– Ну, так я и думал, – удовлетворенно сказал Кравец. – Евтеев Вячеслав Петрович, он же Татарин, он же Вячик Гюрзатый… И биография убедительная… То-то мне докладывали, что отметили его в Предивинске…

– Ага, – сказал Смолин. – Вы что, и в Предивинске агентурку держите?

– Да много где держим, – без тени замешательства сказал Кравец. – Золотишко, Василий Яковлевич – штука приманчивая и специфическая, сами должны понимать. С самого начала пошло – как только где заведется золотой прииск, тут же обсядут его охотнички, любители халявы… Предивинск, значит… Ну, неудивительно. У него там младший брат, Евтеев Николай Петрович, старший научный сотрудник тамошнего музея… Сам по себе совершенно не интересен – мышонок серый, интеллигент классический. Но братишку родного, конечно, приютит и обогреет…

Смолин промолчал. У него было свое мнение касаемо «мышонка серого», но не стоило особенно уж откровенничать с собеседником: у того свои дела и секреты, у Смолина свои…

– Значит, это он вас пытался избавить от ваших собственных денежек?

– Он самый, – сказал Смолин.

Чуть помолчав, не убирая с монитора Татарина, Кравец произнес без прежней напористости, словно бы размышляя:

– Василий Яковлевич, а вы б заявление написать не могли в соответствующие органы? Попытка вооруженного ограбления и все такое прочее… такой заявой я бы, попадись он на глаза, в два счета закрыл бы у местного «хозяина»…

– Насолил?

– Ну, в общих чертах, думаю, вас посвятить можно… Для нас главная беда, Василий Яковлевич, не какой-то там разбойный налет на перевозимый продукт, – времена не те, организовано и закрыто все так, что любого придурка положат на месте без особых хлопот… Другое опаснее. Говоря казенным языком – создание устойчивой преступной группы для хищения золота в ходе производственного процесса. Вот тут уж не стреляют, ножиками не тычут, дурного детектива не разводят. Все в высшей степени потаенно, выявлять и пресекать приходится чисто агентурными методами. Детали вам должны быть неинтересны, вам это умение не пригодится, как любому законопослушному… Короче, вскрыли мы две недели назад одну такую группочку. Вскрыли, когда они уже успели переправить за ограду килограмма полтора и собирались хапануть еще больший кусок. Я перед ними снимаю шляпу: методика была применена весьма даже оригинальная, изобретательная, никогда прежде на прииске не применявшаяся… Не тупыми мозгами прокрученная. Так вот, Татарин за этими старателями стоял, что я знаю совершенно точно, но прищучить его законными методами не в состоянии: не дают на него показаний, хоть ты тресни… Трое из четверых – сидельцы старые, с богатым жизненным опытом, кодекс знают почище, чем я устав, от организованной труппы шарахаются, как черт от ладана, Татарина не сдают. Дурачками прикидываются: мол, каждый сам по себе из индивидуальной алчности золотишко тырил… Хотя информация точная – это именно организованная группа с Татарином во главе…

– Плохо их били? – фыркнул Смолин.

– Василий Яковлевич… – поморщился Кравец, – примитивно это… Оно конечно, в ментовке сплошь и рядом колошматят – как в любой полиции, какую ни возьми. Однако… Долго вам объяснять суть, но она в кратком изложении такая: одному достаточно пары плюх, другому дюжина потребуется… а третьего, бей не бей, не расколешь. Не действует это на него, понимаете ли. Бесполезно. Столько методов без битья перебирать приходится… Так вот, и на Татарина есть хрен с винтом. Вы, конечно, человек интеллигентной профессии, от таких сторон жизни далеки наверняка… Как бы вам объяснить популярнее… В уголовном мире, несмотря на все новшества и распространение беспредела, остаются понятия. Это…

– Не надо, – сказал Смолин, ухмыляясь про себя. – Я детективы читаю, ящик смотрю, представляю примерно, о чем речь…

