На душе у Плетнева было скверно, хуже не бывает. Уже вечерело, операция, как он знал, закончилась в 4 часа, прошла она удачно. В коридоре перед операционной он успел перемолвиться буквально двумя фразами со Светланой. У той был вид растерянный, но глаза улыбались.

– Доктор совершил чудо, он волшебник…

– Между прочим, это его дело. Его учили этой профессии. Одних учат убивать, других учат возвращать людям жизнь – у каждого своя профессия.

Светлана помрачнела.

– Я бы этим не гордилась.

– А я и не горжусь, я свое сделал. Ну, так когда мы встретимся? В котором часу за тобой заехать? Я понимаю, что ты не оставишь Игорька, посидишь какое-то время, но отдыхать-то все равно надо. Так что, как обычно?

– Знаешь, Антон, у меня могут возникнуть некоторые непредвиденные обстоятельства на сегодня, поэтому я думаю, что будет лучше, если мы нашу с тобой встречу перенесем ну хотя бы на завтра.

Антон ничего не ответил. Он постоял, кивнул и ушел.

И вот уже вечереет, часы показывают шестой час. Положив подбородок на руль, он уже не меньше часа следил за дверьми госпиталя в надежде увидеть Светлану. Чувствовал, что устал от ожидания.

Нет, что-то не то происходит на свете, в чем-то он снова допустил крупную ошибку. По правде говоря, он был не в себе. Мысли путались, и он сам чувствовал, что его заносит в сторону. Он прекрасно понимал, что всякое доброе дело заслуживает благодарности. Дело же, которым занимался он последние дни, заслуживало особой благодарности. И он ее получил. Больше того, столько, что до сих пор, по большому счету, не мог опомниться. Но одновременно и другая мысль гвоздем торчала: те некоторые права, которые, как ему казалось, он уже получил на эту женщину – прекрасную, невероятную! – он уже готов был распространить гораздо дальше, в чем, как он сейчас понял, и заключалась его очевидная ошибка.

Существовало объективное препятствие: в клинике лежал больной мальчик, ради которого эта женщина существовала и сама, и готова была благодарить всех, кто оказывал ей помощь в его спасении. Черт возьми, не хотелось бы так думать, но наверняка существует особый разряд людей, которые такого рода формы благодарности делают своей профессией. Это, конечно, очень грубо, очень не хотелось бы думать о Светлане именно так, но резкие перепады ее настроения, ее внезапное неприятие его участия, как будто он был посторонний человек, неожиданные препятствия, которые возникали, когда речь заходила о встречах, – все это указывало на то, в чем Плетнев боялся оказаться правым.

Да, он помог ей в очень серьезном деле. Он поймал бандитов, ограбивших ее, он вернул все деньги, которые ушли на лекарство для ее Игорька. Но, может быть, она решила, что так и должно было быть? Она была удивительна, она была невероятно прекрасна до того момента, когда они поехали на Кожуховскую набережную за проклятыми редкими лекарствами, а затем привезли их в клинику. И, выйдя от доктора, она сказала Антону, что большего для нее не смог бы сделать даже сам Господь Бог. Ну да, в такие минуты люди бывают наивно откровенны и сами верят тому, о чем говорят. Но ведь затем же была ночь, эта сумасшедшая, невозможная ночь, когда Плетнев буквально терял сознание от переполнявшего его счастья.

Антона поражало, что он вот так, почти лежа грудью на баранке руля, до галлюцинаций ощущал в руках сумасшедшее тело Светланы. Его жесткие пальцы, привыкшие к железу и ружейной смазке, с потрескавшейся кожей ладоней, вдруг с поразительной нежностью ощутили наяву тугую напряженность чуточку шершавых ее икр, глубокую, проникающую жажду горячих бедер, неожиданную жесткость и силу изогнувшейся в страстном изгибе спины. Это было что-то невероятное, дьявольское, как бред наяву, потустороннее, невозможное. Но оно же было – оно стонало и билось в его жестких тисках, оно млело и растворялось на губах от бесконечно длящихся поцелуев.

Могло показаться, что эта женщина отдавалась мужчине в первый и последний раз в жизни, желая испить одновременно и страсть и боль, отдавалась мужчине, которого боготворила, после чего должен был остаться мрак и тяжелое отсутствие каких бы то ни было физических ощущений.

