Посвящается

моей киномечте

Часы, на которых остановилось время. Это ужасно, не правда ли?

Так остановилась и моя жизнь при встрече с ней. Как будто я прошлый остался навсегда здесь, на этих самых остановившихся стрелках…

А я, который сейчас? Есть ли я? Кто я? Куда я иду?..

Я поседел за миг. Думаю, у некоторых в той ситуации остановилось бы сердце. Если бы оно было обычным. А мое, видимо, оказалось здоровее некой условно принятой нормы. И оно выжило. А голова стала белой. В тридцать семь-то лет, с моими завидными генами: моя мать в шестьдесят выглядела на сорок, отец казался немногим старше, и в неполные семьдесят легкий пепел нехотя касался его волос.

Она не сказала ни слова за все время, что мы провели вместе… То есть не то чтобы вместе – я еще не сказал, что устроил великую мистификацию – собственное раздвоение личности?.. Один я стал ее вернувшимся счастьем, другой я – ее убийцей.

Убийцей… Убийцей… Я не хотел. Так вышло. Она говорила, что я гений. Это я-то. Звезда страны, достигший всех возможных потолков, снискавший столько любви поклонников. Мне из каждого угла кричали, что я гений. Так что я знал это и без нее.

Но она одна сказала мне еще и то, что, оказывается, гении не достигают потолков. Они не достигают совершенства вообще никогда. И как же это прекрасно…

Что? «Сказала», «говорила»… Ну да. Мы все-таки общались.

Девица, отдавившая мне ногу рано утром, в первый день съемок, – я не увидел ее лица, так быстро она промчалась мимо. Я запомнил лишь волосы цвета потемневшего от осени песка – и «дородность». Это очень подходящее для грубиянки слово, как я потом узнал, встречается только у русских и сравнимо с плодородной почвой, способной давать урожай снова и снова, не теряя своих внутренних минеральных богатств, и раньше в России считали красавицами именно таких женщин. Сейчас я бы сказал «слегка в теле». А в день знакомства…

– Это что за жирдяйка?

В съемочный павильон вошла миниатюрная брюнетка – моя будущая партнерша по фильму. Элегантная, знающая себе цену молодая женщина весьма приятной внешности. Еще один участник фильма – и мой лучший друг – Ким Бон – в недоумении посмотрел на меня, пока Алла – так звали партнершу – шла прямо к нам, чтобы поприветствовать.

Я указал глазами на упитанную фигуру, двигавшуюся спиной с кучей одежды на руках. Ким Бон понял меня и засмеялся.

Тем временем Алла протянула руку, сказав «Хэллоу», и залопотала что-то на английском, который я понимал с неохотой. Не то чтобы я его не знал. В моих умственных закромах лежали килограммы накопленных знаний английского, китайского и чуть-чуть – японского, и я без особого труда мог бы их воспроизвести в случае подходящих для этого ролей… Но любые языки, кроме родного корейского, не восторгали меня, а скорее, превращали в вола, вынужденно тянущего плуг… Не попашешь – не поешь.

И если дело касалось общения, я притворялся, что иностранной речи не понимаю, и вообще, скажу прямо, во мне всегда в такие минуты закипало презрение. Именно закипало. Ехать в страну и не знать ее языка разве не стыдно? Тем более в мою страну. Или все эти приезжие не учат мой язык, потому что считают нас, корейцев, людьми третьего сорта? Да, именно такие мысли приходят в мою голову в таких обстоятельствах, и даже красота будущей партнерши не спасла ситуацию – я потерял к ней всякий интерес, предоставив другу широкое поле для действий. А его мгновенную увлеченность Аллой не заметил бы только безглазый или косой.

Упаси Боже, я не расист. Я просто не воспринимаю иностранцев всерьез. Да. По причине, озвученной выше. Равно как и любую некорейскую культуру. Есть славная поговорка в России: «Где родился, там и сгодился». Совершенно согласен.

