Когда она призналась, что неизвестный не только уже изводил ее раньше безмолвными звонками, но и произнес загадочные слова: «Все уже готово», в глазах деда как будто мелькнул гнев, но опять-таки у нее могло просто разыграться воображение. Слушая ее, дед согласно кивал, но порой казалось, будто он, задремав, клюет носом.
«А вдруг… вдруг дедушка таким и останется?»
Обычно у пациентов с ДТЛ не наблюдается резкого ухудшения состояния. Но поскольку болезнь то прогрессирует, то отступает с каждым месяцем, неделей и днем, их близкие неизбежно впадают в уныние.
Когда пациентам с ДТЛ становится хуже, тех, кто их окружает, охватывает чувство раздражения, будто песок при попытке удержать его в руке утекает между пальцами. Все потому, что если и дальше так пойдет, с быстрым и необратимым ухудшением состояния пациента они навсегда лишатся шанса на общение и взаимопонимание с ним.
Раздался сигнал домофона, вместе с ним послышался голос Глупапаши – специалиста, отвечающего за восстановление речи.
Только теперь Каэдэ заметила, что луч заходящего солнца, заглянув в окно, осветил по-прежнему неподвижное лицо деда.
«Безнадежно. Наверное, это ему в тягость…»
Бросив взгляд на часы, стоящие на комоде, Каэдэ обнаружила, что говорит сама с собой уже почти час.
– Дедушка, я только уберу зимние вещи и пойду домой.
На миг ей показалось, что дед шевельнул рукой так, будто благодарил ее. Но и это движение, видимо, было не чем иным, как дрожью рук – симптомом болезни Паркинсона.
Тщательно свернув и сложив стопкой несколько жакетов и свитеров, Каэдэ выдвинула ящик комода. Он был забит почти полностью, но в нем, к счастью, еще нашлось место – как раз чтобы втиснуть все зимние вещи.
Вот и хорошо. Есть чему порадоваться, хоть это и мелочь. Не все же так плохо.
Правильно все, что происходит прямо сейчас.
Доставать весеннюю одежду было еще рано, но Каэдэ все же выложила один из любимых дедушкиных кардиганов.
Нигде сакура не цветет так красиво, как в округе. Совсем скоро они вдвоем, как в давние времена, смогут увидеть цветущую сакуру у святилища местного божества-хранителя.
Из ящика туалетного столика в углу кабинета Каэдэ вынула щетку, наскоро пригладила волосы, взглянула на себя в зеркало и кое-как изобразила улыбку.
В дверь постучали, одновременно со стуком послышался голос Глупапаши.
– Эм-м… прошу прощения, можно?
– Да, конечно.
Мягкий голос обволакивал, проникал в душу.
– Я заметил в прихожей – хорошие у вас туфли.
– Что вы…
– Наверняка и моей дочке такие пойдут. А вы как думаете, Химонъя-сан?
Шутливым тоном он явно рассчитывал рассмешить деда. И конечно, сегодня никакого ответа от него не дождался. Но, наверное, есть какие-то другие способы общения с пациентом, когда ему нездоровится.
Мягко похлопывая себя ладонью по чисто выбритой голове и улыбаясь точно так же, как обычно, Глупапаша спросил:
– Так-так, чем же нам сегодня сначала заняться?
Каэдэ невольно подумала, что он настоящий профессионал. Слегка приободренная, она снова улыбнулась. Поклонившись Глупапаше, она покинула дом деда нехотя, с ощущением, будто кто-то тянет ее сзади за волосы, не желая отпускать.
Заметив вышедшую из дома Каэдэ, мужчина отступил в тень ограды нарочно медленно, чтобы не привлекать внимания. И пробормотал так тихо, что даже сам едва смог расслышать: «Каэдэ-сэнсэй…»
А потом с той же осторожностью, что и всегда, привычно последовал за Каэдэ.
3
К тому времени, как Каэдэ вернулась к себе в Гумёдзи, уже совсем стемнело.
Отперев дверь подъезда, она тяжелыми шагами вошла в лифт и прислонилась к стенке кабины. У нее невольно возникло такое чувство, будто вместе с дедовым меняется и ее самочувствие.
