Однако настоящего человека из него не получилось. Только смутная, полусознательная жизнь тлела в нем. Да и то, говорят. Только днем и поскольку у него во рту торчала магическая записочка, втиснутая в зубы, эта записочка стягивала к нему свободные таинственные силы вселенной. И когда однажды перед вечерней молитвой раввин забыл вынуть у Голема изо рта талисман, тот впал в бешенство, бросился про темным улицам, уничтожая все по пути. Пока раввин не кинулся за ним вслед и не вырвал талисмана. Тогда создание это упало бездыханным. От него не осталось ничего, кроме небольшого глиняного чурбана, который и теперь еще показывают в Старой синагоге.
Голем не исчез окончательно. Он появляется снова и снова каждые тридцать три года безбородый, с желтым лицом монгольского типа, в старинной выцветшей одежде. Некоторое время он идет по кварталу и вдруг становится невидимым. Майринк превратил древнюю легенду в драматическое тревожное повествование о поиске героем Атанасиусом Пернатом своего высшего Я. Атанасиус Пернат сталкивается с Големом наяву. Это порождает в нем бурю новых и странных чувств, тревожных, страшных мыслей и видений. Он ясно ощущает, что приближается к краю бездны, в которой ему откроется какое-то невероятное, невозможное знание. Он обретает духовного учителя каббалиста Шемайю Гиллеля. Гиллель открывает пернату смысл явления Голема:
Знай, что человек, который посетил тебя и которого ты зовешь големом, означает Воскресение из мертвых внутри духа. Все на земле не что иное, как вечный символ в одеянии из праха. Ужасают только призраки, Кишшуф, Жизнь язвит и жжет как власяница, лучи духовного мира греют и ласкают. Кто пробудился, тот уже не может умереть. Сон и смерть одно и то же. Две тропинки идут рядом: путь жизни и путь смерти. Ты получил книгу Иббур и читал ее. Твоя душа зачала от духа жизни. Гиллель, Гиллель, дай мне идти путем. Которым идут все люди путем смерти. Люди не идут никаким путем, ни путем жизни, ни путем смерти. Вихрь носит их как солому.
Книга Иббур на древнееврейском означает зачатие. Речь идет о втором рождении, волевом инициатическом, трансцендентном рождении свыше. Майринк вкладывает в уста каббалиста Гиллеля самый главный закон Традиции. Мир Духа не просто продолжение обыденной человеческой реальности, не культурный довесок и не продукт человеческих фантазий. Эта конкретная преображающая реальность. Когда она вторгается в жизнь человека, то меняет в ней все. Ситуации, люди и вещи, события и предметы утрачивают старое привычное значение и предстают в совершенно новом свете. Сон и явь меняются местами. Чудесное становится обыденным, обыденное представляется фантастическим и невозможным. И тогда человек начинает понимать, что Голем это не какой-то экстравагантный миологический персонаж, но само человеческое естество, тот труп из праха и глины, который мы ежедневно носим с собой, зеркальное изображение, получившее самостоятельность. Голем это наше собственное малое я, ограниченное разумом, пространством и временем, но увиденное в молниеносной вспышке инициации, озарения вечным духом.
Истинно, истинно говорю вам, тот кто не родится свыше, тот не увидит Царствия Божия.
Главный герой Майринка через множество инициатических испытаний достигает заветной цели. Он заключает химический брак с Мириам, дочкой Гиллеля. Брак в потустороннем мире, которому предшествует кошмарное мучительное сожжение обоих. Еще подробнее Майринк развивает эту тему в романе Белый Доминиканец. Здесь обширная необъятная тема духовного значения Любви мужчины и женщины переводится в законченную почти техническую оккультную формулу. При жизни истинное слияние двух существ в одно а это и есть тайная и высшая задача инициатической Любви невозможно. Кто-то один из влюбленных должен умереть. Или оба. Но слово Любовь AMOR состоит из частицы А (отрицание) и MOR или MORS (смерть). В Белом Доминиканце смерть возлюбленной Офелии становится для главного героя Христофора Таубеншлага путем и к ее воскрешению и достижению тотального бессмертия. Два становятся Одним. Рок противоположностей жизнь-смерть, мужчина- женщина преодолевается героикой алхимического брака. И снова как и в Големе все венчает огонь, мистический огонь оперативной духовной алхимии. Этот огонь сплавляет между собой две половины меча, завершая длительное и драматическое приготовление монады. Тема огня и тема химического брака, дающего начало появлению нового существа Андрогина, Ребиса а также само имя мистической невесты Атанасиуса Перната Мириам, все это явно заимствовано Майринком из арсенала инициатических идей и методик Джулиано Креммерца. Передо мной манускрипт, с фрагментами реализационных эвокаций Цепи Мириам. Надпись на первой странице предупреждает о строгой конфиденциальности документа. Но яснее, чем это сделал Густав Майринк раскрыть секрете школы Джулиано Креммерца невозможно. Нарушим запрет и мы.
