Эти слова Николая Клюева, сказанные о себе самом, не следует понимать как простую поэтическую метафору. Слово «Посвященный» он понимал в самом прямом смысле. Не как интуитивно догадывающийся о тайной стороне вещей, но как хранитель секретного учения, как продолжатель особой традиции, связывающей человека с духовными уровнями нечеловеческого, сверхчеловеческого порядка. В раннехристианской церкви существовал особый чин, позднее отмененный, чин "харизматических учителей", «дидаскалов», пророков, способных "говорить на языках" (глоссолалия) и расшифровывать таинственные послания прямого вмешательства Святого Духа. Эта традиция "христианского пророчествования" не исчезла окончательно, но скрылась от внешних взглядов по мере того, как перед Церковью вставали все более и более конкретные задачи, обращенные более вовне, нежели вовнутрь. Линия тайнозрения, провидения передавалась в скитах, пустынях, монастырях Византии, Востока, позже Руси. В 15 веке эта традиция вспыхнула с новой силой в Афонском исихазме. В определенные критические моменты истории Православия, когда антиэзотерические тенденции становились особенно сильными, эта традиция уходила на периферию жизни, часто ошибочно принималась за «сектантство», «ересь» и т. д. На самом деле, речь шла о христианском эзотеризме, об уникальном учении "православного посвящения". Часто носители этого посвящения вынуждены были обращаться к узким и закрытым религиозным кругам, далеким от официальной Церкви. Иногда, напротив, как в случае Паисия Величковского и Оптиной пустыни, эта традиция продолжалась в рамках церковной ортодоксии. Николай Клюев принадлежал именно к такой линии духовного христианства, православного эзотеризма. Поэтому, когда он называет себя «пророком», и это следует понимать буквально. Говорит не он сам, через него говорит иная реальность, свидетельствующая об особом глубинном измерении бытия, истории, жизни. О световом измерении. Посвящение — это переход от человеческого к более чем человеческому. А значит, дуализм между человеком и природой преодолевается. И объект и субъект проявляются как две стороны единого божественного замысла, как две стороны одной реальности. Святым, священным, сакральным становятся не только культовые предметы и ритуалы, но и все бытие. Для Посвященного нет большого различия между разумным и неразумным, одушевленным и неодушевленным. Он понимает язык птиц, лесов и камней, но вместе с тем может воспринимать человеческую речь как бессмысленный набор звуков. Он прекрасно ориентируется в мире видений и снов, но может легко заблудиться на базаре, споткнуться на ровном месте. Поэзия Николая Клюева — поэзия Посвящения. Национального, русского Посвящения. Так ее и надо понимать.

Николай Клюев родился 22 октября 1884 года в деревне Коштуги Олонецкой губернии. На потерянном Севере России в крае старообрядчества, традиции, органичной русской стихии, вдали от космополитически дворянских столиц и суматохи нарождающегося капитализма. Отца своего, крестьянина по происхождению, служившего урядником и сидельцем в винной лавке, Клюев вспоминал не часто. Зато образ Матери был для него святым не только лично, но религиозно, мистически, поэтически… Мать появляется постоянно почти во всех стихах, поэмах, мыслях, видениях. Для него это не вопрос сантимента или чувства, но сакральная доктрина, культ, тайная инстанция глубинного Посвящения. Мать Клюева, Прасковья Дмитриевна, принадлежала к фанатичной староверческой семье. К ней тянулись нити тайного духовного русского христианства из глубокой древности. Она была для молодого поэта не просто любящей матерью (кстати, не так уж она его и любила, на что сам Клюев иногда жаловался в частных беседах, но чего избегал даже приближенно касаться в стихах). Она была Посвятительницей, Хранительницей древнего знания, особой загадочной парадоксальной и уникальной традиции Спасения и Преображения. Клюев писал об этом:

Русский национальный духовный гнозис. Тайная традиция. Секретные книги, потаенные предания. Физическая Мать — ипостась Матери Небесной, напитующая духовными соками юного пророка. Инициатическая атмосфера простого народа, органической национальной стихии и уникальный русский эзотеризм, "внутренняя доктрина", привыкшая к катакомбам и бегам, к мучительствам и преследованиям уже со времен раскола, с эпохи первых признаков профанизма и светских антидуховных, антисакральных реформ западника Петра. Нация, ее тайное духовное зерно давно, давным-давно в бегах… В скрытничестве, в потерянных селениях и тайных монастырях. Клюев происходит из этой "второй России", параллельной Родины, из бездонной, как бы заблудившейся во времени, в лабиринтах современного мира таинственной реальности — огненной невидимой страны нашего Духа. Страны Матерей, которую так отчаянно искали доктор Фауст и Герман Вирт.

Староверы…. Старообрядцы… Ревнители древлего благочестия… Духовные христиане… Old Believers… Когда чуткий русский человек слышит эти слова, душа его наполняется тревожным, внимательным предчувствием, необъяснимой тревогой, темным гулом, идущим из недр крови, из бездн коллективного бессознательного, из запретных провинций души. Староверы… Старообрядцы… Ревнители древлего благочестия… Духовные христиане… Как будто задавленное воспоминание, как на утро после тяжелой изнурительной пьянки мы сквозь туманную росу похмелья силимся вспомнить и одновременно силимся забыть что-то чудовищное, страшное, что произошло или нам кажется что произошло вчера. Cны и подавленные мысли услужливо подсказывают реконструкцию полустертых событий — развороченная плоть, визгливое богохульство, хрусткий скрежет ломающихся костей, вопли пыток, холодное от безумия тело красных языков бритвенно острого пламени. Староверы. Это случилось не с нами, это было недоразумение, историческое отклонение, тупиковый поворот, соблазн, помутнение, прелесть, одержимость. Об этом надо забыть, это надо замять, мы не имеем к этому никакого отношения, мы другие, наша история более разумна и интеллигентна, мы чураемся этого безумного всплеска духовного Восстания, это неудавшейся Консервативной Революции 17 века, мы сторонимся тех, кто в темных углах и безгласных страданиях рассеянные по России продолжают настаивать на том, что проиграло исторически, что изжито, что неубедительно, что бездоказательно… Так говорит наш рассудок, и уже по истеричности его интонаций можно легко догадаться, что он лжет. Мы не свободны от проблематики старообрядчества, от этого духа, от этой психологии, от этой глубинной национальной внутренней драмы. И не стоит спасаться бегством. Раскол, его осознание, его постижение. его проживание — наша неизбежная, неизбывная судьба. Нашя Страстная Пятница — испытательный страшный канун перед Великой Матерью Матерью Субботой… И от этого нам никуда не деться, как не деться от самой параллельной Родины, тайной России, страны Матерей, пророком и глашатаем которой был величайший русский поэт, традиционалист, революционер Николай Клюев.