Мы молча бродили, фотографируя сиреневый смог, что сочился из-под каменных громадин и, клубясь, поднимался по древним ступенькам к залам, где когда-то восседали короли. Прикрывая ладонями глаза от закатного солнца, я смотрела с высоты полуразрушенной стены, как Арт прыгает на камни, сложенные в квадрат с углублением, как будто троном, посередине. Арт сел туда и окинул взглядом распростертое внизу королевство. А я над ним подтрунивала, нещадно задирая за то, что занял трон раньше меня (хотя я на него и не рассчитывала). Арт для пущей важности задрал подбородок и ответил, что это его трон, однако как его королева я могу занять подлокотник и сиять своей красотой. С нашей ветхой башенки казалось, что остатки фундамента торчат из земли, как кости.
После таких свиданий мы отправлялись ко мне на пару коктейлей, постепенно привыкая без стеснения разуваться, подталкивать друг друга под столом босыми ногами, рыться друг у друга на кухне. В то время я жила одна и к обустройству квартиры относилась чисто утилитарно: у меня была студия, выкрашенная в бежевый самой дешевой меловой краской. Единственное яркое пятно лежало в самом углу под журнальным столиком. Это было лоскутное одеяло из разношерстных тканей, окантованное с одного конца небрежным вязаным узором из желтых ниток. Безделушек у меня не водилось, только на полу лежали стопки синих папок со сверкавшим бронзовым анкхом «Истон Гроув», из которых во все стороны топорщились контракты и записи мелким шрифтом.
Квартирка, конечно, была тесновата – что стоя, что сидя. Кухня, гостиная и спальня находились в одном общем пространстве, просто были скрыты за счет п-образной планировки, где гостиная располагалась в центре. Дверь закрывалась только в ванной. Присесть можно было только на двухместный диванчик, где мог либо растянуться один человек, либо сесть впритирку двое. Когда заходил Арт, я садилась на пол по-турецки, как дети садятся слушать сказки.
Стены были голые, не считая дребезжащего очистителя воздуха и двух миниатюрных маминых картин маслом. На одной девочка в синем комбинезоне, отдаленно похожая на меня сидит на корточках, прячась за огромным цветочным горшком, из которого струится плющ. С виду мне тут не больше пяти, но что-то мне подсказывает, что мама рисовала по памяти, когда из пряток я уже выросла. На второй картине изображены две кошки, которых мама держала в детстве, еще до того, как люди поставили гигиену выше объятий. Одна – черный комок с белым носом и хитрым прищуром, а вторая – песочная, вся в разводах, как тропическая бабочка. В детстве я водила пальчиком по краске, представляя себе их шерсть на ощупь. Кошек звали Батшеба и Берти, и большинство маминых сказок на ночь рассказывало об их шалостях: о том, как Батшеба взлетела на дверной косяк, словно пожарный по спусковому столбу, только наоборот, или как дедушка выгуливал Берти в розовой шлейке на потеху соседям. Мама говорила, что Берти дожил до двадцати восьми лет, но мне в это как-то не верилось. Животные столько не живут.
Квартира Арта, по сравнению с моей, была просто бриллиантом в городских джунглях. Я ничего подобного в жизни не видела. Он снимал отреставрированную контору в викторианском стиле над студией архитекторов. Стены были отделаны ярко-красным кирпичом, а потолок выкрашен в цвет ночного неба. У меня очиститель воздуха пыхтел, как выхлопная труба у автобуса, а у него висел крохотный, изящный и почти беззвучный, как будто его и не было вовсе. Вся мебель стояла далеко друг от друга, так что, если раскинуть руки и покрутиться в разных концах комнаты, кончики пальцев ничего не заденут. Настенные полки были уставлены раскидистыми папоротниками, глянцевитыми банановыми деревьями и комнатными юкки. Я не могла различить, настоящие они или чисто декоративные, даже когда проводила пальцами по восковым листьям.
