Вскоре показался пруд. На дальнем его берегу громадный ствол ивы протянулся над водой, преодолевая заросли крапивы; листья ивы отражались на поверхности заиндевевшими оттенками зелёного. Справа от ивы расцветали белый шиповник, так же низко склонившийся к воде, и сиреневые свечи иволистного дербенника. Вода у ближнего берега заросла осокой и водяными лютиками. Лиз подумала, что в таком пруду вполне могла бы потонуть Офелия. Стала бы она потом русалкой?

Павел вспомнил, как мальчиком увязался за деревенской молодёжью, когда та летним вечером отправилась к лесному пруду по своим взрослым делам. Тогда-то крестьянские девушки и рассказали ему о русалках, выходивших на Троицу из водоёмов. Много лет спустя он понял, что это был просто удобный способ отправить маленького барчука под крылышко к родителям, чтобы не подглядывал за девичьими забавами; но тогда он как будто и правда услышал призывную песнь русалок и в страхе убежал. Песня преследовала его почти до самого дома.

Они подошли к воде, и Лиз присела на берегу, чтобы сорвать несколько незабудок. Потом она обернулась, прижимая незабудки к груди. Её зелёное платье с серебряной вышивкой расстелилось по траве.

– Похожа я на русалку? – спросила она.

– У русалки должен быть хвост, – рассудительно ответил Павел, но через секунду лицо его расплылось в улыбке, и он добавил. – Очень похожа!

Он помог Лиз подняться, и они стали обходить пруд справа по еле заметной тропинке. Здесь парк плавно перетекал в лес, поэтому случайные прохожие сюда редко добирались. Разве что охотники могли заглянуть, но охотничий сезон ещё не открылся. Неподалёку виднелась полянка с берёзами. Внезапно стало темнеть, ветер пригнал грозовую тучу, и под деревьями казалось, что уже наступили сумерки. Вдали послышались раскаты грома.

– Нам надо возвращаться, – неохотно сказал Павел. – Похоже, скоро пойдёт сильный ливень!

– Давай быстренько добежим до поляны? – предложила она. – Догоняй!

Она отпустила его руку и побежала к берёзам, не дожидаясь ответа. Павел растерялся и несколько секунд стоял неподвижно, а потом спорить было уже поздно. Он стал догонять Лиз. Та добежала до ближайшей берёзы и прижалась к ней щекой. Павел остановился рядом. Тьма ощутимо сгущалась, раскаты грома звучали всё ближе.

– Люблю берёзы, – она положила ладонь на бледный ствол. – Какой он гладкий, Пол, словно кожа. Вот потрогай мою щеку, а потом кору. Правда, не отличишь, если бы не тепло?

Он поднял руку. Лиз повернулась, и ему показалось, что русалка утягивает его под воду. Он ещё пытался призвать на помощь голос разума, и даже представил себе, какими глазами посмотрит на него её отец, когда обо всём узнает. Но это не подействовало, голос разума перебила мысль, что старый дурень сам виноват. Потом вообще никаких мыслей не осталось. Зато зазвучала песня, та самая песня русалок, которую он слышал или думал, что слышал, много лет назад. Может это была и не песня, а только воспоминание о песне, но он сразу узнал её. С трудом вырвавшись из объятий Лиз, он как безумный ринулся назад в рощу.

Лиз стояла ошеломлённая и ничего не понимала. Как он мог уйти от неё? Она почти уже достигла своего, а теперь получается, что она ничего не достигла, и даже наоборот, всё потеряла. Теперь он будет презирать её за безнравственность, да наверно уже презирает, раз ушёл, даже не воспользовавшись её постыдной слабостью. Она опустилась на землю и горько заплакала. Сначала у неё ещё была надежда, что он вернётся, услышав её плач, да и нехорошо с его стороны оставлять её одну в лесу. Но в глубине души она чувствовала, что он не вернётся. С трудом сдерживая слёзы, она побежала через парк к карете. Добежав до пруда, Лиз застыла на месте. Ива, шиповник, лютики, незабудки замерли безмолвными свидетелями её горя, а ведь совсем недавно Пол и она стояли около этого пруда, охваченные неземным восторгом. Это место притягивало её и отталкивало одновременно, напоминая о том, что могло случиться и не случилось. Если бы она могла прямо сейчас утопиться в пруду, как безумная невеста датского принца, тоже слишком много думавшего о своей чести, это избавило бы её от непереносимых душевных мук. Но пока остаётся хоть малейшая надежда, что Пол к ней вернётся, хоть самая ничтожная возможность, что она не до конца его потеряла, она не сдастся. Она сделала шаг назад, отступая от пруда, и зеркальная гладь вдруг пошла волнами, как будто огромное существо пыталось вырваться из его глубины на поверхность. Лиз вздрогнула, но потом поняла, что это непослушные слёзы снова застлали глаза и исказили мир вокруг неё.

