Эпатажность стала таким же фирменным его знаком, как и репутация циника-расстриги, отвергшего клан небожителей, в котором был рождён, ради жизни свободной и беспутной. Репутацию эту Робик сам же и подогревал.

Хлопнула входная дверь. В дежурную часть вошел приземистый, во влажной плащ-палатке подполковник. Зыркнул на притихшую скамейку.

– Прокурор военного гарнизона Поплагуев, – хмуро представился он.

Яблочков поднялся. «Начинается, – с томлением понял он. – Как бы к утру и впрямь в лейтенантах не оказаться».

Будто в подтверждение его опасений, дверь по-особому властно грохнула, и в помещении оказался костистый, лет тридцати трёх высокий шатен в круглой фетровой шляпе и плаще-болонье, по которым моментально узнавали работников советско-партийного аппарата. Рысьим взглядом окинул он дежурную часть.

– Ба! Михал Дмитриевич! – поразился он, пожимая руку смутившемуся прокурору. – Здесь? Ночью? Какими судьбами?.. Неужто Ваш попал?

– Да уж, вырастили оболтусов… А вы как здесь? Вашему, думаю, по милициям рановато, – натужно пошутил Поплагуев.

– Если б моему, – шатен тонко улыбнулся и – посуровел. – Девятьяров, референт товарища Баулина, – представился он. – Предъявите материалы задержания.

Не глядя, принял оба протокола. Внимательно пригляделся к лыбящемуся Робику:

– Надеюсь, обошлось без рукоприкладства?

«Хорошо, если младшим отделаюсь», – похолодел дежурный. Сообразительные патрульные давным-давно смылись.

Злопамятный Робик вскинулся. Но сидящий подле Алька предостерегающе придавил ему колено гипсом.

– Я стукачков с детства недолюбливаю, – в никуда сообщил он.

– Это еще кто? – неприязненно поинтересовался Девятьяров.

– Мой придурок, – Поплагуев побагровел.

– Я думаю, обойдемся без формальностей? – Девятьяров вскользь проглядел бланки, значительно покачал их на руке.

– Обойдемся, – согласился Поплагуев. – Он у меня и без протокола запомнит. Перепишу слово в слово прямо на шкуре.

Баулин ехидно осклабился. И оставить без ответа такое публичное оскорбление Алька не смог.

– Во-во! По шкуре писать ты мастер! – огрызнулся он. – Натренировался в застенках.

– Ты кому это? – не сразу нашелся прокурор. Может, он бы спустил сыну дерзость, если б тут же не прислушивался к происходящему правая рука и уши руководителя области. – Ты с кем это разговариваешь? Вырос на папенькином хребте. Так теперь папеньку и по хребту? Думаешь, всё дозволено? Рестораны! Дружки сомнительные. Нынче и вовсе до милиции докатился. Не пора ли к станку?!

Полнотелый прокурор в гневе своем был истинно грозен. Присутствующим, и даже стоящему подле Девятьярову, сделалось зябко, как, должно быть, бывает подсудимым после обвинительных прокурорских выступлений. Но Алька, в достатке насмотревшийся, как репетируются эти речи дома перед зеркалом, и знавший цену публичному пафосу, лишь пуще взбеленился:

– А вот друзей моих лучше не пачкай! И вообще – хватит мордой об стол возить!

– Ах ты, сопля двуручная! – Михал Дмитрич взволновался и оттого сделался тем, кем создала его природа, – косноязыким. Слова цеплялись одно за другое в совершенном беспорядке. – На принципиальные рельсы свою бестолковость громоздишь? Хорошо! Распрекрасно! Так вот – мой принцип всегда выше твоего будет. Потому что мой принцип – быть там, где нужно партии! И я тебе его в башку вобью, хотя б и колом! Стал быть, так. Как восемнадцать исполнится, повестку в зубы и – через три дня кругом арш в армию! Всё – я сказал!

Он решительно набросил капюшон.

– Не слишком ли круто, Михал Дмитриевич? – прошептал Девятьяров. – Дети всё-таки. Хоть и – сказать по правде – непутевые. Робка наш вовсе от рук отбился. По каким-то общежитиям да трущобам ночует. САМ боится, как бы с наркотиками не связался.

– В армию их всех надо. В стройбат. Мигом пообчешутся. Армия не таких обломов обламывала.

Прокурор потряс кулаком, бросил ещё один недобрый взгляд на перетрусившего, не рассчитывавшего зайти столь далеко сынка, и шагнул за порог.

