– Иди, иди отсюда, Протасов! Нет крана и не будет ровно шесть дней.

– Вадим Васильевич, – не сдавался Протасов, – вы же обещали!

– Обещал через неделю, а ты пришел через день. Иди, не стой над душой!

Он еще трижды перелистнул мою книжку, подхватил трубку второго телефона, что-то выслушал и, записывая то, что ему сообщили, на листке настольного календаря, обратился ко мне:

– На земляные работы. Больше ничего не могу предложить. Матросы нам не нужны, шахтеры тоже. Вижу – шофер. Водитель вездехода… Права армейские? Слушаю, слушаю, Петр Иванович! Диктуйте. Записываю. Не обращайте внимания, это я не вам. Записываю. Так… Так… Почему не пришли? Не знаете? Так узнайте! И записывать не стану! Разберитесь вначале, кто виновен, что не пришли машины, а потом звоните. Все, Петр Иванович.- Он швырнул трубку на рычаги, все-таки что-то помечая на листке календаря, и продолжал: – Профессии хорошие, нужные нам, но машину, прямо говорю, доверить вам не могу. Вы же летун! Вся книжка в печатях! Земляные работы. Согласны?

И только тут взглянул на меня. И как не бывало жесткого, привычно-усталого начальника участка.

– Толя? – неуверенно спросил он и вскочил.- Толька! Чертушка! Ну, ты даешь… Мы обнялись.

– Друга встретили, Вадим Васильевич? Доброе дело, – умилился за начальника Протасов. – Доброе дело, хорошая примета.

– Встретил, Протасов, – весело подтвердил Вадим. – Правильно. Друга! А крана все равно сейчас не дам!

Протасов молча натянул шапку и вышел. Baдим озабоченно посмотрел на трезвонивший телефон, на парней, ожидавших приема, и достал из кармана ключи.

– Держи. Любого спросишь, где живу, – покажут. Располагайся, отдыхай, что найдешь, то и ешь. Я буду вечером. Сам видишь… Ч-черт! Даже не верится! Соизволил… Ладно, поговорим. Иди, дома никого, я ведь холостяк. Люся с сыном на материке. Ну, шагай!

Балок Осокина внешне ничем не отличался от других, такой же прочный бревенчатый сруб на деревянных, подбитых железом полозьях, с узким крыльцом, подслеповатыми окошками и плоской крышей. Но, войдя в него, я сразу понял, что Вадим давно уже поставил точку в своей жизни: все пространство балка было заставлено полированной мебелью – верный признак людей, решивших жить в Заполярье постоянно. Но в каком виде была эта мебель! Одного взгляда на шкаф было достаточно, чтобы высказать предположение, что он прибыл сюда волоком, причем волочили его не одной гранью, а время от времени переворачивали. На письменном столе, выглядевшем ненамного лучше, лежал под синеватым стеклом большой снимок: Люся и маленький Анатолий, Анатолий Вадимович, мой тезка. Я опустился в мягкое кресло с подклеенными подлокотниками и закурил.

Вадим пришел поздно и не один, с товарищем, которого я сразу узнал. Это был Витаха Кузнецов, шумный, здоровый парень, живший восемь лет назад в поселке Железнодорожном, в соседнем бараке. Помнится, он даже в сильные морозы ходил без шапки и без рукавиц. Близко я его не знал, но, встречаясь в поселке, мы всегда здоровались. Он и теперь, не успев перешагнуть порог, крепко потряс мне руку и мигом заполнил балок густым басом.

– Ты что же, гад, куришь?! Боксер! Помню я, помню… Как же! Бросил бокс? Ну и правильно. Как живешь-то? Вадим говорит, мол, шахтер-шофер. Мура! Ко мне в бригаду пойдешь. Высоты не боишься? Варить приходилось? Порядок. Шараш-монтаж, четыре сотни отдай, не греши! Вдвоем так товарища Осокина прижмем – не пикнет!

– А я-то рассчитывал, что он меня самого бригадиром по старой дружбе пристроит, – пошутил я и тут же понял, что неудачно.

– Видишь ли, – заметно смутился Вадим, – у нас бригады сейчас не чета прежним. Комплексные. По семьдесят – восемьдесят человек. Техники столько, что одну спецификацию скоро не выучишь.

– Пошутил я.

– Конечно пошутил, – подтвердил Витаха. – Ко мне он идет.

Мы засиделись далеко за полночь, перебирали знакомых, вспоминали прежние деньки, наши котлованы, даже Серегу Червонца вспомнили. По словам Вадима, после того как он отлежался, подлечился, стал другим, смирненьким, дружки от него откачнулись. Сереге стало грустно, и осенью того же года он скрылся неизвестно куда, не забыв перед своим отъездом основательно обчистить дружков. Высоко шагнули иные из знакомых мне ребят, приехавших на пароходе «Серго Орджоникидзе». Многие пооканчивали институты, техникумы, а профорг, тот самый, что когда-то бранил Вадима за опоздание на первомайскую демонстрацию, по партийной линии пошел, к первому входит без стука.

Потом взялись за меня. Я рассказывал им о своей скитальческой жизни и замечал, что им действительно интересно и даже немного завидно, что ничего из того, что я успел повидать, они не видели. Но едва я прервался, как они завели о своем, мне малопонятном: о надвижке копра на клетьевой ствол, о том, что надвижка какая-то особенная, диагональная, каких еще не бывало не только в Союзе, но и во всем мире в условиях Заполярья. Витаха с ходу выложил претензии к начальству и, в частности, к начальнику участка товарищу Осокину, и Вадим ничего, проглотил обидные слова, обещал разобраться. Витаха хоть и говорил вроде бы шутя, но был настойчив и лишь после обещания Вадима немного поостыл. Он, видно, жил по тому же принципу, что когда-то жил и я: с начальством нельзя не ругаться, но и особенно ругаться тоже не стоит. Разошлись мирно, по-дружески. Витаха напомнил, что ждет меня денька через два-три с утра в конторе, и, бухнув дверью, пошел домой. Мы с Вадимом выпили еще, покурили, помолчали. Я спросил его про такую необыкновенную мебель.

– Почти волоком тащили, на тракторных санях. Шкафу не повезло, тряхнуло, а так вполне. – Вадим оглядел свою собственность и усмехнулся. – Очень даже вполне…

Оказалось, что через два года после моего отъезда ему и Люсе дали однокомнатную квартиру в городе. За гарнитуром стояли в очереди много месяцев и только получили, как Вадиму предложили переехать в Светлый. Квартиру сдали, а вот с мебелью решили не расставаться.

– Я понял, – сказал я.

Вадим посмотрел на меня, оглядел еще раз мебель и довольно улыбнулся:

– Правильно понял, – помолчал немного, потом шутливым тоном, за которым явственно чувствовалось неодобрение, сказал: – А тебя, брат, крепко помотало…