Дома она разрыдалась прямо на пороге гостиной, даже не успев дойти до своей комнаты. Папенька, читавший London Times в кресле у камина, вскочил с несвойственной его возрасту поспешностью.

– Что случилось, Элизабет? – спросил он озабоченно.

– Это всё вы! – злобно и неожиданно для себя самой закричала Лиз. – Я всегда была вам послушной дочерью, я ничего не делала без вашей воли, а вы разбили мою жизнь!

Не в силах больше сказать ни слова, она бросилась в свою спальню и упала на кровать, неудержимо всхлипывая.

***

Порт в Чатэме, графство Кент, был создан ещё при королеве Елизавете, когда Англия в одиночку противостояла окружавшему её враждебному католическому миру, и для безопасности уже не хватало старых портов в Портсмуте, Дептфорде и Вулвиче. С тех пор владычица морей сильно укрепила свои позиции и обзавелась мощными союзниками в Европе и богатыми колониями в других частях света. За двести лет порт разросся до целого города, и теперь играл ключевую роль в войне с Францией. Порт расположился на том же берегу реки Мидуэй, что и Рочестерский замок, но дорога между ними был довольно извилистой, так как огибала излучину реки, русло которой в этом месте своими изгибами напоминало английскую букву N. На верфях Чатэма работали столь искусные и трудолюбивые корабелы, что за три дня могли построить 106-пушечный трёхдечный корабль 1-го ранга. Настолько слаженной была их организация, что дюжину сотен рабочих можно было одновременно задействовать на одном и том же корабле, так что каждый знал своё место и не мешал другим.

Впрочем, иногда не обходилось без накладок, как при постройке знаменитого корабля Его Величества «Победа». Её первый торжественный выход из дока в море 7 мая 1765 года мог был окончиться катастрофой, если бы ранним утром корабельный плотник Хартли Ларкин не догадался на всякий случай померить корпус судна. Оказалось, что его ширина почти на 10 дюймов превышает ширину деревянных ворот дока. Ответственное начальство уже собиралось в последний момент отменить церемонию, несмотря на приезд высоких гостей из Лондона, но Ларкин собрал всех имевшихся в наличии плотников, и те успели обтесать ворота. Невредимая «Победа» гордо вышла в море из испорченного дока – все вгляды были прикованы к ней, а зазубрины на воротах никто не заметил.

На этом сложности с «Победой» не закончились; при первых же её испытаниях на море выяснилось, что у неё слишком низкая посадка. Поэтому в бурную погоду вода захлёстывала оружейные порты нижней батарейной палубы, делая их непригодными для ипользования. Эту проблему удалось решить лишь командно-административным способом – в инструкции, прилагавшиеся к кораблю, включили требование наглухо задраивать порты нижней палубы при сильном волнении на море. Такое распоряжение уменьшало на треть огневую мощь «Победы» в случае, если бы ей пришлось вступить в бой в плохую погоду. К счастью, все славные сражения, в которых ей довелось участвовать за многие годы службы, случались только на спокойном море.

Чарльзу Проби, нынешнему начальнику порта в Чатэме, за его долгую жизнь много раз приходилось отвечать за безопасность других людей – и за своих детей, и за матросов на кораблях, где он служил. Он свято верил в силу послушания, и до сих пор ни разу не усомнился в целесообразности своих повелений и запрещений. Конечно, он не может предусмотреть всего, это не в человеческих силах, но он всегда трезво оценивал текущую ситуацию и выбирал наилучший образ действий. Поэтому дисциплина у него дома, на его кораблях и во вверенных ему королевских доках всегда была на высоте.