Мы распрягли и расседлали коней, готовясь к ночлегу. Воины выстроились цепочкой к роднику – должно быть, единственному в дне пути. Каждый набирал воды в какой-нибудь сосуд или мех, тридцать глотков, не больше. Этим должны были довольствоваться и всадник и лошадь.

Незнакомец спустился к роднику откуда-то сверху, из-за скал. Впоследствии мы узнали, что он прошел по всему хребту – если применительно к Ликии можно говорить о хребте, – чтобы нас обнаружить. Я заметил его, еще когда он спускался по обрыву, частью на ногах, частью сидя. Сначала солнце окрашивало его в красный цвет, заставляя казаться не человеком, а призраком. Я подумал, уж не мираж ли это – в пустыне ничто не бывает столь реальным, как миражи.

Только когда он спустился ниже, в полосу тени, я поверил, что это человек из плоти и крови. С его плеч свисали лохмотья, остатки сипахской одежды; из рваных сапог торчали израненные пальцы. Я бросился ему навстречу, держа руку на рукояти ножа; нож успел стать продолжением моей ладони – чего не делает с человеком война!

Заметив меня, незнакомец поднял руки – показывая, что идет не со злым умыслом. К нам подбежали еще люди. Уже много недель мы не видели живой души, если не считать пастухов, изредка появлявшихся на какой-нибудь из вершин, чтобы через мгновение исчезнуть.

– Я к султану Джему, – хрипло произнес незнакомец. – Султан Джем жив?

Уж не сумасшедший ли передо мной, мелькнуло у меня в голове. Глаза его дико сверкали, от всего его существа исходило напряжение, грозившее сорваться в отчаянном крике.

– Идем! – Я нарочно взял его за руку: приступ безумия всего надежней прерывается прикосновением.

Джем ожидал нас стоя. Странно – даже такого пустяка, как появление чужого человека среди каравана смертников, было достаточно, чтобы лицо его ожило.

– Ты послан Баязидом? – спросил он, и я содрогнулся при мысли, что Джем теперь уже возлагает надежды на брата.

– К чертям Баязида! – выругался незнакомец. – Я послан к тебе сипахами Румелии. Если же ты, пове литель, согласен говорить с посланцем Баязида, то иди и ты ко всем чертям!

На подобные слова каждый мужчина должен по справедливости ответить ударом. Джем не сделал этого.

– Говори! – произнес он

– Мой султан! – без надобности громко выкрикнул сипах. – Анатолия предала тебя. Анатолийские сипахи не видят, в какую петлю сами суют свою шею. Тем хуже для них! Почему не обратишься ты к Румелии, мой султан? Вот, за тобой последовали сюда одни лишь караманы, потому что Османская держава для них враг. В Румелии у османов множество врагов – греки, болгары, арнауты, сербы. Только в Румелии бунт против Баязида будет иметь успех!

Сипах умолк, силы его истощились. Я посмотрел на Джема. Только теперь он оскорбился.

– Так вот до чего дошли мы? – Голос его был резок. – Неужто я поведу войну не против брата, а против владычества Османов? Это ли предлагают мне сипахи Румелии?

– Не это, – еле внятно ответил посланец. – Но человек в своей борьбе использует союзы. Вспомни Мехмеда Рыцарственного, сына Баязида Молниеносного, он обрел союзников именно в Румелии.

– А чем он кончил? – прервал его Джем.

– Худо кончил, мы знаем это. Но ты – не он.

– Почему же? – обронил Джем будто мимоходом, но это не обмануло меня: в дни, последовавшие за нашим разгромом, Джему было крайне необходимо услышать, кто же он, в сущности.

– Даже одно то, что ты наполовину их крови, что мать у тебя славянка, заставит неверных пойти за тобой.

– Я хочу услышать слово румелийских сипахов, а не христиан, – холодно бросил Джем.

