- У Тимченко все давно организовано,- говорит с воодушевлением Аржанцев, и я вижу, что идею объединения колхозов, расположенных на одном берегу Кольского залива, не более двух десятков километров друг от друга, он вынашивает давно.- В Минькино прекрасный причал, складские помещения, Тимченко подобрал хороших специалистов, сам руководитель очень способный. Я его с шестьдесят седьмого года знаю, мы с ним вместе в "Ударнике" работали. Если туда вольемся - спасем хозяйство! И тоже не с пустыми руками придем. У нас шесть судов - это раз. Хорошая база для развития животноводства, лучше, чем у них,- это два. Три животноводческих помещения уже есть, на будущий год вступит в строй водопровод. Наконец, у нас около ста пятидесяти гектаров земель, пригодных для освоения,- это три. И большая их часть - у самой дороги. Если их поднять, засеять многолетними травами,- это сколько ж дешевого мяса можно иметь?!..

Картина соблазнительная и разом решает все вопросу - и кадровые, и экономические. Да только кто на нее согласится? После того, что наделали с "укрупнением" хозяйств, теперь одного слова "объединение" как огня боятся, пусть даже и явная польза видна. Главное же, колхозы находятся на территории разных районов. А это, как показала практика, куда большее препятствие для объединения, чем если бы они располагались по разные стороны государственной границы... Да и не мне это решать. Похоже, в "Северной звезде" даже хуже, чем можно предположить, после ухода Подскочего.

Рассказы Аржанцева содержат много "информации для размышления". Секретарь парторганизации совсем не прост, в этом я убеждаюсь все больше и больше. Он ведет собственную игру. По моей реакции на то, что он говорит, Аржанцев пытается выяснить, что мне известно и с какими целями я приехал. Сначала он решил, что я хочу собрать материал на Подскочего; потом, усомнившись в этом и сообразив, что, скорее всего, меня интересует материал на теперешних руководителей, он не пожалел красок, чтобы очернить тех, о ком и так было сказано в газетной статье. Под конец мне кажется, что он принимает меня за совершенного простофилю, поскольку заступается за Бернотаса и Алексеева, которых "может быть, убирают зря". Что ж, в своих расчетах он достаточно дальновиден. Подскочего нет и, скорее всего, уже никогда не будет. А эти здесь, у них достаточно широкие связи, и они могут вывернуться из теперешней ситуации так же, как ушли от ответственности во время суда над своим бывшим председателем. Да и зачем, скажите на милость, с ходу раскрывать перед заезжим человеком все, что творится в Белокаменке? Пусть сам смотрит и думает...

Аржанцеву надо присутствовать на торжественной части. Я выключаю диктофон, благодарю его, и мы расстаемся не без сердечности, оба удовлетворенные результатами нашей беседы.

Я остаюсь в пустой конторе колхоза. Все ушли в клуб, где произносят приличествующие случаю речи, содержание которых всем известно и никого не интересует. Остается надеяться, что Олейник выполнил мою просьбу перепечатать приговор Подскочему, и теперь, выйдя в коридор, я прислушиваюсь, не раздастся ли где-нибудь знакомый стрекот пишущей машинки. Очень робко, явно непрофессионально, запинаясь и с долгими перерывами, машинка постукивает в конце коридора. На фанерной двери висит стеклянная табличка с надписью "Юрист".

Дверь легко поддается нажиму руки, и я вхожу.

В маленькой комнатке, где с трудом помещаются застекленный шкафчик, набитый бумагами в папках-скоросшивателях, два стула и небольшой письменный стол с машинкой, сидит довольно молодой человек приятной наружности с очень симпатичным, открытым, как говорят, лицом, на котором заметен даже румянец. Печатать он явно не привык. Во всех его движениях чувствуется скованность, и, прежде чем ударить по нужной клавише, он долго отыскивает ее взглядом. Глаза его почему-то испуганы, когда он поднимает их на меня, и, едва я говорю, что он может быть свободен, в них мелькает явная тень облегчения. Еще бы! Приговор занимает несколько страниц машинописного текста, а за прошедшие полчаса, не меньше, он напечатал едва полстраницы. Неужели в колхозе нет никого, кто бы печатал быстрее?

