«Пожалуй, Ивлин Во звучит гораздо приятней для моего слуха, чем Эверина Уолстонкрафт», – подумал Воронцов, но вслух сказал вовсе не это.
– Я очень рад познакомиться с вами, леди Эверина, – учтиво произнёс он. – Мне бы никогда не пришло в голову смеяться над вами. Я сам ничего не смыслю в механике, хотя по долгу службы несколько раз присутствовал на занятиях в Морской академии. На одном из занятий объясняли, как рассчитать полёт артиллерийского снаряда. Какие-то синусы, но я ничего не понял.
На том занятии в душу Воронцова закрались серьёзные подозрения, что офицер, объяснявший курсантам артиллерийскую науку, просто ломает комедию. Что понять его объяснения невозможно в принципе. В самом деле, большая часть курсантов ничего и не поняла, но нашёлся один мальчик, который с первого раза выполнил без ошибок все задания. «Как же его звали? – попытался вспомнить Воронцов. – Такая же сложная фамилия, как у Эверины. Сначала Хорн, а потом что-то на букву Б. Ох уж этот английский язык!»
– Вы не знаете тригонометрии? – бестактно удивилась Эверина. – А в академии её и правда бездарно объясняют. Это позволяет мне зарабатывать себе на хлеб.
– Сейчас я велю подать чаю с пирожными, – замял неловкую ситуацию Воронцов.
Он наконец рассмотрел Эверину повнимательней. «Неудивительно, что она хорошо знает тригонометрию, – подумал он. – Она вся состоит из углов и треугольников». Треугольный подбородок, брови уголками, платье, стянутое поясом на тонкой талии, тоже как будто состояло из двух треугольников, один поменьше вершиной вниз, а другой побольше, вершиной вверх. Её нельзя было назвать красивой, но и невзрачной она тоже не была. Проницательные карие глаза, тонкие губы и прямые каштановые волосы без следов завивки. Неизвестно почему, Воронцов вдруг подумал, что такое же выражение лица могло быть у Аттилы, когда он командовал своими несметными полчищами варваров. «Почудится же такое, – невольно содрогнулся Семён Романович, – не надо было перед ужином читать английские газеты».
Эверина тоже успела его рассмотреть, пока он распоряжался насчёт чая. «Он совсем не заносчивый, хотя русских аристократов все считают ужасными снобами, – подумала она. – Какое у него нежное выражение лица, а говорят, что он воевал и даже отличился при взятии какой-то турецкой крепости. Разве можно воевать с таким лицом?» Хотя Эверина не очень разбиралась в модной одежде, она оценила костюм Воронцова, один шейный платок явно стоил дороже, чем её платье, шляпка и туфли, вместе взятые. Причёска тоже была хороша, сколько же времени уходит на завивку! «Наверно, пока парикмахер его причёсывает, он читает какую-нибудь дипломатическую переписку», – сообразила Эверина. Тут слуга принёс поднос с чаем, и беседа возобновилась.
– Я никакая не леди, зовите меня просто Эверина. А как мне обращаться к вам, чтобы было многоуважаемо, но без титулов? – поинтересовалась Эверина. – Я противница всяких титулов.
«Какой же у неё забавный французский!» – умилился Воронцов.
– Вы можете называть меня по имени и отчеству, это такое традиционное русское обращение, – сказал он, – Я Семён, а моего отца звали Роман, получается Семён Романович.
– Нет, это совершенно неприлично, – ответила Эверина, покраснев.
«Как можно жить в Англии с таким именем, над ним же все будут смеяться», – подумала она, а вслух попыталась найти компромисс.
– Может быть у вашего имени есть французская версия?
«Что не так с английским языком? – с возмущением подумал Воронцов. – Даже такое простое и красивое имя у англичан вызывает странную реакцию. Не буду учить английский!»
– По-французски будет Симон, – вежливо ответил он, изо всех сил стараясь сохранять благожелательное выражение лица. В конце концов бедная девочка не виновата в том, что её родной язык так ужасен.
– Симон – это прекрасно! – воскликнула Эверина, первый раз за время беседы улыбнувшись. – Прямо как Симон Родригес.
– Простите, не имею чести знать Симона Родригеса, – улыбнулся в ответ Воронцов. – Вы не просветите меня?