И все это чудо было в его руках только что. Ну… недавно.

Изголодался ты, Плетнев, по крутой женской ласке, ишь, чего уже мерещится! Но ведь было же, – с жаром возражал он себе. – Или приснилось?

Чудо держал в руках, тискал, и оно стонало от страсти, казалось, чтоб так влюбиться, нужны были безумные силы и желания. Но и то и другое исполнялось немедленно, мгновенно, будто две души, как и два желания, переполнявших их, сливались каждый раз воедино.

И все оказалось-таки сном, отдающим бредом. Но как же руки? Они-то ведь все помнили!..

Горбясь от давившей на плечи тоски, он продолжал уже с болезненным упрямством ждать. И дождался. Совсем стемнело, когда Светлана вышла из дверей и в ожидании остановилась на ступеньках широкой лестницы. Кого она ждала? Его? Он быстро дважды мигнул фарами, как мигал вчера. Она должна знать и запомнить. Но она продолжала стоять в каком-то странном отчуждении. Плетнев вышел из машины и только тут заметил, что стоящий через один от него большой черный автомобиль точно так же дважды призывно мигнул фарами.

Светлана продолжала стоять, словно в задумчивости, и не торопилась бежать к Плетневу, а решительно направилась в сторону. Тогда он, широко шагая по ступенькам, сделал попытку преградить ей путь, успел, взял за руку, посмотрел в сумрачное лицо. Или темнота делала его таким.

– Что-нибудь случилось? Ведь вроде уже все в порядке. И доктор твой говорил, что никаких эксцессов не ожидается.

Она молчала, понурив голову, будто не знала, что ответить. И, наконец, вздохнув, сказала:

– Понимаешь, обстоятельства несколько изменились…

– Какие еще обстоятельства? Что случилось? Ну, говори же, не молчи! Или ты считаешь меня вообще посторонним человеком?

– Ну, хорошо, – решительно ответила она, – я скажу тебе всю правду. Игорьку предстоит еще одна, более сложная операция. И доктор обещал сделать все, что от него зависит. Антон, я понимаю, о чем он говорит, и вынуждена объяснить тебе, если это еще непонятно, что жизнь сына мне дороже всего на свете. Прости меня. Ну, так получилось. И ты сам не можешь отрицать того, что моя благодарность тебе была бесконечна.

– Бесконечного, Света, ничего не бывает. Все однажды кончается, просто надо об этом говорить честно, хотя бы между друзьями. Мне жаль, что так получилось. От тебя здорово припахивает коньячком.

Ну да, правильно, она же обмолвилась вчера, что доктор в ответ на ее резонный вопрос: «Сколько он сам возьмет за операцию?» – усмехнулся и сказал: « Если все пройдет отлично, на что я стопроцентно надеюсь, мы с вами вдвоем разопьем бутылочку прекрасного коньяка. Вот это и будет вашей благодарностью. На том и покончим и расстанемся друзьями».

– Ты меня прости, Антоша, но мне это надо, мне это очень нужно, Антон. Если ты поймешь, о чем я говорю, постарайся простить меня.

Значит, врал доктор. Коньячком в таких делах не отделаешься, судя по той мрачной решительности, с которой Светлана собралась уже броситься в его машину, словно спасаясь от глупых и ранящих душу вопросов Антона.

Он повернулся и пошел к своей машине, не попрощавшись, даже не кивнув. Она осталась на лестнице, но недолго. Усевшись за руль, Антон увидел, как усиленно и настойчиво замигали фары черного автомобиля, после чего Светлана, словно делая решающий шаг, быстро направилась к нему и впорхнула в уже открытую для нее дверь, а не села в нее, как нормальная женщина.

Первая мысль Антона была проследить, куда они едут. Он мог, конечно, предположить, но очень бы этого не хотелось. И тогда, когда черный «мерседес» боком прошел мимо него и вырулил на трассу, он не шевельнулся, а так и остался за рулем.

Неожиданно «мерседес» остановился, вышел водитель и направился к нему. А вот это было уже что-то новенькое! Мужчина, в котором Антон узнал доктора, подошел к его окошку, постучал в стекло, чтобы водитель открыл, и серьезно сказал: