– Ну а как он вообще – что за человек? – тревожно допытывалась Людасик. – Марыся, ты как-нибудь поосторожнее! Ты же у нас девочка романтическая... А может, он все-таки женат?

– Разведен. Все оставил жене с сыном. Эту квартиру заработал на Севере. Живет на пенсию по выслуге, не работает принципиально – хочет снова писать, – отчитывалась романтическая девочка.

– А как насчет будущего? Обещает он тебе что-нибудь? Предлагает? – не успокаивалась Людасик.

– Ты не понимаешь... Я же объясняю: хочет писать! Ну что он может сейчас предложить? Тем более – пообещать? Его будущее – это то, что он напишет. Напишет – значит, все состоится: издание книг, деньги, слава, положение и все такое... А если нет... Вот примерно такое же состояние, наверное, у спортсменов перед олимпиадой. Вроде все есть: и способности, и мастерство, и кое-какие победы в прошлом. Но надо еще собрать себя для решающего рывка!

– Ну и когда же этот рывок? – вмешивалась нетерпеливая Римус. – Пишет он что-нибудь стоящее? Ты читала?

– Не дает! Говорит – нельзя кормить читателя недоваренным супом... – жаловалась я.

– Значит, хочет сразу поразить, – определяла Римус. – Чтобы р-раз – и наповал!

Я пожимала плечами и притворно вздыхала.

На самом-то деле будущее теперь мало волновало меня, поскольку я и в настоящем-то еще не обжилась как следует. А ПО-НАСТОЯЩЕМУ хорошее НАСТОЯЩЕЕ, думалось мне, просто не может не привести к хорошему будущему!

Мои родители тоже были, как полагается, подробно проинформированы об основных фактах биографии Валерия, его семейном и имущественном положении.

Однако это почему-то не удовлетворяло их. По вечерам, наблюдая мои сборы на ночь глядя, папа нервно хрустел газетой. А мама, с грохотом сунув тарелку в сушку или порывисто отбросив шитье, вдруг с судорожным вздохом объявляла:

– Конечно, Марина, ты уже взрослый человек! И имеешь полное право на самостоятельную жизнь!

И она смотрела на меня так, словно хотела сию минуту разглядеть в моих глазах всю эту мою самостоятельную жизнь. Но это ей никак не удавалось, и от напряжения на глазах у нее выступали слезы. Тогда я обнимала ее и говорила как можно более убедительно:

– Все будет хорошо. Ну правда, мам!

Она тихо всхлипывала и кивала головой, и я замечала ровную седую полоску у пробора в ее волосах. А у папы вздрагивала в руках газета.

И настало время отказаться от своей воли, и сладко подчиниться воле чужой, и признать над собой власть голоса, сонно бубнящего: «Уже со шваброй? Ну-ка брось ее к... Да ты знаешь, сколько женских фигур испортила эта палка?!» Настало время стать послушной, и капризной, и нежной, и взбалмошной, и расхаживать по комнатам то дразняще-ленивой, то кошаче-собранной походкой, и среди ночи пробовать то горький шоколад с миндалем, то молочный с изюмом, и запивать его шампанским, и получить в подарок сумасшедше дорогой комплект белья от «Дикой орхидеи».

А также настало время всерьез готовиться к новому году: обметать паутину, выбрасывать окурки, покупать шампанское, и апельсины, и душистую пену для ванн, и разноцветную метелку для пыли, и прочие атрибуты новой счастливой жизни.

И настало время зорко и бережно всматриваться в открывающуюся понемногу чужую душу, и ходить путями чужого сердца, словно блуждая в таинственном лабиринте, и постепенно изменить привычный ход мыслей, и речь, и взгляд, и ясно увидеть доселе скрытое от собственных глаз.

– А знаешь, лет до двадцати четырех я чувствовал себя вроде как чемпионом по жизненной борьбе! – признался Валерий.

Он стоял у окна, спиной ко мне, и пускал дым в форточку: я отучала его курить в закрытой комнате. И он покорно отучивался.

