Великий магистр ввел меня в курс этого дела, когда оно взвалило на него столько забот, что одному человеку было не под силу справиться с ними. Ибо Д'Обюссон лишь в самых общих чертах посвящал Совет в свои действия касательно Джема, вначале он вел это дело от своего имени и даже в своих интересах, я бы сказал, так как род Д'Обюссонов извлек значительные выгоды из этого необычного подарка судьбы.
Итак, в один из весенних дней 1483 года магистр призвал меня в свою рабочую комнату и объявил, что впредь я буду его помощником в деле Джема. Знаю, мой возраст (я был на целых пятнадцать лет моложе магистра) делал меня неподходящим для роли советчика. Но Д'Обюссон был прозорлив (и еще как!), он понимал, что человек одинакового с ним видения и темперамента только повторял бы его собственные мысли. Д'Обюссон явно предпочитал, чтобы я противопоставлял его мнению свое, в споре ему легче было обнаруживать слабые стороны предпринимаемых им шагов.
Начало моего участия в деле Джема совпало с отъездом турецкого посланца. Брат Д'Обюссон только что известил Совет о том значительном годовом содержании, которое Баязид назначил своему брату, и снискал за это горячие похвалы. Надо сказать, по праву: наша пустая казна тяжко заботила Орден.
Похвалы похвалами, но магистр был озабочен: султан Джем представлял собой теперь столь крупную добычу, что она не могла оставаться собственностью мелкого владельца. Нашей целью было уступить Джема владельцам более могущественным – как можно позже и как можно выгодней; нашим долгом было выиграть время, привлечь друзей и выбрать меж них того, кто лучше заплатит.
– Главная опасность сейчас исходит от французского двора. При всем том, что мы все время держим Джема в различных командорствах Ордена, что определяем ему в хранители наших командоров и что сторожат его наши братья, эти замки находятся на французской земле, их владельцы – вассалы короля Франции. Поступи от короля приказ, они будут вынуждены предоставить своего гостя в его распоряжение: их связывает вассальная присяга, – поделился со мной Д'Обюссон своими опасениями.
– Если вы уверены в этом, ваше преосвященство, не вижу, на что мы рассчитываем. Людовик XI – старая лиса.
– Именно на это я и рассчитываю. Бьюсь об заклад: Людовик будет твердить перед миром, что Джем – гость святой нашей церкви, представляемой Орденом. Таким способом он пресечет все притязания на Джема со стороны других государей.
Однако, успокаивая так и меня и себя, брат Д'Обюссон приказал не оставлять Джема на продолжительное время ни в одной из крепостей, а также вести за ним тщательнейшее наблюдение. Он настоятельно требовал от Людовика, чтобы юный Карл был хоть на время отозван, – известно было, что мальчик впечатлителен и горячо сочувствует Джему. Широкая сеть соглядатаев (волей-неволей пришлось использовать и папских агентов, своих недоставало) не спускала глаз и со двора султана Каитбая, где обитало семейство Джема, а также с Ниццы и Вильфранша, откуда мог тайно выехать посланец Джема, и с Венеции – больше всего мы опасались Венеции, ибо она была основной силой в Средиземноморье. Это стоило нам немалых трудов: мы просеивали десятки донесений, изучали перехваченные бумаги, сами рассылали Десятки инструкций.
Вам небезынтересно знать, что документы по делу Джема, принадлежавшие только одному нашему Ордену (не говоря о Франции, Венеции, Венгрии или Риме), к исходу этой истории представляли собой внушительную картину. Мне было вменено в обязанность содержать их в порядке, ведь с их помощью Д'Обюссон многократно доказывал свое преимущественное право на султана Джема, одного государя изобличал в темных сделках, другого шантажировал с значительной для себя выгодой. Эта огромная гора бумаги была пожизненным богатством Д'Обюссона, а также потомственным его имуществом.
Между тем наши соглядатаи, посланные в Венецию для того, чтобы выведать, примет ли Сенат предложения Баязида, но возвращались уже несколько месяцев – благодарите всевышнего, что вам не довелось быть соглядатаями в Венеции! Государственная тайна блюлась там столь строго (каждый сенатор отвечал головой и всем своим достоянием за единое слово, проникшее за стены Сената), что наши лазутчики подолгу торчали на сырых ее берегах и часто возвращались с пустыми руками. Однако на сей раз нас ожидал успех: в конце концов мы получили известие, что Венеция отклоняет щедрое предложение Баязида, решив не вмешиваться в дело Джема. (По крайней мере пока.)