– Ну, хорошо… Татарин совсем недавно, как бы это популярнее… большую бяку сделал оч-чень авторитетному человеку по имени Датико Метехский. Скверно с ним поступил, абсолютно не по понятиям. Рассчитывал, что прокатит, а оно и не прокатило, наперекосяк пошло, выплыло наружу. От сходняка, то есть всеобщего осуждения, Татарин как-то там увернулся, но товарищ Датико, как легко догадаться, ежели сможет до Татарина дотянуться, постарается отыграться самым решительным образом… Расклад простой. В Куруманском районе колючки хренова туча: лагеря, поселения, пересылка («Бывали-с на этой пересылке», – отметил Смолин без всякой ностальгии)… короче, хозяйство обширное. И в наших местах у Метехского позиции как раз крепенькие. Если Татарин приземлится на нары в Курумане, жить ему пару суток, не более – пока не разойдется новость и не придет малява о долгожданном госте… И если б мне удалось его запечатать на семьдесят два часа, хотя бы за неправильный переход улицы или писанье в общественном месте, – расколол бы я его, как сухое полено. Упаси боже, без малейшего физического насилия. Одним единственным культурным вопросом: «Ну что, потрох сучий, в общую хатку хочешь на несколько дней?» Уж будьте уверены, он бы мне все и всех сдал в обмен на этапирование за пределы района… Он, паскуда, прекрасно знает, что здесь ему хана, по некоторым данным, собирается дернуть не только из Сибири, но вообще из страны, только тянет что-то… И если б я его заполучил… В общем, можете написать заяву?

– Не могу, простите великодушно, – сказал Смолин, практически не раздумывая.

– Василий Яковлевич, если вы чего опасаетесь, я вас честным офицерским словом заверяю: ни один волос… Вы со Степой поговорите, он вам скажет, что я слово держу железно…

– Абсолютно не в том дело, Кирилл Петрович, – сказал Смолин сумрачно. – Нельзя мне писать заяву. Никак нельзя. По самой житейской… да ладно, шкурной причине… Мы ж с вами люди взрослые, вы знаете наверняка: есть сделки, которые обоих партнеров удовлетворяют, никому на свете ущерба не наносят ни малейшего – вот только по закону считаются черт-те чем и безусловно подлежат по всей строгости… Как раз тот случай. Вы ведь не можете гарантировать, что мое дело не всплывет? Что Татарин никому и никогда про наши дела не вякнет?

После продолжительного молчания Кравец признался:

– Не могу.

– Вот видите, – сказал Смолин. – И рад бы помочь, но самому боком выйдет, долго буду в грязи барахтаться… Не могу, уж простите…

Он ожидал наезда, но собеседник, судя по всему, был человеком очень даже неглупым. Видно было, что ему смолинская позиция категорически не по нутру, однако смолчал, только губы поджал. Погасил экран, протянул:

– Жалко, жалко… Ну, своими силами обойдемся… Извините за компанию.

Уже совершенно не глядя на Смолина, он убрал компьютер в сумку, тщательно застегнул ее и вышел. Перекинулся парой слов с Фельдмаршалом и, судя по шагам, прошел к выходу. Смолин остался сидеть, не ощущая ни малейшей неловкости – в конце концов, своя рубашка ближе к телу. У них контора и так неслабая, пусть справляются сами…

Вошел Фельдмаршал:

– Не договорились?

– Сам понимаешь, – сказал Смолин, – не годится мне светить предивинские приключения.

– Да ладно, он мужик умный…

– Ты чего такой смурной?

– Степку Лухманова зарезали, – произнес Фельдмаршал уныло. – Я к нему поехал утречком, он мне должен был кое-что раздобыть, сговорились уже, он звонил, что нашел… А дома жена в истерике, все кувырком, менты бумаги пишут… Короче, вчера поздним вечерком кто-то его подстерег у магазина, сунул в сердце то ли шилом, то ли заточкой… На ограбление не похоже, хоть барсетка и пропала. Чужая душа, конечно, потемки, но сомневаюсь я, чтобы Степка во что-то такое влез. Парнишка был простой, как две копейки, малым легальным бизнесом был вполне удовлетворен, а если и задевал нелегальщину, то уж никак не такую, за которую заточкой в сердце бьют…

– Действительно… – сказал Смолин.

– Черт знает что…

– Действительно… – повторил Смолин, прислушался к громким голосам в гостиной: – Слушай, скажи там нашим, чтобы минут несколько меня не дергали, я сам выйду, когда… В общем, мне тут подумать нужно. Обстоятельно и серьезно.