— У меня же есть! — радостно вклинилась она в мою глубокомысленную речь, — это не проблема!

И тут мужское мышление мое тоже гибко извернулось и позволило посмотреть на ситуацию с другой стороны.

У меня же тоже есть деньги! — вспомнил я, — да еще немецкие, которые в Советском Союзе в миг превратятся в простые фантики. И обменять их сложно. Если официально, то по грошовому курсу, если по неофициально, то можно получить статью УК за спекуляцию. Сейчас это быстро, а ведь надо еще с Машей передать подарки хотя бы ее родителям.

В общем, последующие сутки мы провели очень шумно и хлопотно. Я еще распрощался с товарищами (дедами и новобранцами), купил нам с Машей билеты и прошвырнулся по магазинам, выискивая, где подешевле.

А в 16.03 следующих суток я с женой уже тронулся из ГДР. Этой стране осталось существовать лишь несколько лет (СССР, впрочем, немногим больше). Но все равно, там все же родимый дом, а здесь будет обычный капиталистический хаос.

Так что поехали обычным для советских людей курсом до Москвы. Только не на международном экспрессе «Москва — Берлин», а на более простом, а значит, и дешевом почтово-пассажирском поезде, но туда же — в столицу нашей Родины Москвы.

Ехал, обняв Машу и вспоминал, что чуть было не стал нечаянным спасителем СССР. Или, что еще реальнее — грядущей жертвой текущих обстоятельств. Это ведь только для наивных дилетантов видится легко-возможным повернуть исторический процесс по другому пути или даже вспять. Нет, наша страна уже, как минимум в 1970-х годов, идет по направлению в пропасть. Так что гад Горбачев, при всей его значимости не повернул, лишь подтолкнул СССР к развалу. Что, впрочем, отнюдь не уменьшает его черный личный вклад.

Ну а мне, попаданцу, останется про себя лишь вздыхать и матерится. Страна уже разваливается, сначала медленно и незаметно, потом все быстрее и открытее. А что делать, бросится под поезд, хотя бы под этот, не выход.

Остается, как это не грустно, вновьпереключится на «план Б». строя, хе-хе, грустная самоирония, коммунизм в отдельно взятой стране.

Чмокнул в щечку «строителя коммунизма», еще об этом не знающую, и, может быть, не узнающую никогда, спросил о ближайших планах. В конце концов, думать в масштабах страны, хоть редко, тоже хорошо, но лучше не завлекаться, а то бо-бо закружится.

— Послушай, Маша, немецкий этап моей службы, похоже, заканчивается навсегда, — сказал я ей, — ты ведь больше не будешь меня бить, а то я вынужден буду подключать силы самообороны.

Такая запоздалая угроза заставила ее поежится. Вряд ли она что-то поняла, но что спокойной семейной жизни и вообще семье может прийти конец. Удмуртский удмурт, он, конечно, более умерен, но и его терпению приходит конец.

— Разумеется, дорогой, — откликнулась мне Маша тем тоном, которым обычно говорят мужу (не обязательно удмурту) в ответ на его маниловские мечты.

Я подозрительно посмотрел на нее. По-моему она меня просто дурачит. Потом осторожно положил на как мне кажется пополневшую талию. Ничего, наполеоновским веяниям молодой жены муж всегда найдет, что ответит. Ты уже беременна, моя дорогая? Нет, тогда нам срочно позаниматься любовью и ты сразу утихомиришься. Да, солнышко?

Глава 22

Как-то я так лихо и в раз перестроился, надев советский мундир и приняв присягу. Стал почти настоящим военным, хоть и в невысоком звании. Сказали мне — сержант Ломаев, строго в Вологду, прямо и строго! И ведь я бегу, только пыль столбом!

Нет, оно, конечно, зимний сезон на дворе. Январь — это, почитай, хотя бы формально, середина зимы. А вот потом, разве что воинскую теорию изучать, типа, чем ефрейтор отличается от рядового, а генералиссимус от маршала? Бр-р.

Но все-таки как-то не смог. ГДР — Москва — Вологда и точка. А вот моя разлюбезная жена Машенька, явно чтобы размягчить мою жесткость после двух пощечин, развила невиданную активность. И то ли в структурах ЦСКА, то ли в отделах Генштаба, в общем в каких-то военно-спортивных ведомствах сумела добыть даже не разрешение, приказ — сержанту Ломаеву прибыть в город Ижевск для участия в соревновании «Ижевская винтовка».