Размышляя, не принять ли сегодня вечером неспешную ванну, она вышла из лифта и увидела какой-то предмет конической формы, висящий на ручке двери в ее квартиру. И едва успела сдержать рвущийся из горла вопль, зажав рот руками.
Так, минуточку.
Это же…
Что это вообще такое?
При свете лифта за спиной она опасливо подошла и присмотрелась…
На дверной ручке, подвешенный за ленту вниз головой, висел роскошный букет черных роз. С их цветом резко контрастировало белоснежное кружево, в которое был завернут букет.
Связанные вместе стебли находились вверху, расходящиеся конусом цветы были обращены вниз. В таком виде, если принять стебли за голову, букет выглядел, как невеста в свадебном платье, а если призвать на помощь мрачные фантазии – как труп повешенного.
«Кукла» из черных роз.
Вот и Каэдэ сегодня была в черном пальто. Случайно ли это совпадение?
И что имел в виду человек, звонивший ей из телефонной будки, когда сказал, что «все уже готово»?
Она незаметно бросила взгляд по сторонам, но в общем коридоре никого и в помине не было.
В многоквартирных домах, если не считать элитных жилых комплексов, где всегда есть охрана, автоматически запирающиеся двери ненадежны, так что при желании проникнуть в здание может кто угодно. Вот почему Каэдэ с согласия владельца поставила на входную дверь своей квартиры двойной замок.
«То есть…»
Тот, кто принес сюда букет, уже ушел, или он все еще…
«Вот именно».
Или он все еще здесь, совсем рядом. Ей понадобились вся решимость, чтобы посмотреть, что у нее за спиной. Сунув руку в карман пальто, она крепко, как оружие, сжала лежащий там смартфон. Потом, собираясь с духом, сделала глубокий вдох и резко обернулась.
Никого.
Она и опомниться не успела, как по всему телу проступил пот. И тут вдруг вспомнила кое-что в связи с черными розами.
Торопливо вытащив смартфон, она проверила, что они означают на языке цветов. И в точности как ей запомнилось, на экране возникло два значения, противоречащих одно другому.
«Ты только моя» и «ненависть».
По коридору гулял сквозняк, букет покачивался. Свет из лифта и свет от экрана смартфона падали на его «голову» с разных сторон.
4
Смех на твоем лице увидеть я хочу,
Плач на твоем лице увидеть я хочу,
Гнев на твоем лице увидеть я хочу
Вблизи, чтоб чувствовать твое дыханье.
Провести эту ночь дома Каэдэ была не в состоянии. К счастью, как раз шли праздничные выходные. Позвонив Мисаки и попросившись к ней, она услышала сказанное в ответ приказным тоном: «А я как раз открыла бутылочку дорогого вина. Вот это чутье у тебя!.. Ничего не надо объяснять, приезжай скорее».
Почти сразу Каэдэ стало ясно, что возможность выпить вместе – просто предлог, чтобы избавить ее от неловкости. Не желая доставлять подруге беспокойство, о преследователе она не упомянула ни словом, а Мисаки, хоть и заметила, что ее что-то тревожит, допытываться не стала, и этой деликатностью, призывами «пей!» и шутками вроде «камамбера полно, хоть торгуй», растрогала ее до глубины души. Пожалуй, впервые во взрослой жизни у Каэдэ появился человек, которого она могла назвать близким другом.
Утром она направилась прямиком к деду.
Разумеется, ей хотелось рассказать ему про букет, но прежде всего не терпелось узнать, не стало ли ему хоть немножко лучше.
Пройдя по некогда выложенной камнями, а теперь бетонной дорожке, она взялась за ручку входной двери.
– Дедушка…
В этот момент ей и зажали рот мягкой тканью. И почти одновременно схватили в мощные, как тиски, объятия. Нестерпимый жар, который мог исходить только от мужчины, вмиг распространился по ее спине. Она уловила запах, который откуда-то был ей знаком.
– Извините, что заставил ждать, Каэдэ-сэнсэй, – произнес неприятно ласковый голос прямо ей в ухо, мочки которого коснулись чьи-то мокрые губы.
Из ее груди, чуть не раздавленной чудовищной силой, вырвался всхлип.
– Вот так, не говорить и не двигаться.
