Особенно укрепился в Пруссии культ святого Георгия, миссионера и мученика, одновременно воплощавшего собою рыцаря, выступавшего против зла и язычества. В ордене, заявившем о себе как о рыцарском, как об ордене, завоевавшем Пруссию и ставшем ее хозяином, святой Георгий мыслился не только помощником в воинских подвигах, но и идеальным образцом для подражания в войне с язычниками (Wüst 2013: 26). Пётр из Дусбурга описывает походы и победы крестоносцев, совершенные на рубеже XIII–XIV вв. в день «святого мученика Георгия» (III. 235, 238), а под 1259 годом сообщает, что на горе Святого Георгия крестоносцы построили одноименный замок (Георгенбург) (III. 83, 84). В дальнейшем в орденской Пруссии появились сотни приходских церквей; многие из них были посвящены святому Георгию или имели посвященные ему алтари (Arnold 2002).
Культ святой Елизаветы в корпорации был непосредственно связан с вступлением в орден Конрада Тюрингского, деверя ландграфини, и с его пребыванием верховным магистром Тевтонского ордена (1239–1240). Вероятно, к концу XIII в. относится появление «Пассионала», сборника поэтических житий почитавшихся в ордене святых мучеников, среди которых было и Житие святой Елизаветы (Passional 1852: 618–629). Снискавшая известность своей благотворительностью, канонизированная Елизавета Тюрингская особенно подходила Тевтонскому ордену как госпитальному; и хотя в Пруссии эта функция ордена отошла на второй план, святая Елизавета оставалась его покровительницей, равно как и ряда орденских госпиталей на территории Священной Римской империи (Arnold 1983).
Агиографический материал является неотъемлемой составной частью крестоносной идеологии, какой она предстает на страницах «Хроники» Петра из Дусбурга. Однако хронист не ограничивается тремя упомянутыми святыми покровителями ордена: он не упускает случая представить святыми мучениками (в Средние века мученичество служило критерием святости) рыцарей Тевтонского ордена, то распространяя это понятие на корпорацию в целом, то приравнивая к мученикам конкретных рыцарей. Примеров (exempla) последних в «Хронике» множество, и большинство из них приняли мученическую смерть от пруссов (III. 66, 90, 91, 145, 189, 338). Вероятно, монашеский идеал бедности, самоотречения и физических мучений сложился под влиянием францисканского благочестия (Dygo 1993: 168).
Обычно хронист обращается к Библии, то и дело стирая временные границы между далеким прошлым и не столь давними или даже современными ему событиями. Приобщая крестоносцев к библейским праведникам, он в прологе к «Хронике» использует для описания испытанных рыцарями мучений фрагменты послания апостола Павла к евреям: «иные же замучены были, другие испытали поругания и побои, а также узы и темницу; были побиваемы камнями, перепиливаемы, подвергаемы пытке, умирали от меча, скитались в милотях и козьих кожах, терпя недостатки, скорби, озлобления; те, которых весь мир не был достоин, скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли» (Евр. 11: 35–38). В другом месте хронист пишет о том, что «невозможно должным образом поведать, скольким тяготам, скольким опасностям и скольким трудностям постоянно подвергались магистр и братья, чтобы через них вера Христа могла бы получить должное распространение и чтобы раздвинулись границы христианского мира» (III. 18), и «не хватит слов, чтобы досконально поведать, сколько… невыносимых лишений испытали осажденные братья» (III. 95), а на месте одного из жестоких сражений появляются горящие свечи в знак того, что «павшие там уже приняли терновый венец от Царя мучеников» (III. 123).
Мучения, испытываемые крестоносцами, отождествляются с мучениями Иисуса Христа. Отсюда – постоянное стремление хрониста обратить внимание читателей на любовь Христа к отдельным братьям ордена [то образ распятого Христа протягивает руки к крестоносцу как бы с намерением обнять его (III. 64); то один из крестоносцев, находясь в походе, получает святое причастие (III. 232); то рыцари погибают в битве, получив пять ран «наподобие пяти ран Христа» (III. 150, 20)] или на рвение крестоносцев (в духе средневекового немецкого мистицизма) подражать Христу. Неслучайно Пётр из Дусбурга включил в свою «Хронику» эпизод, в котором образ распятого Христа (тоже в духе немецкого мистицизма) благословляет молящегося перед распятием рыцаря (III. 69). Не исключено здесь и влияние Бернарда Клервоского (Trupinda 2000b: 199), взгляды которого, как известно, были усвоены крестоносной идеологией, особенно в том, что касается спасения души: погибшие рыцари навеки «воссоединяются со своим Господом» (…magis exsulta et gloriae, si morieris et iungeris Domino – PL. 182: Col. 923B). В этом усматривают проявление новой христианской религиозности со свойственным ей восприятием Христа как богочеловека, говорят о типологической связи рыцарей Тевтонского ордена с Христом, превращающей их в некий образ Христа (imago Christi) (Dygo 1993: 172–173).
