Может, и правда организовать последний бунт на корабле? Остаться у бабушки и жить, как живут все обычные люди?

– Даже не думай, – прочитав мои мысли, сказала бабушка Маша. – Ты не сможешь, да и отец тебе не позволит. Мне здесь войны не нужно.

Я удрученно вздохнула.

– Да не переживай ты. Ну поорет папаша, попсихует, а через пару дней обо всем забудет. Погостишь у меня, сколько нужно, чтобы все устаканилось.

На том и порешили.

На следующий вечер бабушка предложила мне пойти вместе с ней в гости к одному старому питерскому поэту, Соломону Карловичу Серебряному. В окружении бабули все были такими: интеллигентными, богемными, не от мира сего. Она и сама была у меня женщиной неординарной. Ей было семьдесят шесть, но она всегда была одета сногсшибательно стильно, всегда накрашена, ухожена, причёсана. Ещё не так давно она читала лекции по литературе в университете, правда, вот уже года три как ушла все-таки на пенсию. Однако до сих пор её частенько приглашали в различные вузы рассказать о том или ином писателе или поэте, поучаствовать в конференции, стать почетным членом жюри какого-нибудь литературного конкурса.

Мама была на бабушку совсем не похожа. Она хоть и окончила филологический, пойдя по стопам бабушки Маши, но не проработала ни дня в своей жизни. Рано познакомилась с отцом, быстро вышла замуж и так же быстро превратилась из дочки интеллигентной профессорши в гламурно-амебную жену миллионера.

Я понимала, почему бабушка не одобряла брак родителей, но не могла понять, как мать умудрилась влюбиться в такого человека, как отец. Скорее всего, маме просто хотелось увидеть, как живут люди там, за пределом богемно-интеллигентного кружка, в котором протекали её детство и юность. Не знаю, жалела ли мама о сделанном выборе. Я её никогда не спрашивала, но она всегда была на стороне отца, чтобы ни случилось. Вот и в этот раз она просто промолчала, лишь переговорила по телефону с бабушкой Машей и даже не позвонила мне. Я тоже решила держать дистанцию.

К бабушкиному другу поэту мы пришли, когда на часах стрелки уже перевалили за десять: в литературном кружке было не принято собираться слишком рано.

Старая квартира была полна народу. В основном здесь собрались люди пожилые, ровесники бабули или даже старше, но было и пару молодых лиц. Я тут же подумала об Андрее. Интересно, понравилось бы ему здесь? Хотелось верить, что да, но внутренний голос мне подсказывал: Андрей слишком рационален и современен для этого. К сожалению, утром он написал мне, что не сможет вырваться с работы раньше выходных.

Я любила подобные сегодняшнему вечера и всегда ходила с бабулей к её друзьям, когда приезжала в Питер. Можно было сидеть в прокуренной квартире, заставленной старинной мебелью, увешанной картинами, часами-ходиками, украшенной статуэтками и цветами, слушать разговоры о литературе или старые семейные сплетни, попивать горький кофе или потягивать вино.

Вот и сейчас меня усадили в старое кожаное кресло, сунули в руку чашку кофе, щедро сдобренного коньяком, и вручили какую-то книгу.

– Соломон Карлович сам будет читать стихи, – шепнула мне дама с яркой-рыжими начёсанными и убранными в высокое гнездо волосами.

Вскоре все затихли, и сухой старик с абсолютно чёрными волосами, но с лицом, изборожденным многочисленными морщинами, действительно начал декламировать.

В самый разгар его речи, когда все, затаив дыхание, слушали, раздался стук в дверь, за которым последовал скрежет замка и неразборчивый шёпот.

В дверях гостиной появился ещё один гость.

– Дядя, знаю, что нет мне прощения за опоздание, – склонил он голову в повинном кивке.

Соломон Карлович прытко вскочил с кресла, где он сидел, и радостно воскликнул:

– Ну наконец-то.

Онемев от неожиданности, а может, ужаса, я смотрела, как старик обнимает вновь вошедшего. Это был не кто иной как Ренат Несветаев.

Алёна

Какого дьявола Несветаев делал здесь? Я вжалась в кресло, надеясь, что он не заметил меня, но понимала, что это было глупо. Во-первых, здесь собралось не так уж много народу. Во-вторых, я была чуть ли не единственной молодой особой здесь. Несветаев просто не мог не заметить меня.

