Узник повернулся к ней. В камере стоял полумрак, кровать была далеко от двери, однако Доди отчетливо разглядела в его темных глазах заинтересованность. Несколько минут он молча смотрел в сторону двери, а Доди стояла и ждала, время от времени оборачиваясь на надзирателя. Тот сидел на верхней ступени лестницы, протирал свою боевую трость краешком формы и делал вид, что не слушает их, хотя его правый заостренный ус то и дело поворачивался на голос.

– Как именно вы собираетесь добраться до правды? – спросил Постулат.

Доди терпеливо повторила:

– Мне необходимо узнать все подробности вашего разговора с Интрикием Петросом. Его слова, его взгляды, обстановка вокруг.

Вдруг Постулат взмахнул руками, да так резко, что по мутному зеркалу воды пробежала едва заметная рябь. Не успела Доди удивиться, как узник оттолкнулся от стены и спрыгнул с возвышения. Воды он не коснулся – вытянув руки вперед, он вышел из пике и пролетел прямо над ее кромкой. Он сделал по камере круг и подлетел к двери, его лицо остановилось прямо напротив лица Доди, а его босые ноги ушли под дождевую воду, по самое колено.

– Простите, пригласить вас к себе я не могу. У меня не прибрано.

– Господин Постулат, ваши ноги…

– Скоро вода уйдет, не беспокойтесь. Вон там под раковиной есть слив. Работает этот слив, как видите, паршиво, но узникам Танцующей башни приходится довольствоваться малым.

Как и в прошлую их встречу, заметный шрам на щеке Постулата перенял на себя все внимание Доди. Шрам резал правую сторону его лица от уха до крупных губ, а сама линия была неровной и крепко натянутой. Еще в тот раз Доди подумала, что шрам выглядел так, словно по лицу Постулата прошлись тупым ножом, да с размаху.

Сегодня длинные темно-русые волосы Постулата лежали на плечах спутанными, эти самые плечи прикрывала полосатая роба, а в остальном левитант выглядел как прежде: спокойно и довольно чудаковато.

– С чего мне начать свой пересказ сегодня? – спросил он и улыбнулся, задействовав только левую сторону лица, отчего могло показаться, что он насмехается.

– Давайте начнем с самого начала. Лишним не будет, – ответила Доди ровно, успев привыкнуть за время допросов к искривленной улыбке граффа. – Вы утверждаете, что в ту ночь, когда Петрос был убит, вы просто прогуливались по улице Пересмешников?

– Я левитант, госпожа Парсо. И мне нравится летать по ночному небу. Если выражаться точнее, в ту ночь я не прогуливался по улице Пересмешников, а пролетал по ней. И чтобы передохнуть, я приземлился на скамейку. – Он дотронулся рукой до подбородка и изобразил задумчивость. – Какой по счету раз я это говорю, как по вашему?

– Когда вы приземлились, на другой скамейке уже сидел Интрикий Петрос. Правильно?

Постулат опять улыбнулся, на этот раз шире, отчего шрам его сильнее натянулся.

– Все правильно.

После он опустил взгляд вниз, к стоящим в воде ногам, и не спеша заговорил.

– Я знал Интрикия Петроса. Он часто заходил к нам в свечную на Скользком бульваре, покупал свечи и твердый парафин. Ему нравились те, что без запаха. В ту ночь я узнал его по высокой шляпе, цилиндром их называют, кажется. Он закашлял, я повернулся. Узнал. Потом поднялся и подсел к Интрикию на его скамейку. Я спросил у него, что он делает здесь в такой поздний час. Он ответил, что только что закончил работу, а теперь он ожидает встречу. С кем – не уточнил. Потом я спрашивал о его работе, интересовался, большой ли сейчас спрос на услуги фонарщика. Он плечами пожимал. Говорил, что спрос-то большой, фонарей в столице хватает, а вот фонарщиков – маловато. Не прибыльное нынче дело, вдобавок трудоемкое, отсюда и дефицит. Еще он сказал, что без тщательного ухода фонари не будут светить так, как им должно, в темное время суток граффы останутся без света, и поэтому его работа – его прямой долг. Видно было, что про ремесло свое он с гордостью говорил, и постоянно оглядывался на переносную лестницу, которую он оставил у ближайшего фонаря. Либо он просто смотрел в ту сторону, ожидая кого-то, не могу точно…

– Лестница? Раньше вы не говорили о ней.