К моему первому визиту Арт уже жил там месяца четыре – более чем достаточно, чтобы обжиться. Теперь это звучит наивно, но тогда от одной мысли, что я останусь взаперти в его квартире, потели ладони. Задумка была такая: отправиться к нему, потратив час после работы на то, чтобы превратить себя в нечто яркое и блестящее. Не стоило вообще садиться за руль, но, когда я поняла, что мне сложнее обычного вставить ключ зажигания, заказывать такси было поздно. Я уже репетировала, как незаметно отодвинуться подальше от окна, если меня остановит полицейский, чтобы он не учуял, как от меня разит вином.
К Арту я доехала без происшествий и в ожидании очередного бокала вина расположилась на кожаном диване, а затем принялась обследовать квартиру на предмет улик – заглядывала под подушки, листала журналы под столиком. Но дом был явно показным, и Арта здесь ничто не выдавало. Он вполне мог быть шпионом или наемным убийцей. Никаких фотографий, журналов, тарелок с недоеденной едой или пустых бутылок. Единственное, что тут было «не на месте», – это стопка бумаг на подлокотнике кресла, разные бланки и однотипные конверты с одним и тем же получателем, где в шапке жирным шрифтом было напечатано «Освобождение от получения визы», и повсюду мелькал синий штамп «Истон Гроув» – «одобрено».
Арт показал мне, где тут что, особо отметив многочисленные книги, расставленные на полках на стыке кирпича и крыши, – слишком высоко, чтобы я могла рассмотреть корешки. Спальню он представил как «нашу комнату», а потом отвел меня в святая святых – свой кабинет. На фоне остальных в этой комнате творился полнейший бардак: везде раскиданы стопки бумаг, папки на кольцах и скользкие пластиковые скоросшиватели. Клейкие закладки на книгах, на мониторе компьютера, на ножках стола. Стены выложены мозаикой из листов А3, пригвожденных к кирпичу. Его каракули напоминали иероглифы, только в виде круговых диаграмм и таблиц с именами и сюжетными линиями. Столько жизней, сжатых до сухой, голой статистики. Арт называл эту комнату «авиарием».
Арт дал мне почитать одну свою книжку, и, вернувшись домой, я вставила ее в ряд с другими мягкими обложками на подоконнике. Арту я сказала, что книжка мне понравилась, особенно та часть в конце, когда Бен взбирается на стену и посылает этот мир. Он самодовольно ухмыльнулся и тут же подсунул мне вторую, которую я поскорее припрятала в сумку. На самом деле я и первую-то не читала, только бегло пролистала последнюю главу, а когда ты знаешь конец, никто и не подумает спросить про начало.
Время было позднее, и мы сели за стеклянный обеденный столик поиграть в настольную игру. В течение часа, что мы провели за морским боем, я ждала, пока вино разольется по моей кровеносной системе. Я совсем осмелела – вытянула под стеклом голые ноги, порой касаясь теплой лодыжки или загнутого пальца. Руки у меня так и порхали над столом: за рассказом, как прошла неделя, я по-декадентски развязно жестикулировала. Но стоило мне между делом опустить их на колени, сразу чувствовалось, как они дрожат.
За полночь Арт принес нам перекусить – сыр, печенье, виноград и питу с хумусом, и, хотя аппетита у меня не было и в помине, я стала понемногу клевать виноград, рассасывая ягоды, пока во рту не оставалась только кожица. Правда, вкус у них был какой-то «странный», отдавало то ли ржавчиной, то ли замшелым камнем, и я задумалась, хорошо ли Арт промыл виноград. Может, в США заведено иначе.
В какой-то момент, пока Арт с упоением рассказывал о недавнем двухнедельном путешествии в Рим, крохотный жучок, не больше рисового зернышка, выполз из фруктовой миски и юркнул под мою тарелку. Редкостное диво. Я приподняла тарелку, но жучок уже куда-то пропал.
Только около трех ночи мы доковыляли до «нашей комнаты». Шторы были распахнуты, и я увидела в окне, как луна, мертвенно-белая, пробивалась в небе сквозь занимавшийся розовый рассвет. Мы присели на постель, прильнув друг к другу губами, и я протянула руку к неизведанному пространству. Я не имела ни малейшего представления о размерах Арта – не знала ни объема тела, ни где у него пупок. Тело его было как обширные земли, к которым у меня еще не было карты, и я старалась запомнить каждый холмик, каждую рытвинку и мягкую лощину, чтобы потом найти дорогу назад.