– Слушай! Мы были опорой Мехмед-хана, потому что в Румелии больше всего земель принадлежало прежде мечетям, потому что сегодня каждый из нас живет доходами от села, которое до вчерашнего дня было вакуфным[15] и завтра снова может им стать. Мы соучастники твоего отца в его грехе против мусульманства, нам нет прощения. Но завтра останутся без земли и платы половина румелийских сипахов – какой мужчина не поднимется на защиту своего дома, своего хлеба, своей власти? Сипахи Анатолии все равно останутся сипахами, кто бы ни правил ими – Баязид или Джем, поэтому они и предали тебя. А нам конец, если власть останется у Баязида… Зачем поставил ты на Анатолию и сам уступил брату Румелию? Этими голыми утесами и обрывами хочешь ты править? Юруками и туркменами? Видел ли ты. Румелию, мой султан?

– Нет, – ответил Джем, – отец никогда не пускал нас в Румелию.

– И не зря! – дерзость полубезумного сипаха не имела границ. – Нельзя увидеть Румелию и не пожелать ее. Иди туда, султан Джем!

– Мы поговорим после. Накормите его чем найдется. Останься со мной, Саади. И ты тоже, Касим-бег.

Сипаха увели, а мы сели там, где недавно стоял Джем. Все трое молчали. Джем оперся спиной о скалу, глядя перед собой пустым, невидящим взглядом.

– Что скажете, друзья? – нарушил он наконец молчание. – Имею ли я право вновь искать выход?

– А как же! – поспешно отозвался Касим-бег. – Неужто ты колеблешься, мой султан? Румелия предлагает тебе верность…

– Анатолия также предлагала мне верность, не так ли?

– Посланец прав: Анатолия мало что потеряет, если ею будет владеть Баязид. Пострадает только Карамания, скажем, и я. А сипахам Румелии это действительно грозит многим. Там ты найдешь себе союзников.

– Но не претит ли тебе союз с неверными, Касим-бег? – исподлобья взглянул на него Джем.

– Что мешает тебе тащить каштаны из огня их руками, мой султан?

– И ты полагаешь, что они не разгадают наших расчетов?

– У них невелик выбор, – настаивал на своем Касим-бег. – Так же, как и у меня. Отчего я поверил, что, добившись успеха, ты сдержишь данное мне обещание? А я поверил – ибо что еще оставалось мне? И они тоже должны будут тебе поверить, вот и вся несложная правда.

Я знал, ничто так не оскорбляет слух Джема, как те истины, что именуются несложными. Для него они были низменными, скотскими, он считал, что человеческая истина должна быть как раз сложной.

– Хорошо, – немного погодя произнес он, а затем с горечью продолжал: – Коль мы уж дошли до простых истин: какая тебе корысть, если я перенесу свое восстание в Румелию?

– Совсем простая, – с достоинством ответил последний потомок караманских князей. – Пока ты будешь отвлекать силы Баязида в Румелии, я легко освобожу свою землю. И сбудется то, что ты скрепил своей подписью, мой султан: государство караманов оживет вновь.

– Да… – согласился Джем. – Поистине смешно, что самое близкое уму объяснение столь нескоро приходит мне на ум. Ты свободен, Касим-бег. Только будь добр, позови ко мне румелийца.

Тот выглядел заново рожденным. Внимание, оказанное ему нашими людьми, и, наверно, вода возвратили ему силы. Теперь я видел перед собой жилистого, крепкого человека с умным лицом. Он уже совершенно не походил на помешанного.

– Я должен сообщить тебе, мой султан, – начал он, не дожидаясь вопроса, – имена тех санджак-бегов, что послали меня: Чирменский, Филибешский, Димотишский.

– Я это подозревал, – ответил Джем. – Именно в их санджаках было всего больше вакуфной земли перед тем, как мой отец ввел свои законы. Что же предлагают они мне?

– Они предлагают тебе покинуть Ликию, эту смертоносную западню. По дорогам, которые ты сам изберешь, переправься в Румелию. Как только Баязид узнает, что тебя больше нет здесь, он уведет свои войска. Тогда и мы вернемся в свои санджаки. А ты подашь нам знак, что приближаешься. Вот все, что требуется от тебя.

– Не в первый раз слышу я подобные посулы. Точно такими же заставили меня выступить из Каира сипахи Анатолии. И обратились в бегство уже в третьем сражении. Что будет, если и румелийцы внезапно решат, что власть Баязида не столь уж страшна им?

Сипах смущенно умолк. То ли не зная, что ответить, то ли боясь, что ответ покажется дерзким. Теперь, придя в себя, он явно благоговел перед нашим повелителем.