Странно, не правда ли? Во все времена эта республика золота слыла (и являлась) многоруким и многооким чудищем, чье занятие – грабежи и убийства. Отчего, вопрошаете вы, Венеция сохранила невозмутимость при столь заманчивой ситуации? Единственный ответ: оттого, что извлекала из этого пользу. Заполучи Венеция – при всей невероятности этого – султана Джема, ей пришлось бы тут же заняться тем, что и погубило нас: отстаивать Джема от поползновений других держав. А так как она не могла рассчитывать на симпатии ни одной из них (папа даже предал Венецию анафеме вопреки обычной своей снисходительности к богатой пастве), то с полным основанием опасалась серьезной коалиции против себя, если бы приняла Джема. Одним словом, посулив Баязиду остаться в стороне, она продала свой нейтралитет за хорошую цену: заключила с новым султаном мирный договор, дававший ей преимущественные права в Леванте. Как вы могли заметить, дело Джема уже приносило золото не только непосредственным его участникам, но просто-напросто умным наблюдателям.
В общем, год 1483 ознаменовался важными событиями. Вообразите, чего стоило Д'Обюссону и мне им противостоять!
В августе дошла до нас весть о кончине Людовика XI. Современники осуждали этого недостойного человека, но крупного государственного деятеля. Его смерти ожидали с нетерпением самые близкие ему люди, однако для нашего Ордена она была несвоевременной: мы опасались, что его наследники (вместо малолетнего Карла управляла его мать, особа весьма легкомысленная даже для регентши) не будут обладать интуицией покойного и пожелают владеть Джемом, не прибегая к посредникам, Поэтому следовало снова переместить Джема, теперь, уже в области, менее зависимые от французской короны. Следовало также искать для. Джема покровителей, в самой Франции – людей, которые в надежде заполучить Джема охраняли бы его от короля. Дело чрезвычайно тонкое и особенно трудное, если вести его на расстоянии.
Первое, что нам кое-как удалось, – это отправить Джема на северо-восток. А перед тем – по приказу магистра – он был лишен своей свиты; мы имели уже предостаточно сведений относительна преданности тридцати этих сарацин своему господину. (Помимо того, в одном из своих посланий Ордену на этой мере настаивал и султан Баязид.) Приказ затрагивал также и небезызвестного вам Саади. Однако, дабы не. довести Джема до край него отчаяния, мы решили избавиться от теперь уже единственного его приближенного позже, изобразив это несчастным случаем. Мы снова и снова обсуждали вопрос о Саади в связи с болезнью Джема; Джем оказался неустойчивым к душевный потрясениям, нам пришлось пощадить его. Иначе говоря, Саади уцелел.
Не считайте, что мы поступили неоправданно жестоко по отношению к Джемовым сарацинам – у себя в Турции они поступили бы с нами не лучше. Кроме того, они и вправду не сидели спокойно. Так, нам стало известно, что Джем – без нашего дозволения, тайно – посылал кое-кого из них к венгерскому королю. Поймать этих гонцов ничего не стоило – они не знали нашего языка и даже в христианских одеждах мало походили на христиан. Мы переправили их на Родос, где брат Д'Обюссон делал все возможное, чтобы развязать им языки, но они предпочли бессмысленную смерть, храня тайну, давно нам известную: что посланы они к Матиашу Корвину. В своем высочайшем гневе Матиаш Корвин сам известил нас об этом.
Брат Д'Обюссон сказал вам, что уже в первом своем ответе Ордену Корвин выразил готовность вооружиться и возглавить великий поход на османов, если мы уступим ему Джема. Король объяснял, что острое недовольство султаном Баязидом в Румелии создало почву для мятежа среди самих турок. При поддержке восставших народов Юго-Восточной Европы, совсем недавно лишившихся свободы, он наверняка сумеет отторгнуть Румелию от Константинополя. При такой ситуации успех похода был легчайшим делом – чуть ли не уговаривал нас король Матиаш. Как это ни невероятно, он был прав; мы это знали и без пространных его объяснений. Именно поэтому и мешкали с ответом.