– Как? Вы не знаете Симона Родригеса? – удивилась Эверина, вновь демонстрируя полное отстутствие чувства такта. – Это знаменитый венесуэльский учитель. Очень скоро он воспитает ученика, который положит конец испанскому владычеству и освободит народы Южной Америки.
Последнюю фразу она произнесла так, как будто читала наизусть из какой-то революционной книги или листовки. «Хорошо хоть к отчеству моему не придралась, – порадовался про себя Семён Романович. – Наверняка ей Римская империя тоже не по вкусу. Хотя у них была и республика. Интересно, одобряет ли она Брута?»
– Зачем народам Латинской Америки избавляться от власти Испании? – спросил Воронцов, решив, что Брут подождёт. – Ведь пока испанцы не завоевали их, у них даже школ не было. Не говоря уже о хороших учителях вроде Симона Родригеса.
– Как зачем? – искренне удивилась Эверина. – Нельзя терпеть империалистические амбиции… или правильно эмпирические, а не империалистические? Беда у меня с французским!
– Наверно, вы имели в виду имперские амбиции, – пришёл на выручку Воронцов.
– Да-да, именно их, – согласилась Эверина, – Представьте себе, что англичане не стали бы сопротивляться Непобедимой армаде. Англия стала бы испанской колонией, и повсюду пылали бы костры инквизиции.
– Как можно сравнивать англичан, которые приняли христианство уже во времена Римской империи, и индейцев, ещё недавно совершавших человеческие жертвоприношения? – в свою очередь удивился Воронцов.
– Вы одобряете христианство? Неужели вы верите в бога? – иронически спросила Эверина.
– Да, я верю в Бога, – ответил Воронцов.
«Да он издевается надо мной! – раздражённо подумала Эверина. – Разве может умный и просвещённый человек в наши дни верить в библейские сказки!»
– Симон-Роман, я не понимаю, как вы можете верить, что бог сотворил мир в шесть дней! – возмутилась Эверина. – Это противоречит всем выводам современной науки.
«Какая она симпатичная, когда сердится», – подумал Воронцов и улыбнулся.
– Разве Бог сотворил мир в шесть дней? – спросил он. – Насколько я помню Книгу Бытия, она начинается словами: «В начале сотвори Бог небо и землю. Земля же бе невидима и неустроена, и тма верху бездны, и Дух Божий ношашеся верху воды». Это было ещё до шести дней, Эверина, хотя слова «было до» здесь не совсем уместны. Некоторые богословы считают, что это произошло одновременно с сотворением времени.
– Симон-Роман, это же полный бред! – невежливо воскликнула Эверина. – Время бесконечно в обе стороны, и в будущее, и в прошлое. Не могло быть такого времени, чтобы времени не было. Простите мой французский, я надеюсь, вы поняли меня. Думать, будто мир находился вне времени – это безумие.
Воронцов с удовольствием наблюдал за ней, пока не спохватился, что чашка Эверины пуста.
– Позвольте налить вам ещё чашечку чая? – спросил он.
«Ему нечего возразить, вот и уходит от ответа обычным великосветским приёмом», – торжествующе подумала Эверина.
– Да, пожалуйста, – сказала она.
Её взгляд упал на блюдо с пирожными. Блюдо из севрского фарфора притягивало внимание изящными позолоченными бантиками и завитушками по краям и искусной росписью вокруг вензеля SR в самом центре. «Наверняка сделано на заказ, – догадалась Эверина, – сколько же должно быть денег на это ушло»
– Даже если бы бог был, его лучше было бы игнорировать, – сказала она вслух, – а не использовать его имя для оправдания бесчеловечной иерархии. Сильные угнетают слабых, богатые – бедных, и никто не протестует, потому что это богу угодно. А я считаю, что угнетателей надо убивать.
– Эверина, я понимаю, что в юности особенно сильна жажда справедливости, – примирительно ответил Воронцов, – но с возрастом становится ясно, что действовать надо как можно осторожней, иначе несправедливостей станет ещё больше. Те, кто сильнее вас, не обязательно злодеи. Среди них могут быть и добрые люди, у которых можно попросить помощи и защиты.