Я из вежливости улыбался, когда Алла, болтая с Ким Боном, обращала взгляд на меня, явно стремясь кого-то из нас очаровать. Я не очень разбираюсь в женских чарах… И посмотрел сначала на друга, потом на его новую подругу, желая сделать выводы…

Ким Бон замер. Что его так потрясло? Жирдяйка, развешивая костюмы, смотрела прямо на нас. Я не мог не разделить изумления приятеля – огромные, в пол-лица, зеленые глаза толстушки очень шли ее светлым, как высохшие стебли риса, волосам, собранным в длинный хвост, а лицо выглядело удивительно юным. Был бы я резчиком, тут же изваял бы его… Нет, это был не лик ангела. Но его красоту я бы назвал… эталоном красоты другой планеты. Мне так трудно подобрать верное сравнение, ведь я не поэт. И я никогда прежде не встречал такие лица. Странное чувство, будто я на миг оказался то ли в давнем времени, то ли в другом измерении, где-то у планеты Маленького Принца, овладело мной.

Ким Бон говорил с Аллой моими устами. Я все понимал.

– Какая упитанная!

Алле доставила удовольствие его реплика.

– Да, она неплохо кушает. Но не пытайтесь с ней заговорить, – добавила она, заметив, как резко переключилось внимание Ким Бона.

– Родной и единственный – русский, – проговорил мой приятель. – Понятно.

Алла призадумалась:

– Насчет единственного… Трудно сказать. Не спрашивала.

– Как можно так не следить за собой?

Ким Бон сокрушался так искренне, что в единый миг разрушились все его великие планы в отношении красавицы, – и я не мог удержаться от смеха.

– На ней, к тому же, ни грамма косметических средств, – подлила масла в огонь Алла. – Маша!

Она громко позвала девушку, ничуть не смущаясь, что перепонки окружающих едва не лопнули.

Интересно, все-таки. Русские так же орут в своей стране или только за рубежом?

Маша, оставив аккуратно развешанную одежду, подошла к нам. Несмотря на еще очень свежую неприязнь, я разглядел, что, действительно, девушка была очень юная, я бы не дал ей семнадцати. И пахло от нее каким-то незрелым медом. Я совершенно не знаю, как должен пахнуть незрелый мед и есть ли такой вообще в природе, но сравнение подходило только это.

Алла обратилась к ней по-русски, и ее тон был тоном строгого наставника. Толстушка встретилась с моим сухим презрительным взглядом. Да, я злопамятен. Наступить мне на ногу… Если б она еще знала, кто я. Хотя Алла ее едва ли посвятит. Но извиниться могла бы и на русском! Да, презираю таких! И сейчас эта девчонка, кажется, совсем забыла, что сотворила с моей конечностью, наступив на нее увесистой ножищей!

Да и в отношении Аллы – девица лишь коротко кивала ей на все наставления и уже уходила, чтобы, видимо, все их исполнить, как Алла окликнула её:

– Маша, что это у тебя?

Молчание обернувшейся меня уже добивало. Алла подошла к ней и у нас на глазах отцепила приставшую к полной вспотевшей от жары руке бирку.

Толстушка испытала не лучшие мгновения под наш общий смех, но ушла улыбнувшись.

Я любил ее. Кажется, никогда я еще не думал о женщине так часто, как о Ли Ён Чжи. Я позволял ей управлять мной, и, что скрывать, мне даже нравилось, когда она вила из меня веревки…

Но все закончилось, как всегда, внезапно. Она предала ради славы. Избавилась от нашего ребенка, даже не поставив меня в известность. А может, ребенок был не моим?

Она просто его не хотела. Ее не волновала моя слава, она сказала, что я вроде дерева, а она в моей тени. И во всех интервью вечно спрашивают ее не о ней, а обо мне. Сколько это могло продолжаться?

Вот и закончилось. Но я был более чем раздавлен. Я считал, что с ней ушла какая-то хорошая часть меня. И я ее до сих пор любил.

Может, с Ён Чжи стоит начать все сначала?