– Даже не по борьбе, а по плаванию вольным стилем! В школе учился шутя. Настоящий вундеркинд... Не веришь? – Он затылком увидел мою улыбку, обернулся и погрозил пальцем. – Накажу! Вот найду свою медаль – берегись тогда! Берег, берег и куда-то засунул... Да... Сочинения, диктанты – это были для меня просто детские игрушки, забавы! На каждой контрольной по алгебре решал два варианта, а когда в восьмом классе сломал ключицу, трое наших отличников стали хорошистами. Физкультурой, правда, не увлекался, только гонял в футбол. Зато однажды, в институте уже, пришлось поехать вместо кого-то на соревнования, просто для количества. Надо было прыгать в высоту, а я даже не знаю, какая у меня толчковая нога. И вдруг слышу – кто-то дико орет: «Галушко! Га-луш-ко-о!!» Оглядываюсь – наш физрук! Солидный такой мужик, молчаливый обычно – и вдруг орет не своим голосом! И тут, знаешь, что-то со мной случилось... как будто и я стал сам не свой... наверно, кураж какой-то! Помахал зрителям рукой, а потом собрался и спокойненько так разбежался... Какая у меня толчковая нога – до сих пор понятия не имею. Но занял второе место!

Он полуобернулся ко мне и покрутил головой.

– И вот что интересно – сам я ничему такому не удивлялся! И в институте еще считал, что все в порядке вещей! Куча друзей, соседи уважают, мама гордится – как же, красный диплом, без пяти минут аспирант, девушки влюбляются... Я ведь и стихи писал тогда! И тогда же в литобъединение явился, при Доме культуры. А туда ведь, знаешь, не всех принимали! Особенно хвалили одно стихотворение... черт, начало забыл... что-то про дурманный запах зреющего лета. И вот этот дурманный запах знающие люди очень, очень оценили! – самодовольно объявил он и, улыбаясь, прошелся по комнате.

Глаза его блестели. Он был похож на Валерия Сюткина, исполняющего шлягер «Конечно, Вася – стиляга из Москвы».

– Неплохо для начала! – признала я. – А дальше?

– Дальше?.. Дальше конец. Все кончилось! – пожал он плечами, словно извиняясь, и снова отошел к окну.

– Как это? Что именно кончилось?

– Именно ВСЕ. И сразу. Почти одномоментно. В аспирантуру взяли проректорского родственника из Новосибирска. Как раз когда мне уже обещали часы... уже на одну кафедральную пьянку приглашали... И что меня прямо подкосило – все в институте приняли это как должное! Декан, те же самые преподаватели, лаборантки... Ходили мимо с деревянными лицами. И только наш бывший куратор как-то завел меня в аудиторию и сказал: «Бейтесь, Валера, не раскисайте! Боритесь за место под солнцем, привыкайте!» Но вот как раз бороться-то я и не умел. Не было случая научиться! Такая вот игра судьбы. А девчонка, которая была влюблена в меня с шестого класса, вышла замуж...

– Твоя девушка? Ты не рассказывал! Интерее-е-сно, – протянула я, приближаясь и поворачивая его голову к себе. – С шестого класса – и вдруг поссорились?

– Да нет же, в этом-то и вся фишка, как выражается молодежь! – с досадой вывернулся он и швырнул сигарету в окно. – Я на нее вообще внимания не обращал! Нет, конечно, уважал, гордился даже – вечная была староста класса, одно время даже комсорг. Вся такая примерная ученица, под девизом «Простота и скромность в общественной и личной жизни»... Она немного полновата была, рослая, ходила в каких-то дурацких длинных платьях – стеснялась выглядеть взрослее всех. Ну а потом я поступил на историко-литературный, вокруг одни девчонки – и как-то она совсем забылась. Так, иногда встретимся случайно, поболтаем по старой памяти... Она слушать хорошо умела.

– Бедняжка! Так ты, значит, ее ценил, как рассказчик – аудиторию? Или ждал от нее чего-то другого?

– Да не ждал я ничего и ждать не собирался! Но я понять не мог... Она ведь всю жизнь любила МЕНЯ! Ждала, страдала, надеялась, все дела... По крайней мере я в этом был уверен. А замуж вышла за ДРУГОГО. И в тот именно момент, когда я, может быть, готов был оценить ее... вот именно когда впервые в жизни в ней нуждался! Мне почему-то казалось, если я ей расскажу все по порядку, что и зачем, вот именно ей, – все сразу как-то прояснится! И тут она, как будто специально дождалась момента, – предала меня!

– Ну уж, предала – это вряд ли... Скорее всего просто классический урок судьбы. Из цикла «что имеем, не храним»... А окунуться с головой в работу не пробовал? Очень помогает!