Так и кажется, что при каждом вопросе они вынимают из-за пазухи и швыряют в тебя здоровенный булыжник. Причем следующим, возможно, будет: «А что лично вы, Марина Алексеевна, сделали для улучшения демографической ситуации?» И что прикажете ответить на подобный вопрос? Быстро найти подходящую к случаю колкость я не умею, молчать с извиняющейся улыбкой – глупо. Поневоле начнешь шарахаться по углам – пробормотав сочувственно «угу, угу!», с деловым видом забьешься за дальние полки и уткнешься в подшивку прошлогоднего «Вестника образования». Но и там тебя неминуемо достанет что-нибудь вроде «И как-то у вас душновато, Мариночка! Темно как-то... Надо бы плафоны протереть».

Интересно, как бы она отреагировала, если бы я вломилась к ней на урок с рыданием: «Ах, Софья Геннадьевна! Что же будет со страной, где люди перестали читать?!» А потом простодушно поинтересовалась бы: «А что лично вы прочли за последний месяц?»

Софген не признает так называемую беллетристику, считая любой роман или стихотворение своего рода иллюстрацией к определенной исторической эпохе. Зато она штудирует литературу, на которую не у всякого хватит здоровья: «Сталинское окружение», «Берия» и «В застенках...» – не помню, чего именно. В истории, экономике и юриспруденции она как у себя дома. Кроме того, она всегда в курсе всех скандальных политических сенсаций. Когда она пускается в политические рассуждения, сыпля неведомыми терминами и фамилиями, я чувствую себя отпетой второгодницей, которую вот-вот вызовут к доске. После нескольких мучительных пауз я обычно вспоминаю, что меня как раз приглашали к завучу или что нужно сию же минуту повесить в учительской график библиотечных уроков.

Или же – о удача! – звенит звонок на перемену. Софген никогда никуда не опаздывает и на переменах обычно готовится к урокам: просматривает очередной классный журнал и поурочные планы. Поэтому со звонком она закругляет свою обличительную речь, и я с облегчением вздыхаю вслед величественно удаляющейся фигуре.

Правда, на смену ей тут же являются другие посетители – из тех, для кого опоздать на урок не проблема. Например, вот эти трое пятиклассников. Дверь, конечно, не закрывают.

– Здрасьте! – обращается ко мне один из представителей молодого поколения и продолжает без паузы сквозь нарастающий коридорный гвалт: – Мне, это, природоведение поменять! Там восемнадцати страниц нету.

(Наивная! А я-то все еще надеюсь встретить в этих стенах любителей Жюля Верна и Конан Дойля!)

Тут я, в свою очередь, превращаюсь в некое подобие Софген. Я величественно поднимаю голову и некоторое время критически рассматриваю посетителей, несмотря на то что перемена пятиминутная. Молодые люди шмыгают носами и с ответным недоумением разглядывают меня.

– А волшебное слово? – наконец нарушаю я безмолвие.

Недоумение в их глазах возрастает. Конечно, в детских садиках «Волшебное слово» уже давно не читают, а в школе, опять же, давят рамки программы...

– «По-жа-луй-ста», – по слогам сообщаю я и, выдержав нравоучительную паузу, направляюсь в подсобку за природоведением. Оттуда мне слышен дальнейший диалог:

– А почем твой видак?

– Не знаю. Мне за оценки в прошлом году подарили.

Редкость: нахожу совершенно целый, почти новый учебник. Возвращаюсь, заменяю книгу. Мимоходом всматриваюсь в лица: интересно, кому из них и за какие именно оценки подарили «видак»? Двое точно из класса коррекции. Третий – не помню.

– Спасибо! – вдруг оборачивается от двери один из них – не тот, чей учебник меняла.

Дверь опять забыли закрыть. Я встаю из-за стола и захлопываю ее. Запоздалая обида нарастает во мне: почему же мне-то ни разу «за оценки» – между прочим, сплошь пятерки! – ничего не подарили? Папа, помню, вечно твердил: «Ты учишься для себя!» Хотя для себя я только читала, и то в основном до полпятого, пока не возвращалась с работы мама.

