Я поник и задумался над его словами.
– Что же получается? Если я порву или сожгу этот чертов Дневник, то снова буду с Мирай, как раньше?
– Да, – твердо ответило нечто. – Достаточно и разорвать. Сделай же это, пока он не уничтожил мир.
– А?
– Если Дневник остается без записей слишком долго, то начинает издавать пульсации, которые в итоге повлияют на ваш мир. Землетрясение станет явным для всех. И тогда не так уж много останется до полного разрушения земной коры.
– Что-то типа бомбы?
– Не совсем. Дневник не взорвется, просто он – источник внеземных пульсаций, что с каждым днем становятся всё сильнее и сильнее, и они постепенно проникают в вашу реальность. Как биение сердца, только отзвук с очередным ударом всё громче и разрушительнее. Представь, что твое сердце в один миг просто лопнет – и так будет со всеми. Убийственная реакция. Ну так что, ты разберешься с ним?
Почему-то я сразу поверил ему. Еще бы, как можно не верить тому, кто по определению выше тебя во всех планах? Может, такое мышление характерно для легковерного дурачка, но я всерьез задумался о Дневнике, о его пульсациях и, самое главное, о Мирай. Вот я смотрю прямо на нее: она не способна и пальцем пошевелить, а всё плачет и плачет.
Я не мог долго за этим следить, а потому, сжав кулаки, стараясь придать голосу твердость, сказал:
– Хорошо. Я разберусь с ним прямо сейчас.
– Вот и чудно.
Существо натянуто улыбнулось. Такой улыбкой, которая бывает у грамотных обманщиков, когда те почти завершили свое дело. В тот же момент я наконец снова стал чувствовать свои ноги и сдвинулся с места, в то время как Мирай уже растаяла, подобно туману.
– Где Дневник? – сразу спросил я, воинственно воззрев в ярко-серые глаза.
– Под кроватью, под доской в полу. Там есть небольшая выемка, чтобы можно было отпереть ручкой. Самой обыкновенной, думаю найти не составит труда. Вставляешь круглым концом, как ключ, немного усилий, поднимаешь – и готово. Девочка не хотела сложностей с доступом, посему соорудила незамысловатую конструкцию. Теперь же это сыграет тебе на руку.
– Хорошо. Я побежал! – И пятки мои уже сверкали на пути к спасению Мирай и, как я думал, всего мира.
Стоило мне добраться до ее дома (когда солнце уже полностью зашло и улицы освещались лишь фонарями), как дверь в подъезд отворил какой-то мужчина на удачу мне. Я молниеносно проскочил вовнутрь, поднялся на третий этаж и позвонил в бывшую квартиру Прайсов. Мне открыл какой-то студент моих лет, и я ворвался без единого слова. Тот сначала оробел, но спустя мгновение очнулся и гневно прокричал: «Что за херня?!» – и рванул следом за мной.
Секунд через двадцать в моих руках уже была зажата ручка, взятая со стола, и я вовсю теребил доску под кроватью, пока она не поддалась и руки ее не выудили. Мои глаза уставились в углубление, где покрытый слоем пыли лежал тот самый Дневник, который непонятно каким образом оказался у Мирай и на котором было небрежно написано: «Мирай-разум». Я нетерпеливо вытащил книгу и со всей силой, хранившейся во мне, разорвал страницы, после чего, собрав клочки бумаги, стараясь ни один не пропустить, направился в кухню, плохо контролируя себя.
Студент был в шоке: заметно подрагивая, он костерил меня, грозился вызвать полицию, а мне было не до этого – мои руки уже зверски резали кухонным ножом обложку, крепко пришитое ляссе и исписанные страницы. Я управился со всем за пару минут.
Внезапно по кухне раздался уже знакомый голос: «Молодец, Рэй. Ты сделал всё правильно, осталось лечь в постель и позабыть этот день как страшный сон». Вероятно, наставление слышал только я, потому как единственное, что изрек новый хозяин квартиры Прайсов после случившегося, было:
– Что за зверь! Ты чего делаешь и кто ты такой, мать твою? Да ответь ты уже, сукин сын!
– Если всё взаправду и я не лишился ума, то завтра ты об этом и не вспомнишь, – ответил я и глубоко вздохнул, вывалив нож.
