На первом этаже здания общежития, куда мы с ним подошли, уже кончили конопатить. Сейчас обшивают комнаты изнутри листами фанеры, ведут электропроводку. Лампочки, выключатели, электроотопление - все новенькое, добротное, чувствуется во всем рука промразведки, партнера колхоза по кооперации. Теперь только покрасить... Но Стрелков хочет показать мне, что под фанерой. Действительно, большинство балок гнилые. Они так напитались водой, что нажатием пальцев выдавливаешь из них влагу. По балкам и брусьям расползлась белая плесень...
Стрелков показывает на потолок, прогнувшийся под собственной тяжестью:
- Ну, как я сюда людей селить буду, если он уже сейчас прогиб дает? Ведь рухнуть может! Я уже про сил, пусть хоть подпорки ставят, перегородят комнаты надвое, а иначе и принимать не буду...
Точно, не выдержит. Это и я, не строитель, могу подтвердить. Ну, а что потом? Сразу же после приемки тем же старьем латать? Мне понятна озабоченность и досада Стрелкова, потому что все это огромное хозяйство должно перейти на баланс колхоза, и на его плечи сразу же падет "вечный ремонт", который того и гляди начнет съедать прибыль, ожидаемую от зверобойки.
- Что же, никто строителей не контролирует, так, что ли?
- Как не контролирует! Есть заместитель председателя рыбакколхозсоюза по строительству. Приезжает, смотрит, да много ли за свой приезд увидит? А мы от всего отстранены, у нас даже права голоса нет, все за нас решают, как за детей малых. Я председатель, а до конца месяца знать не буду, сколько у нас со счета денег снято. А если бы платили мы - половины денег им бы не дали, право слово! Разве ж это работа?
- Почему же своего зама по строительству не заведешь, чтобы следил?
Взгляд Стрелкова тускнеет, в голосе появляются горькие нотки.
- Не так просто, видишь ты, завести. Я бы все за вел - и замов, и строителей своих, и специалистов. А куда я их поселю? Вот ведь беда наша! В колхоз пишут, просятся отовсюду. Я бы проблему кадров разом решил, а жилого фонда нет. Весь его извели за эти годы, пока села сселяли да колхозы объединяли. Ведь ничего не строили! И как я со стороны возьму, когда мне своих размещать надо, скученность такая стала, что просто некуда. Вот в одной семье четыре парня здоровых. Мне их отпускать на сторону не резон, да они и сами пока не хотят уходить. Однако оженятся - значит, четыре дома или четыре квартиры надо, чтобы было куда расселить. Иначе сами пойдут по свету место себе искать. И таких больших семей у меня две. А другие? Первый дом со всеми удобствами мне минчане построили - котелок для отопления, водопровод будет... А пойдет он не колхозникам - приезжим специалистам! Вот ты насчет заместителей. Нужны они, сам не справляюсь. Зам по строительству вроде бы будет, в Мурманске договорился. Нужен по мелиорации, по зверобойке... Теперь и свой юрист в колхозе должен быть, такая жизнь пошла. Механика нужно, инженера. Насчет механика я тоже кое-что придумал, будет у меня инженер-механик, ваш, московский: сейчас в Арктике на судне ходит, но договоренность уже есть...
Изменилась за эти годы ситуация, ничего не скажешь. Где те разговоры, что мы вели в Чапоме четырнадцать лет назад? Тогда думали о том, чтобы только удержаться, сохранить живым село, не упустить подрастающее поколение полностью в город.
- Своих бы ребят направил учиться, а? В ту же анапскую школу, где и сам был. Их вон у тебя сколько за эти годы подросло! И опять же послать можно колхозными стипендиатами, с доплатой, как, скажем, Тимченко делает со своими...
- Да я бы со всем своим великим удовольствием! Сколько уже с ними бьюсь, а они, паршивцы, учиться не хотят ни в какую. Говорю - хоть год проучись, чтобы знания у тебя были, с доплатой задержки не будет, учись! А они мне: лучше, Петрович, мы у тебя просто так работать в колхозе будем... Ну что ты с ними поделаешь?
