Попытка Бухарина примирить систему Маркса с учением О. Конта не обошлась без последствий. В 1930 году, когда позиции Бухарина пошатнулись, партийные критики использовали его определение исторического материализма как социологии как демонстрацию «отклонения» от партийной линии и «отступления от марксизма»233. Так, один критик писал в 1930 году: «Изображение Маркса как защитника «социологического метода» может только привести к сближению его учения с учением буржуазных «социологистов», ничего общего не имеющим с марксизмом»234. В ноябре 1930 года Бухарин подписал заявление, в котором признавал свои «ошибки»235. Все еще надеясь вернуться в политику, он выступил в Лондоне с докладом о теоретических вопросах марксизма, в котором постарался решительно размежеваться с западной наукой.

Когда 25 июня самолет с советской делегацией приземлился на аэродроме близ Лондона, это стало новостью дня в английской прессе. Трансконтинентальные пассажирские рейсы были еще редкостью и сами по себе привлекали внимание, тот же факт, что делегацию возглавлял Бухарин, стало политической сенсацией. Несмотря на восстановление дипломатических и торговых отношений между Великобританией и СССР, разорванных в 1927 году, тремя годами позже многие в правительстве продолжали выступать против поддержки отношений. Пытаясь найти компромисс с правящими консерваторами, весной 1931 года лейбористское правительство Р. Макдональда выпустило специальный меморандум о британо-советских отношениях, в котором СССР описывался как «враждебное государство, с которым, несмотря на это, нам необходимо поддерживать отношения»236. Правая пресса воспользовалась прилетом Бухарина, чтобы атаковать левое крыло лейбористского правительства, утверждая, что, выдав визу Бухарину, оно попустительствовало большевикам и распространению антикапиталистической пропаганды в Англии. Morning Post писала: «Одного из самых злобных коммунистических агитаторов» пустили в страну под видом «профессора»! Daily Mail вторила: «Бухарин, директор фабрики ненависти, в Лондоне!»237

И Бухарин действительно не подкачал. В своем докладе на конгрессе (который он прочитал на немецком) он описывал противостояние «двух миров» или «двух культур», не совместимых по своей сути: «Все человечество, весь orbis terrarum распался на два мира, две экономические и культурно-исторические системы. Налицо великая всемирно-историческая антитеза: на наших глазах происходит поляризация экономических систем, поляризация классов… поляризация культур»238.

В своем лондонском докладе Бухарин повторил тезисы, которые он произнес в речи накануне отъезда в Лондон. Оказией была специальная сессия к тому времени окончательно «советизированной» Академии наук, которая открылась в Москве 21 июня, за три дня до начала конгресса в Лондоне. Темой съезда было обсуждение задачи, поставленной Сталиным перед советской наукой: «Догнать и перегнать капиталистические страны»239. Бухарин озаглавил свою речь недвусмысленно: «Борьба двух миров и задачи науки: Наука СССР на всемирно-историческом перевале». Как и в своем лондонском докладе, он проговорил лозунги «великого перелома» – «Мир вступил в полосу последних огромных и решающих битв. Мир раскололся. Есть два мира. Наука раскололась. Есть две науки. Культура раскололась. Есть две культуры», – добавив к формулам немного красок:

И в Москве, и в Лондоне Бухарин спрятал между лозунгами свой главный тезис: что наука существует в обществе и неотделима от него. В Москве он подчеркивал, что для успешного планирования необходимо понимание неявной, но весьма материальной взаимозависимости науки и социума. В Лондоне – доказывал, что марксистское мировоззрение ведет к пониманию единства науки и тех взаимозависимостей, которые существуют между различными областями знания, между «чистой» и прикладной наукой и между наукой и техникой.

Похоже, что Бухарин хорошо понимал значение Лондонского конгресса в контексте интеллектуального движения за единство знания – и стремился играть в обеих командах. В Лондоне он обильно цитировал западных мыслителей, от Ф. Бэкона и Дж. Беркли до У. Джеймса, А. Бергсона и М. Шелера. Он признавал, что все они стремились к созданию целостной системы знания. Однако, то и дело выделяя отдельные слова и словосочетания, он настаивал: «Социалистическое объединение теории и практики есть их наиболее радикальное объединение… тем самым дается не только синтез науки, но и общественный синтез науки и практики»241.

В своем докладе Бухарин не упомянул Берра, однако именно Берр оказался его главным оппонентом после Лондонского конгресса. Есть косвенные свидетельства того, что Бухарин встретился с Берром в Лондоне или, по меньшей мере, они общались через посредников. Берр участвовал в заседаниях Международного комитета по истории науки, проходивших в рамках конгресса в Лондоне по образцу конгресса 1929 года в Париже242. Одним из пунктов повестки было планирование секции по истории науки на предстоящем международном историческом конгрессе в Варшаве в 1933 году243. Вскоре после окончания Лондонского конгресса Берр и Бухарин подали заявки на участие в Варшавском конгрессе, по секции «Исторические методы и теория истории»244. Предварительная договоренность о совместной секции, судя по всему, была достигнута в Лондоне. Бухарин в конечном счете в Варшаву не поехал. Ожидая предстоящего партийного суда, первого из череды партийных «чисток», которые ему предстояли на протяжении оставшихся лет жизни, он в последний момент отказался от участия в историческом конгрессе245. Его имя, однако, все еще было в программе, и секция, на которой Берр и Бухарин должны были появиться вместе, привлекла необычно большое число зрителей, пришедших посмотреть на то, как советский политик и буржуазный историк скрестят риторические мечи, защищая конкурирующие программы исторического синтеза246. К разочарованию публики, состоявшееся заседание оказалось лишь жалкой тенью ожидаемой перформативной битвы247.

Бухарину все же удалось вступить в риторическое противоборство с Берром, пусть и в одностороннем порядке. В том же году он подготовил англоязычный сборник Marxism and Modern Thought, предназначенный для западного читателя248. Открывала сборник статья самого Бухарина, а завершала его статья историка А. И. Тюменева. В своей статье Бухарин яростно полемизировал с «буржуазными» философами, противопоставляя марксизм всем основным современным философским концепциям, от логического позитивизма и прагматизма до гештальт-психологии249. Структурно и по тону статья Тюменева была схожа со статьей Бухарина, с той разницей, что это была полемика с современной западной историографией. Особенно много места было отведено Берру и критике его программы исторического синтеза. Тюменев писал, в частности, о Международном центре синтеза, создание которого он ошибочно датировал 1900 годом, и перечислял другие проекты Берра. В качестве главной цели полемики Тюменев выбрал многотомник Эволюция человечества (L’évolution de l’humanité), на тот момент – самую известную публикацию Центра синтеза. Приведя цитату из рецензии, автор которой поздравлял центр с выходом «грандиозного и великолепно описанного синтеза, охватывающего все цивилизации прошлого», Тюменев писал, что не видит в этой работе ни «единства метода», ни «общей концепции», которую можно было бы ожидать от обещанного Берром синтетического труда. «Что останется, если отбросить неумеренные комплименты? Останется лишь «историзирующая история», борьба с которой, согласно господину Берру, была главной задачей Центра»250. Статья Тюменева, которую Бухарин редактировал, дает представление о том, что Бухарин мог бы представить в Варшаве.