Студент молча с подозрением поднял его и осторожно положил на место, не спуская с меня недоверчивого взгляда. Спустя некоторое время я избавил беднягу от своего присутствия, но перед выходом, задержавшись в дверном проеме, добавил:
– А если всё – вздор, вызови с утра полицию. Я живу в доме напротив, тридцатая квартира. Если, конечно, ты найдешь в этом смысл.
Выбравшись на улицу, выбросил остатки Дневника в мусорку возле своего дома. Холодный ветер по-прежнему хлестал нос и щеки, прохожие и машины продолжали свое привычное движение. Нельзя было точно утверждать, что всё вернется и станет как раньше. Всё же, дьявол меня дери, вдруг я просто сошел с ума?
Разум мой был и пустым, и загруженным одновременно. Всё, что мне оставалось, – это просто пойти домой и, даже не раздеваясь, заснуть как можно скорее, чтобы вновь увидеть Мирай – живую, настоящую Мирай. По крайней мере, я верил, что следующим днем смогу ее увидеть.
Часть вторая
Стирание эффекта бабочки
Глава четвертая
Родная незнакомка
Чудес не бывает. Так мне говорили с самого детства родители. Эдакая закалка перед взрослением. Я так и жил до двадцати – с мыслью, что в жизни не бывает ничего сказочного и невероятного; что если станет плохо, на землю не снизойдет ангел и не поможет мне. Помочь себе могу только я сам. Еще одна фраза, сказанная родителями в копилку к другим, определяющим удручающую истину: жизнь немыслимо жестока и до смерти скучна.
Я провел в забытьи весь вечер и всю ночь, потерял связь со временем полностью. Когда я очнулся (именно это действие лучше всего описывает мое состояние в ту минуту), за окном меня встретило, как обычно, бессмысленное небо, но разрезанное: окно было задернуто портьерной шторой, хотя привычки зачеркивать, пускай и бесцветный, пейзаж у меня никогда не было… Будильник молчал. Иллюзия и реальность смешались. Я сидел неподвижно, потерянный, опустошенный, не в силах уговорить свой мозг встать на привычную рациональную колею. «Что это было? Сказочный кошмар или бесформенная мечта? Плевать. Это просто сон». Мое утро пропиталось меланхолией и даже апатией. Она струилась из каждого предмета мебели, из каждого угла квартиры. Не сказал бы, что эти годы утро имело хоть какой-то оттенок, кроме серого, однако грусть и такую пустоту по утрам я давненько не испытывал. Обычно подобные ощущения приходили ко мне в течение дня, а не в его начале. Возможно, так на меня действовали грезы о Мирай.
В комнату, словно из ран исполосованного неба, сквозь маленькую щель портьерных штор нежно протекал свет утреннего солнца, умиротворенно мерцая на полу и стене. В нем блестела пыль, что не спеша клубилась в воздухе и наполняла атмосферу неким чувством целостности. Благодаря этой, казалось, пустой поддержке природы я понемногу приходил в себя. Вот оно. Совершенно обыкновенное утро.
Я встал с постели, потянулся и пошел на кухню.
– Доброе утро, сынок, – поприветствовала меня мама, нарезающая салат.
– Доброе… – спросонок ответил я, протирая глаза. А затем, спустя секунд пять-десять, пришел в себя, и меня словно окатило ушатом холодной воды. – Стоп! Что ты тут делаешь?
– А? Как что? Мы с твоим отцом приехали погостить пару дней, – объяснила мама. – Забыл, что ли?
– А… отец где?
– На лыжах в Октарианском лесу. С раннего утра. Скоро вернется.
«С каких это пор мой отец занимается спортом? – тут же озадачился я, присев на стул. – Что происходит?»
– Давно вы здесь?
– Вчера вечером приехали.
«Неужто кратковременная амнезия? Да нет, чепуха какая-то. Я же отчетливо помню, что́ делал вчера вечером, и родителей на тот момент даже в городе не было. Или это приснилось? Ох, не вспомню…»
– Понятно, – ответил я, смирившись и поглядев на часы: десять сорок девять утра. «У меня что, сегодня выходной?» – И долго ли тут пробудете?