Я жду, пока он выбирается из-за стола, потом протискиваюсь на его место. Машинка, конечно, разбитая, клавиши западают, едва я провожу по ним рукой, но это "Оптима", а для нее даже четверть века бесперебойной службы не страшны. Молодой человек уже шагнул в коридор, когда неожиданно для себя я спрашиваю его:

- Скажите, а как считаете вы: надо было выгонять Алексеева и Бернотаса? Лучше будет колхозу без них?

Секундой позже я соображаю, что мысленно еще продолжаю наш разговор с парторгом, к которому молодой человек никакого отношения не имеет. Но извиниться не успеваю. Меня поражает действие, которое оказала эта ничем не обязывающая фраза на моего визави. Он пошатнулся, ударившись плечом о притолоку, румянец разом исчез с его лица, и, пробормотав что-то вроде "не знаю", исчез. А что, в сущности, я сказал? Спросил про Бернотаса и Алексеева, работающего в отделе кадров... И тут до меня доходит, что это и был сам Алексеев, поскольку Аржанцев говорил мне, что у него юридическое образование, а на двери было прямо написано: "юрист"! М-да, нехорошо получилось... Просто бестактно. Взял и напугал человека. Да и как не испугаться: приехал некто из Москвы, когда еще идет следствие, посадил одного из действующих лиц перепечатывать текст судебного приговора Подскочему, словно бы нарочно заставив вспомнить все, что с этим связано, а потом, как в классическом детективе, подготовив обвиняемого к признанию, вопрос в лоб: а надо было вас выгонять?.. Ну да бог с ним!

Со Стрелковым, с Коваленко и Гитерманом мне проще разбираться. Читая документы, связанные с их делом, я все время представляю себе этих людей. Я могу их мысленно спрашивать и слышу их ответы с характерными для каждого интонациями голоса, вижу их лица такими, как если бы они сидели передо мной и мы вместе читали судебные приговоры. Но сколько я ни стараюсь, не могу припомнить Подскочего. Так, общие очертания: худая, подвижная фигура, пустой рукав пиджака засунут в карман и заколот булавкой. Совершенно верно, одной руки у него нет, инвалид 2-й группы. Только вот какой - правой или левой? В личном деле я нахожу несколько строк, написанных им самим, и по почерку, по наклону букв влево, по характерным их завершениям догадываюсь, что они написаны левой рукой. Правую он потерял на колхозном флоте после воинской службы на Северном. Тогда и перешел работать в аппарат правления колхоза в Териберке. Затем учился в школе председателей в Анапе, где познакомился с Коваленко.

Листая личное дело Геннадия Киприановича Подскочего, я впервые задумываюсь о возрасте председателей. Гитерман старше их всех, он уже три года на пенсии. Стало быть, Стрелков моложе его на два или три года. Оба они чуть старше меня, а в общем-то - одно поколение, во время войны росли, хорошо знаем, что почем и сколько стоит фунт лиха, которое выпадало нам тогда "вагоном с маленькой тележкой" вместо хлеба, вместо картошки, вместо тепла и всего остального. Подскочий чуть моложе нас. Он родился в 1937 году в деревне под Витебском, белорус. Стало быть, тоже сполна хлебнул всего в детстве - войну, оккупацию, холод и голод, налеты карателей. Перед призывом на флот закончил сельскохозяйственный техникум - вот почему после потери руки он попал в управленческий аппарат колхоза, а потом стал заместителем председателя! В партию вступил в 1957 году, в девятнадцать лет, на Северном флоте. Председателем "Северной звезды" стал в 1973 году. Колхоз был в тяжелом состоянии, вероятно, еще хуже, чем сейчас, потому что не было судов, не было денег, платить людям было нечем. Не оттуда ли идут его столкновения с Аржанцевым? Упасть с должности председателя колхоза до электрика - все-таки болезненно. Как работал Подскочий потом, лучше всего показывают достижения колхоза, который он вывел из провала, ликвидировав задолженность. Он нарастил флот, поднял добычу, так что "Северная звезда" стала достойным соперником Минькино и Териберки, укрепил колхозные кадры, начал жилищное строительство, навел дисциплину в сельском хозяйстве и на судах... Так мне его и рекомендовали когда-то в МРКС: точен, дисциплинирован, исполнителен, требователен к себе и к людям.