В науке суицид подразделяется на два вида: действительный (когда попытка привела к смерти) и демонстративный (когда в задачу входило только напугать окружающих или кого-то конкретного, но умирать при этом мнимый самоубийца не собирался). Позволю себе высказать на этот счет особое мнение. Я думаю, что существует еще третий вид суицида — действительно-демонстративный, когда человек вполне сознательно расстается с жизнью ради того, чтобы привлечь к себе внимание. Парадоксально? Мне такие случаи известны. «На миру и смерть красна» — поговорка как раз про это.

Упоминавшиеся здесь поклонницы Виктора Цоя решились на самоубийство не из-за тоски по своему кумиру, а из желания разыграть посмертный спектакль, ради чего и писались те записки. Здесь мы видим результат совместных усилий истерии и детской суицидальности. Множество самоубийств в юноше­ском возрасте совершается напоказ, то есть побудительным мотивом в них служит истерия.

Другой тандем, суицидальность и психопатия, приводит к последствиям иного характера, но не менее трагическим. Восемнадцатилетняя Зоя Космо­демьянская по собственной инициативе, отнюдь не руководствуясь приказом командира партизанского отряда, взяла да и спалила собранное фашистами в счет налога и приготовленное к отправке сено. В результате чего немцы отобрали у крестьян последние запасы, и те Зою прокляли (злые языки утверждают, будто крестьяне ее и выдали). Что подтолкнуло десятиклассницу к этому, скажем так, неумному поступку помимо детской суицидальности? Детская же психопатия. Любой человек, склонный к спонтанному предвозбуждению и неадекватным реакциям, в условиях с повышенным эмоциональным фоном может впасть в аффективное состояние. Проще говоря, в сильно нервозной обстановке психопат испытывает аффект и на какое-то время частично теряет контроль над собой.

Надо полагать, именно это случилось с девятнадцатилетним Александром Матросовым, когда он закрыл собой амбразуру дзота вместо того, чтобы кинуть туда гранату или просто выстрелить. Высочайший эмоциональный подъем в содружестве с детским небрежением жизнью заставили его пожертвовать собой. Между прочим, этот случай был не первый и далеко не последний во время Великой Отечественной войны.

Что-то издали схожее с таким состоянием я сам испытывал, когда мальчишкой выходил на регбийные матчи. Ни одного из них я не мог вспомнить в деталях уже на следующий день, только начальный удар по мячу, после чего память выдавала кашу из отрывочных эпизодов, сдобренную ощущением восторга и нервной дрожи. Поутру все тело саднило, колени, локти были разбиты, в самых неожиданных местах обнаруживались синяки в виде подковы от шипов бутс, однажды такую подкову я нашел на своем лице. Но во время игры боли не чувствовалось вовсе, я даже не мог вспомнить, кто это мне на лицо наступил. К сказанному надо добавить важное — никто из нас, мальчишек, на поле не испытывал страха. Это отнюдь не говорит о нашей безудержной смелости, просто во время игры мы пребывали в состоянии, близком к аффектив­ному.

Военные историки полагают, что Советский Союз выиграл во Второй мировой войне благодаря превосходству над Германией в технике и человеческих ресурсах, начавшему проявляться, если не ошибаюсь, уже к середине сорок третьего года. Наверное, так оно и было, но что-то мне подсказывает — человеческий фактор не уступал в значимости количеству танков и «катюш». Во всяком случае, осенью сорок первого Москву отстояла не техника. За время той войны человеческий фактор дважды оказывал принципиальное влияние на ход событий. Впервые он проявил себя уже в самом начале войны — я имею в виду массовую сдачу в плен советских солдат. Чуть ли не два с половиной миллиона насчитали западные историки. Это, конечно, вранье, все Вооруженные Силы страны к тому времени не превышали пяти миллионов, но и десятой доли от названного числа достаточно, чтобы схватиться за голову. Прошли какие-то четыре месяца, и под Москвой солдаты все той же армии начали бросаться на танки со связкой гранат. Можно подумать, там сражалась другая армия. А ведь так оно и было — другая. Добровольцами на фронт потоком направились выпускники школ, на место погибших или сдавшихся встали новые солдаты, девятнадцатилетние. Эти в плен не сдавались, эти кидались грудью на пулеметы. Потому что они были детьми и смерти бояться еще не научились.

Нам говорят, что «Бурю в пустыне», взятие Багдада или кампанию Пентагона в Сербии выиграла новейшая военная техника, против которой ни сербам, ни иракцам нечего было противопоставить. На это можно ответить, что на Волоколамском шоссе подольским курсантам тоже нечего было противопоставить бронемашинам Гудериана, однако выиграли они, а не танки. У меня нет желания анализировать причины поражения сербов или иракцев. Пусть они повесят у себя в домах в каждой комнате по зеркалу и трижды в день плюют в собственное отражение за то, что отдали свой дом, своих женщин и своих детей врагу, а сами при этом остались живы. Я знаю точно, что наша армия такого бы не допустила. Не потому, что наша, а потому, что состоит из детей, у которых во время смертельного боя «сносит башню», в результате чего они совершают фантастические по своей смелости поступки.

Вот почему если меня спросят: «Товарищ младший сержант запаса, что выбрать — налаженную дисциплину, ответственное отношение к своим обязанностям, устойчивую психологическую атмосферу в среде личного состава, возраст которого будет превышать двадцать один год, либо оставить все как есть, ограничившись локальными мерами вроде призыва на службу детей элиты, но и сохранив при этом детский возраст армии?» — Я отвечу: «Решайте, что важнее. Лично для меня важнейшим показателем армии является ее боеспособность. То есть на первое место я ставлю способность армии защитить свою страну от внешнего врага в самых неблагоприятных условиях — и при нехватке боезапаса, и при численном превосходстве противника, и при его большей энерговооруженности. Из взрослого зрелого человека можно подготовить замечательного воина — умелого, ответственного, дисциплинированного. Но отчаянного — никогда! Только дети способны на безумную храбрость. Поэтому я выбираю детскую армию, заранее смиряясь с мыслью, что при этом в борьбе с дедовщиной придется ограничиться локальными мерами. Сделав армию взрослой, мы ее потеряем».