– Говорил, – подняв на нее взгляд и улыбнувшись, сказал Постулат.

– Я уверена, что слышу о лестнице впервые.

– А я уверен, что рассказываю о ней уже раз шестой, до мозоли на языке, – заявил левитант, не снимая кривой ухмылки. – Фонарщики, знаете ли, всюду со стремянкой ходят, чтобы забираться по ней к фонарю. У Интрикия она из вишневого дерева была, аккуратная, на вид устойчивая, но больно низкая. Он на цыпочки вставал, чтобы до плафона достать. Таскался с ней постоянно. Всегда, когда он заходил в свечную, в его руках была эта лестница.

Доди старалась сохранить уверенное выражение, когда как в ее внутреннем вместилище все мысли беспорядочно засуетились. Как она могла забыть о лестнице? Почему ее нет в перечне вещдоков? Стоп! Да ведь никакой лестницы из вишневого дерева у скамеек не было! Значит, ее кто-то оттуда забрал…

Доди обернулось к надзирателю, словно он мог ей чем-нибудь помочь. Поймав ее взгляд, Чеетмур лишь быстренько отвернулся.

– О чем еще вы с ним говорили? – вернув себе контроль, задала следующий вопрос Доди. На верхней полке вместилища появилась и заалела надпись «лестница».

– Больше ни о чем. У меня Интрикий ничего не спрашивал.

– Как вы попрощались?

– Я сказал, что мне пора. Он сказал, что непременно зайдет во вторник за плетеными фитилями. Мы попрощались, я поднялся в воздух и полетел по направлению дома. – И добавил, с деланной грустью в голосе: – За фитилями он больше не зайдет, я полагаю.

– Откуда у вас этот шрам? – задала Доди следующий вопрос, после которого Постулат впервые нахмурился.

– А новые вопросы сегодня будут, товарищ детектив? Или я так и буду говорить одно и то же?

– Ответьте на мой вопрос, – строже прежнего произнесла Доди.

После некоторой паузы Постулат дал ответ:

– Дело давнишнее. Подрался в баре.

– Из-за чего?

Узник опять криво улыбнулся. Кому – Доди, ее вопросу или самому себе, было не ясно.

– Не думаю, госпожа Парсо, что давнишняя драка может пролить свет на недавнее убийство.

– Со всем уважением, господин Постулат, но что именно может пролить свет на недавнее убийство – решать мне, а не вам.

Несколько минут было слышно только капли, падающие с решеток люка, да сопение притихшего надзирателя.

– Я заступился за одного граффа, которого обижал другой графф. И заимел после этого шрам. Печать храбрости, так называет шрам моя тетка.

Постулат провел рукой по правой щеке, ровно по рваной линии от рта до уха, и его глаза заблестели. Доди продолжила допрос, а в ее голове, на передней полке, рядом со словом «лестница» появились новые – «драка в баре».

Из крепости Фальцор Доди вышла озабоченная. Она не могла оставить Постулату никаких гарантий, и попрощались они довольно скомкано. Надзиратель Чеетмур проводил ее до выхода из крепости и задал лишь один вопрос:

– Вы правда допускаете, что этот чудила невиновен?

– Допускаю, – только и ответила она.

До полицейского участка Доди решила дойти обычным шагом. Она нуждалась во времени для размышлений. Хмурый летний день не предвещал приятной прогулки, и Доди, перешагивая через лужи, всецело ушла в размышления об убийстве.

В участке она первым делом дошла до офиса овального коридора. За одним из десятков столов, что был закидан цветными маркерами и немыслимым количеством обертки от жвачки, сидела ее помощница Вера.

– Удалось разузнать что-нибудь свеженькое? – спросила Вера. Она только что закончила печатать и обратила к Доди свое изумительное кукольное личико.

– Вера, скажи, на месте преступления находили деревянную лестницу?

– Лестницу?

– Да, из вишневого дерева. С такими фонарщики работают, чтобы подниматься к плафонам.

Задумавшись, Вера отставила печатную машинку на угол стола и закопошилась в записях, которые валялись вперемешку с оберткой от жвачки. Все ее записи были помечены цветными стикерами, а заголовки старательно обведены розовым карандашом. Доди часто заморгала. Каждый раз, когда она подходила к столу Веры, от изобилия цвета у нее рябило в глазах.