Обменявшись теплым рукопожатием с Соломоном Карловичем, Ренат Несветаев бросил небрежный взгляд вглубь гостиной и тут же увидел меня. Конечно! Как не увидеть? Сижу в этом кресле чуть ли не посередине комнаты, будто меня специально выставили напоказ.

Несветаеву нужно отдать должное: он никак не показал, что мы знакомы. Не просто знакомы, а практически враги. Он скользнул по мне взглядом зеленых глаз, в которых тут же вспыхнул опасный огонек, и перевёл его на дядю.

Соломон Карлович подводил племянника к присутствующим и представлял им Несветаева. Я увидела, как они подошли к моей бабушке, сидевшей за столом чуть поодаль. Бабуля склонила голову, Несветаев пожал ей руку. Кажется, Соломон Карлович упомянул меня, потому что вся троица перевела на меня взгляд.

Мне стало неуютно. Я хотела вскочить и броситься вон. Не хотелось находиться в одном помещении с ним, но если я вот так встану и уйду, то еще больше привлеку к себе внимание. Да и бабушку позорить я не собиралась, а потому осталась сидеть, где сидела.

– А вот внучка Марии Алексеевны, Алёна, – представил меня Несветаеву Соломон Карлович и многозначительно подмигнул. – Мой племянник Ренат Несветаев. Рекомендую, Алёнушка, несмотря на молодость, очень воспитанный юноша.

Я процедила приветствие сквозь зубы, а Несветаев ухмыльнулся. Тоже мне воспитанный юноша. Ренат не тянул ни на воспитанного, ни тем более на юношу. Ему наверняка года тридцать три. А то, что он хам, я знала не понаслышке.

Несветаев уселся на стул рядом с моей бабушкой, и я увидела, как они начали о чем-то оживленно разговаривать. О чем? Ведь бабушка знала, не могла не понять, что этот Ренат как раз тот самый человек, из-за которого я теперь боялась попадаться на глаза отцу. Почему моя собственная бабуля так мило беседовала с этим хамом?

Кто-то из гостей собрался декламировать собственные стихи. Я решила, что не выдержу и не смогу еще как минимум час просидеть в одной комнате с Несветаевым, делая вид, что наслаждаюсь вечером. Если бы не он, я бы и правда могла наслаждаться.

Прежде чем разговоры стихли и литературный вечер продолжился, я все-таки поднялась, подхватила свою чашку, а также чашу сидевшей рядом женщины и шепнула:

– Принести вам еще кофе?

– Спасибо, Алёна. С удовольствием, – благодарно кивнула она мне и добавила: – И скажи Але, чтобы подлила коньячку пощедрее.

Да уж. Мне бы тоже коньячку пощедрее, можно и без кофе.

У Соломона Карловича квартира была огромной, располагалась в старинном доме, постройки еще, видимо, девятнадцатого века. В советские времена здесь, наверное, была коммуналка, а теперь вот помещение снова принадлежало одному жильцу.

Кухня находилась в дальнем конце длинного коридора, и нашла ее по аромату ванили и корицы, доносившимися оттуда. Али, домработницы Соломона Карловича на кухне не оказалось. Кофемашины тоже. Зато здесь я обнаружила большую турку. Вручную, что ли, кофе варить? Такого я не умела.

Я ополоснула чашки и с интересом повертел в руках турку. Может, да ну его, этот кофе? Может, просто уйти. Бабушка не обидится. Она должна понимать, каково мне оказаться в одном помещении с Несветаевым.

Интересно, и как в этом кофе варят? Воды и кофе добавить прямо внутрь? Наверное, так и надо сделать. Я налила воды, всыпала кофе, который нашла тут же, на столе. Видимо, Аля нарочно не убрала его далеко: гостей много, а в такие вечера они пили кофе чашку за чашкой, сдабривая его сигаретами. Так. А дальше что? Поставить на конфорку?

– Что, незнакомый зверь? – раздался за спиной насмешливый голос.

Я испуганно вздрогнула и так резко развернулась, что жидкость из турки, которую я сжимала в руке, выплеснулась… Прямиком на одежду Рената Несветаева. Он успел слегка отклониться в сторону, и кофе не попал ему в лицо, но коричневое пятно теперь расплывалось на тонкой ткани темно-серого свитера.