Залиил Адриар Ормуз, Архангелы Света.
Конс-Син-Дар, Единственный дух воскрешения плоти и спасения души я призываю тебя во мне и вне меня…
Пусть великим будет чудо, пусть Мириам появится.
Пусть судьба победы будет быстра как тысяча молний как сотни и тысячи вспышек СВЕТА.
Che il prodigio sia grande che Miriam appaia
Che il destino del trionfo sia rapido come mille volte il fulmine come cento e piu volte la luce
Не пугайтесь и не озирайтесь по сторонам, самую центральную часть текста мы опустили по соображениям политической корректности. Рожденному свыше наш привычный мир представляется кошмарным и пугающим театром теней. Обыденное предстает чудовищным, то, что люди мира сего просто не замечают бросаются в глаза. Как в периоды психического расстройства или в наркотическом опыте слова странно меняют смысл, формы предметов расплываются, знакомые ситуации и самые обычные люди кажутся зловещими знаками пугающими монстрами. Такой взгляд на посюстороннее из потустороннего вдохновил Густава Майринка на целую серию бытовых зарисовок. отраженных в его рассказах, романах, новеллах. В устах посвященного даже обычные австрийские имена начинают звучать как-то особенно зловеще
Доктор Иов Паперзум. Неисправимый ягнятник Амадей Кнедльзеддер, Посещение доктором Оберейтом пиявок, уничтожающих время. Растения доктора Чиндерелла, Зенон Заваньевский, импрессарио чудовищ Доктор Газельмайер, кормящий луну. Лорд Гопплес из общества не умерших покойников
все эти галлюцинативные персонажи кишат в произведениях Майринка. Эстетика чрезмерности служит писателю для того. чтобы передать специфически инициатическое восприятие мира и людей тем, кто посвящен в реальные таинства. Жандармы и старьевщики, нищие и циркачи, ученые и светские дамы несут на себе безошибочно схватываемую Майринком печать големичности. Это лишь глиняные фигуры. Хабал гармин, дыхание костей, гротескные марионетки, ведомые случайно пришедшими демонами. В некоторые критические моменты истории, в периоды социальных потрясений эта гротескность становится явной не только для посвященных, но и просто для внимательных свидетелей. И тогда обнаруживается, что человек это не человек, но скорлупа, тень, личина, под которой прячется вереница темных духов. Причем речь идет не только о явно одержимых, но обо всех без исключения. Ситуация начала века, в которой жил и писал Гстав Майринк поразительно напоминает то безвременье, в которое довелось жить нам.
Общество не умерших покойников строящих капитализм…
Одна лишь Клара
Мне в мире пара
Трала-трала-трала
Тра-ла-ла-ла-ла
Мы все ели кислые грибки, плавающие вместе с какой-то острой травой в слизистой, прозрачной, как вода, жидкости. И вдруг у нашего стола появился странный акробат в болтающимся трико, а направо от него напудренный горбун с белым как лен париком. Рядом с ним женщина: и все смеялись. Ах, да что там. Подумал я, ах да что там. Потом горбун в зеленом покрытом пятнами камзоле держал на коленях уличную девку и сдирал с нее платье дрожащими, угловатыми движениями как бы в пляске святого Витта. Словно следуя ритму неслышной музыки. Вдруг я услышал голос горбуна: Между одной секундой и следующей есть всегда граница, но она лежит не во времени, ее можно только мыслить. Это петли. Как в сетке. Если даже сложить все границы еще не получится времени. Вы живете пятьдесят лет, из них десять у вас крадет школа остается сорок. И двадцать пожирает сон: остается двадцать. И десять заботы: остается десять. И пять лет идет дождь: остается пять. Из них вы четыре проводите в страхе перед завтра: итак вы живете один год может быть! Почему же вы не хотите умереть Смерть хороша. Там всегда покой. И никаких забот о завтрашнем дне Там безмолвное настоящее, какого вы не знаете, там нет ни до, ни после. Там безмолвное настоящее, какого вы не знаете Это те скрытые петли между двумя секундами в сети времени. Слова горбуна пели в моем сердце я взглянул и увидел. Что у девушки спустилась рубашка и она голая сидит у него на коленях. У нее не было грудей и не было живота. Только какой-то фосфоресцирующий туман от ключицы до бедра. Горбун схватил рукою этот туман и что-то загудело, словно басовые струны, и с грохотом посыпались куски известкового камня. Вот какова смерть почувствовал я как известковый камень.