В прошлом теперь уже году оно было на самом закате зимы в Приуралье. А вот в этом году, как будто под меня, проводились почти в середине — в январе. Причем, продолжая приказ, в составе ВОЛСР, что означает, как вы знаете, Вологодская Отдельная Лыжно-Спортивная Рота.

Я неторопливо расшифровал эту нехитрую аббревиатуру и спросил, пряча хитрую улыбку в губах:

— Как же так, матушка, в самой роте я лишь кандидат, а в приказе (чей, кстати, приказ?) я уже настоятельно значусь в составе. А?

Мы пришли куда-то в район Красной Площади и остановились здесь на одной укромной улиц — немного поговорить дельно и бестолково. Очевидно было для нас обоих, что как-то многое стряслось за месяцы моей службы. Надо утрястись. Я хотел еще в поезде, но получилось лишь в Москве.

На эти мои принципиально нейтральные слова Маша уже раздражено посмотрела на меня, наступила своей ногой на мою и одновременно протянула руку к моему лицу. Не знаю, то ли шлепнуть опять звонкой пощечиной, то ли цапнуть за гордый нос. Тоже, между прочим, больно и унизительно для мужчины.

Я этому пацанскому приему был обычен давным — давно, поэтому практически машинально отбил ногу и перехватил руку.

— Ай! — Маша, не ожидая этого, буквально зависла на одной ноге и держалась горизонтально только за счет того, что я ее держал за шелудивую руку.

Можно, конечно отпустить и руку и тогда она просто упадет, но я пожалел ее, все же супруга, да еще, возможно, беременная. Вместо этого прочитал ей нотацию:

— Жена моя, ты, похоже, уже привыкла, распускать руки. Между тем, это не самый лучший способ поддерживать семейные отношения.

Маша вспыхнула, но сдержалась. Она удержалась на ногах, отняла свою руку у меня. Я отпустил, вот еще. Потом заговорила, чуть-чуть передразнивая меня:

— Муж мой, а ты знаешь, что армейских лыжников Вологды тесно курирует ЦСКА? И они еще до армии интересовались тобой, я слышала телефонный разговор отца с армейцами, а он никогда не умеет делать тихо.

— Но ты ничего не говорила о том, что знала это, — уже серьезно сказал я. Лишь уж начали говорить, то все!

— Я много чего знаю, что тебе вредно слышать, ну и что? — пожала плечами она, решив, видимо, также, — а ты знаешь, что отец, наконец-то, вдребезги разругался с нашим обкомом и теперь лежит на больничной койке. Он уже не главный тренер!

— Странно как-то, — меланхолично удивился я, — у Александра Петровича всегда были сложные отношения с партийной структурой, но с Валерием Константиновичем он вроде бы хранил относительно хороший настрой.

— Ты даешь! — криво улыбнулась Маша, — совсем заблудился в этой самой ГДР. У нас, между прочим, в стране и в Удмуртии перестройка. Марисов снят и отправлен на пенсию. Горбачев направил нам нового первого секретаря — Петра Семеновича Грищенко, что б ему весело было на том свете.

Грищенко в Удмуртии, как и его протеже в стране, начал снимать все и все. У нас в команде, кроме отца, сняты все его заместители, даже по администртивно-технической работе. Меня оставили, потому что я на декрете. Понял хоть?

— Естественно, понял, — невесело засмеялся от нехороших новостей я, — так соскучился, каждый сантиметр глазами прощупал, увидел, что талия хоть не очень, но пополнела.

— Хоть бы поздравил, — упрекнула она, — а то хожу, как на партийном собрании, все дела и дела, никто не говорит, что я женщина.

— Э-э? — сделал вид, что не понял я, потом как бы сдался, нехотя сказал: — ладно, поздравляю себя, что жена забеременела. Хватит, Маша?

— Да ты… — чуть не захлебнулась она, не зная, то ли горевать, то ли смеяться от моих слов, — ты-то тут причем, наглый такой!

— Позвольте, позвольте, — запротестовал я шутя, — вот рождение ребенка, это, преимущественно, заслуга женщины. Мужчины тут заслуга второстепенная. Но зачатие — тут доля, я считаю, равная.