Однажды я попыталась предъявить ей запоздалые претензии. Мама искренне изумилась.

– Так чего именно тебе не хватало? – уточнила она.

Некоторое время мы недоуменно смотрели друг на друга.

И вдруг, в печальном озарении, я поняла: маме не в чем упрекать себя! Она выполнила свою жизненную задачу – и даже не одну, а несколько. На работе считалась ответственным, квалифицированным специалистом. Замуж вышла за достойного человека и счастливо прожила с ним почти полвека. Ее ребенок, то есть я, всегда был сыт, обут-одет, умыт и причесан и, сверх того, учился на «отлично». Родители, что называется, вывели меня в люди и всю жизнь, как говорится, подавали мне положительный пример. Так их ли вина, что я оказалась неспособной следовать ему? Что я не переняла ни маминого обаяния, ни папиного азарта в работе, ни этой самой их общей активной жизненной позиции? И что ищу теперь, на кого бы свалить вину за свою неудавшуюся судьбу?

Вообще-то мои родители не устают надеяться, что я достигну на работе чего-нибудь этакого, какой-нибудь правительственной благодарности за оформление читательского уголка или хотя бы почетной грамоты самого добросовестного библиотекаря микрорайона. А также, разумеется, что в один прекрасный день я встречу приличного, порядочного человека, который оценит меня по достоинству. Хотя правильнее было бы сказать – оценит кое-какие из оставшихся в моем наличии достоинств...

Я не разубеждаю их в этом. Со временем разубедятся сами.

К слову сказать, однажды, лет этак двенадцать назад, их мечта чуть было не воплотилась в жизнь. По крайней мере я уже намечала день, когда познакомлю их со своим женихом – человеком в высшей степени порядочным, образованным и, сверх того, красивым и прилично зарабатывающим.

Да-да, именно такой мужчина встретился на моем ничем не примечательном жизненном пути! И мужчина этот, по его словам, любил меня и имел самые серьезные намерения. И ему удалось убедить меня в этом настолько, что я уже чувствовала себя почти хозяйкой в его «Волге» благородного цвета беж, из которой он пока что высаживал меня за квартал от родительского дома.

Единственным препятствием к нашему счастью, а также грядущему счастью моих родителей оставался развод, который он по легкомыслию не оформил в свое время, а потому продолжал существовать (ибо жизнью это существование, безусловно, назвать было нельзя!) на одной квартирной территории со своей женой-истеричкой, страдающей вялотекущей формой шизофрении.

И линия моей судьбы уже направлялась прямым ходом к хеппи-энду, и жених ретиво улаживал оставшиеся формальности, и уже скоро, скоро семейство мое должно было собраться, как говорится, веселым пирком да за свадебку, если бы не...

До сих пор не представляю, что заставило меня в один злосчастный день вдруг отправиться разыскивать ее (да пока что и ЕГО!) злополучную квартиру, где я прежде никогда не бывала и бывать в будущем тоже не собиралась. Знаю только, что желание – увидеть ЕЕ, жену, воочию! один-единственный раз посмотреть на нее! – ни с того ни с сего овладело мною с несокрушимой силой. Овладело до такой степени, что в одно злосчастное утро я бросила все дела, облачилась в свой лучший ангоровый свитер и позвонила ЖЕНИХУ с каким-то незначительным вопросом – чтобы убедиться, что он на работе и, следовательно, не помешает задуманному.

Совершить остальное оказалось легче легкого. Я всего лишь доехала до нужной остановки, вошла в подъезд нужного дома (подъезд оказался запущенным, с отвратительным запахом) и, поднявшись на пятый этаж, нажала кнопку звонка на нужной двери.

И, едва та приоткрылась, с бешено колотящимся сердцем выпалила:

– Извините, здесь не живут Нестеровы?

Я и поныне не имею понятия, зачем мне понадобилась эта детская выходка.

И уж тем более не в силах я объяснить дальнейших событий.

Из темноты за дверью появилось женское лицо. Оно показалось мне смугло-бледным и неподвижным, как маска. Только глаза были живые и блестящие. Эти глаза беспокойно забегали, разглядывая меня, и вдруг остановились на моем лице с выражением затравленного зверька.