Девятьяров пролистал бегло протоколы. Убрал в папку.

– Забираю, – объявил он посеревшему дежурному. – Утром доложу.

Вышел вслед за прокурором.

Все взгляды сошлись на потерянном дежурном.

– Чего уж теперь? Разбирайте, – Яблочков кинул перед собой изъятые документы.

Вызволенные правонарушители, неуверенно озираясь, потянулись к выходу.

Робик Баулин первым выскочил на улицу. И тут же угодил в жёсткие объятия поджидавшего Девятьярова.

– Долго будешь отцовское имя трепать?! – без предисловий рыкнул тот.

– Да ладно тебе, Димон! – Робик хохотнул примирительно. – С чего вообще базар? Ну, приобнялись со шведами в порядке дружбы народов. Я их вообще агитировал примкнуть к соцлагерю. Почти уговорил, кстати. Если б ухари комитетовские не налетели, может, Швеция уже в Восточный блок вступила!

– Третий раз за два месяца, считай, из тюрьмы достаю! – Девятьяров сильной когтистой рукой ухватил насмешника, сжал, не жалея, так что тот – против воли – аж взвыл. – Учти, Робка, я не отец, который тебе всё спускает. Подломишь мне биографию, самого об колено прежде переломлю… Думаешь, не знаю, с кем в Москве колобродишь? С билетными спекулянтами!

Из двери стали выходить остальные.

– Да отвянь ты! – Робик вырвался. Отбежал, болезненно оглаживая локоть, в сторону. – У вас с папашей свой маршрут, у меня свой.

Девятьяров, отошедший к поджидавшей «Волге», высмотрел среди прочих Павлюченка, подманил.

Тот, недоумевая, подошел. Под насмешливым взглядом стянул шляпу.

– Ты ведь с химкомбината? Из комитета комсомола? – коротко уточнил Девятьяров. – Я тебя запомнил, когда на городском партактиве от молодёжи выступал. Звонко!

Котька переступил ногами. Бубенчики предательски звякнули.

Девятьяров с сомнением скосился на брюки.

– И здесь звонко…

– Отзвонился, похоже! Меня сегодня в партию, в кандидаты должны были принимать! – хмуро признался Павлюченок. – Теперь уж опа на! От ворот поворот.

– С Робертом давно знаком?

– С Баулой? Да так. Пересекались в общаге.

Заметил, что интерес в глазах Девятьярова начал тухнуть. Воспламенился. – Да что там? Корешкуем, можно сказать! Стараюсь подправлять, чтоб в русле оставался.

– По ресторанам да притонам тоже вместе?

– Да я всё больше на комсомольской работе, – пытался сориентироваться Павлюченок.

Девятьяров задумался.

– С сегодняшнего дня всё, что делает этот отморозок, должен знать я.

– Это чего, доносить, что ли?! – Павлюченок возмутился.

– Информировать, – холодно уточнил Девятьяров. Зыркнул на часы. – Да или нет? Без антимоний. У меня мало времени.

– Как-то заподло, – Павлюченок заколебался. Заметил, что Девятьяров потянул ручку машины. Заторопился. – А как насчет партии?

– Вступай, – разрешил Девятьяров. Помахал папочкой. – Это в сейф уберу. До первого прокола. Считай, твоё секретное досье. А разговор наш будет первым партийным поручением… Так что?

– Ну, раз партии надо!.. Только хочу быть правильно понят…

– Ты правильно понят, – оборвал Девятьяров.

Машина отъехала. У крыльца Павлюченка поджидал Баулин.

– Чего он от тебя хотел? – поинтересовался он.

– Уговаривал с тобой дружить.

– И что?

– Согласился, – честно признался Котька. Одна из его заповедей была без нужды не врать.

Баулин сунул руку в карман в поисках сигарет. Наткнулся на зажигалку.

На припухлой от двухдневной пьянки щетинистой физиономии его прошмыгнула шкодливая ухмылка.

– Эх, пропадай моя телега! – разухабисто выкрикнул Робик, взбежал вновь на милицейское крыльцо, вытащил из урны клочки бумаги, разложил под дверью, поджег, засунул поглубже и, дождавшись первых клубов дыма, позвонил в толстый, голосистый звонок.

Компания шкодников припустила за угол, к трамвайным путям.

– Ну ты даешь! – оказавшись на безопасном расстроянии, озадаченно произнес Алька.