Крестоносную идеологию питают библейские сюжеты и библейские герои (Rousset 1983: 53), представляя собою параллели между библейской и современной историей, героями Библии и рыцарями ордена. Почти эпического масштаба в этом отношении достигает образ комтура Кёнигсберга Бертольда Брюхавена (III. 236), который в представлении хрониста во всем превосходит библейских персонажей и оказывается «сильнее Самсона, …святее Давида, …мудрее Соломона» (Там же).
Ярчайший пример использования Библии – это, разумеется, глава «Об оружии плотском и духовном», в которой хронист виртуозно истолковывает библейский текст, превращая его в аллегорию: «плотское» оружие (щит, меч, копье, лук, праща, шлем и др.) становится оружием «духовным», в конечном счете – оружием спасения (II. 8). Вот где особенно проявился тот «вкус к риторике» (le gout de la rhétorique), который отметил в своей монографии об истории крестоносной идеологии П. Руссе (Rousset 1983: 51). Война с язычниками превращается здесь в нечто более изощренное, чем священная война; эту войну хронист называет новой (novum bellum), ведь теперь каждому виду оружия придается духовный смысл – «оружие Божье», оружие добродетели и правды. Образцами для подражания становятся библейские герои – царь Давид и Иуда Маккавей, носители именно такого (духовного) оружия, а вслед за тем рыцари ордена перевоплощаются в «новое воинство» (nova militia), в духе «терминологии» Бернарда Клервоского (S. Bernardi).
В XIV веке Тевтонский орден превратился в институт, старавшийся донести до своих рыцарей содержание Библии [“eine Institution, die sich… während des gesamten 14. Jhs. darum bemühte, ihren Mitgliedern die Bibel zu vermitteln” (Löser 1998: 37)]. Орденские поэты (часто безымянные) создали поэтические парафразы многих книг Ветхого Завета на немецком языке (см.: Матузова 2010b; 2019а). Книги Ветхого Завета давали возможность не только аллегорически переосмыслить, но и вспомнить пережитое, как, например, в «Книге Ездры и Неемии» (Esdras und Neemyas 1938), один из эпизодов которой происходит в Святой земле, где идет восстановление храма в Иерусалиме; он явно относится не столько к библейским героям, сколько подразумевает испытанное самими крестоносцами: “Wir kerten alle wider hin / Ieclicher zu dem werke sin, / Ein teil der iungen zv arbeit, Die andren waren zv strite bereit / Mit spere schilde vnd halsperc. / Die eine hant treib vf das werc, / Die andre steteclich daz swert / Zv strite hielt gar vnervert…” (vv. 1622–1629). Этот же фрагмент позволяет Петру из Дусбурга отнести его к орденским рыцарям в Пруссии: «Воистину, воплотилось в них то, что говорится об иудеях, желавших восстановить святой град Иерусалим, противостоя сопротивлению язычников, когда половина их занималась работою, а другая держала копья от восхода зари до появления звезд; одною рукою производили работу, а другою держали меч» (III. 172). В Крестовых походах на Ближний Восток тевтонские рыцари воочию увидели землю, где происходили описанные в Библии события. В поэтическом парафразе «Ездра и Неемия» имеются и другие фрагменты, напоминающие эпизоды «Хроники» Петра из Дусбурга и, видимо, ставшие для него образцом: “Wir riefen gotes helfe an / Vnd satzen vnser hutesman / Der muren tac vnd ouch die nacht / Daz vnser arbeit wurde volbracht” (vv. 1594–1597) («Мы воззвали к помощи Божьей и разместили наших стражей, денно и нощно охранявших стены, ради исполнения нашего труда.»); или содержащие мольбу к Господу о спасении: “Dv bist gerecht got israhel, / Wir sint verslan. gib vns din heil” (vv. 1200–1201) («Ты справедливый Бог Израиля, Мы убиты. Даруй нам спасение»).