Мы проходим мимо вертолетных площадок, которые надо укреплять и цементировать, по уже развороченному месиву болотца к гаражу, который неизвестно из каких соображений поставлен на самом угоре, где его будут продувать все ветра, в стороне от деревни и фермы, в стороне от проезжей дороги к морю. Везде в глаза бросаются недоделки, везде все сделано кое-как, сшито на живую нитку. И я понимаю, как свербит и мучит моего спутника мысль, что отличное начинание, которое должно было перевернуть всю жизнь захиревшего было Терского берега, делается наспех и малопригодными средствами, способными только расхолодить колхозников и посеять обычное недоверие.
Им ведь со всем этим жить, им работать! Так почему бы и не дать им в руки строительство их же завтрашнего дня? Зачем делать и думать за них? - вот чего я никогда не мог понять. Только ли потому, что у них есть деньги, но нет так называемых "лимитов", а попросту говоря, строительных материалов, которые от гвоздя до леса и шифера распределяются исключительно в централизованном порядке и по предварительным - за год! - заказам специализированных организаций? Нужны ли эти "специализированные" организации, посредники между хозяйствами и государством, которые нашу экономику делают в высшей степени неэкономной? Груды ржавеющего железа, испорченного, такого драгоценного на Севере цемента, разбитых облицовочных плиток, стекла, гнилого бруса - вот плата за "посредничество"!
И ведь не только здесь - по всей стране так...
Вместе со Стрелковым мы выходим к берегу, где расположено главное строительство, сердце будущей производственной Чапомы - цех первичной обработки шкур морзверя, дизель-электростанция, склад горюче-смазочных материалов - все то, о чем он когда-то говорил, показывая мне контуры будущей Чапомы из вертолета.
Из-под емкостей, установленных уже на бетонные фундаменты, и штабеля железных бочек неожиданно выскакивают два зайца и зигзагами несутся в гору. Привыкли уже и к железу, и к шуму двигателей, и к тракторам, которые то и дело проезжают у кромки воды.
Последние десятилетия рыболовецкие колхозы Терского берега практически не участвовали в промысле гренландского тюленя. Почти целиком он отошел в руки колхозов Архангельской области. Причин было много: лежки тюленей ближе к Зимнему берегу, добираться туда трудно, не стало охотников, снаряжения, ездовых оленей. Стрелков рассказывал, что, когда в Чапоме была еще звероферма, а рыбакколхозсоюз отказался поставлять им корм - хоть коров забивай! - пришлось ему организовать бригаду охотников, вместе с ними выходить на припай, выслеживать зверя, отстреливать и волоком, на себе, не один километр тащить по торосам туши убитых животных.
Теперь архангельским охотникам придется потесниться - сборный пункт трех уцелевших терских колхозов будет в Чапоме. Отсюда вертолеты доставят охотников на лежки тюленей и сюда же переправят убитых животных. Поэтому и выбрана в партнеры колхозу Промразведка, в чьем ведении находится все зверобойное хозяйство Севера. Цех первичной обработки шкур строится тоже с дальним прицелом. Чистая прибыль за сезон должна быть не меньше одного миллиона рублей - столько, сколько будет стоить все строительство. Но кроме этого в руках чапомлян останется более двухсот тонн "бесплатного" тюленьего мяса, под которое можно снова заводить звероферму и строить большой холодильник.
Так вот и набираются новые профессии для чапомлян.
Но Гитерман и Каргин хотят добиться, чтобы в колхозах оставалось хотя бы два процента тюленьих шкур,- тогда появится цех выделки и пошивочная мастерская. Постоянное электричество уже изменило жизнь села. На очереди привозной газ в баллонах и телевидение. Новые планы, высокие доходы и новые профессии должны стать тем рычагом, который полностью переменит быт поморов. Вроде бы все хорошо. И только одна мысль не дает мне покоя: а при чем здесь, собственно, рыболовецкий колхоз? Промышленный поселок на месте села! Опять все за счет привоза, со стороны? Но мысли мои перебивает Стрелков. Что ж, ему виднее, ему здесь жить. И со зверобойной базой он все обдумал и, наверное, рассчитал даже, куда вложить первый доход...
