Ветеринара не было ни в Березовке, ни в Сосновке, пришлось трястись в автобусе по раздолбанной дороге до Дубняков, где обретался необходимый специалист. Внешностью ветеринар был точной копией доктора Зигмунда Фрейда, чего Матвей, естественно, не заметил, поскольку никогда не слышал об отце психоанализа, а если и видел его фотографии, то не знал, кто на них изображен. Здоровое классовое чутье подсказывало ему: просто какой-то дед из враждебного класса. Про теорию классов он тоже никогда не слышал, однако понимал: если портрет классово чуждого деда выставили напоказ, значит, дед заслужил, а это давало основания для надежды, что и его двойник хорош в своем ремесле.

В этом Матвей не ошибался, а вот классовая интуиция его подвела. Дубняковский ветеринар Федор Михайлович Рукавицын был самого что ни на есть крестьянского происхождения. Если бы только не очки… Или Фрейд тоже их носил? Трудно сказать. На одних фото он в очках, на других – просто хмурый мужчина с аккуратной седой бородкой. Федор Михайлович был всегда при очках и, не в пример Зигмунду Яковлевичу, приветлив.

– Вам не приходило в голову, что вы обратились не по адресу? – деликатно осведомился он, выслушав Матвея. – Возможно, требуется другой специалист.

Матвей, наученный горьким опытом, мигом смекнул, куда клонит ветеринар.

– У меня справка есть, из психдиспансера. Показать? – он полез в карман в полной уверенности, что его остановят.

Федор Михайлович замахал руками:

– Что вы, что вы! В этом нет необходимости. Скажите лучше, давно ли начали проявляться эти симптомы у вашего кабана.

– Да вот надысь только, – схитрил Матвей, чтоб не смущать врача сложной и запутанной историей.

– Н-да, случай сложный, – сказал Федор Михайлович. – К сожалению, ни один вуз не готовит свиных психиатров, поскольку свиная психиатрия как наука отсутствует, что не означает, что свиньи не способны страдать психическими заболеваниями. Как раз очень даже способны – это высокоразвитые млекопитающие с очень тонкой и чувствительной психической организацией.

– Это чушки-то тонкие и чувствительные? – удивился Матвей. – Они ж дерьмо жрут!

– Насчет экскрементов вы заблуждаетесь, – возразил Федор Михайлович, снимая очки (выходит, можно было застать его в определенные моменты без очков, в чем последователь юнговской гипотезы о синхронизации увидел бы еще более тесную связь с фрейдовскими изображениями). – Дерьмо они не едят. Психически больные особи не в счет. Впрочем, у людей то же самое… А вообще свиньи очень чистоплотны. Отводят уголок для туалета и испражняются только там. Подальше от мест, где едят и спят. По-свински они живут только тогда, когда люди помещают их в невыносимые для них условия.

Матвей усомнился:

– Пословицу знаете: «Свинья всегда грязь найдет»?

– Опять же навет! – воскликнул Федор Михайлович. – Полуправда! Да, свиньи ищут грязь, но зачем? Чтобы замараться? Нет, конечно. Купаясь в жидкой глине, свиньи спасаются от накожных паразитов. Совсем как люди, которые едут за тридевять земель на курорты лечиться грязевыми ваннами. У нас с домашними свиньями вообще очень много общего. Дикие-то совсем другие. Домашние за десятки тысяч лет, что жили рядом с людьми, совсем изнежились. Чуть что, закатывают истерики. Главное, заметьте, не напоказ, а из-за нервов. Визжат, будто их режут. Кто-то измерил в децибелах громкость их визга – оказалось, выше, чем у двигателя реактивного самолета. Если не ошибаюсь, двигатель джета выдает сто двадцать пять децибел, а свинья – сто тридцать. Хавронья может в обморок хлопнуться от неожиданности или избытка чувств. Не то еще хуже – скончаться на месте от инфаркта.

Матвей подумал: «Бережнее надо с Борисом Николаевичем обходиться. Не дай бог окочурится от нервов, тогда придется бесов в себя принять».

– Так как мне быть, доктор? Что делать-то?

– Есть шарлатаны, которые ставят диагноз по фотографии, – сказал Федор Михайлович. – Я, пока не осмотрю животное, ничего сказать не могу. Да и самому любопытно, что за феномен такой. Подождите, закончу прием и съезжу, погляжу на ваше чудо.

До Березовки они добрались на белой «Ниве» Федора Михайловича, который, загнав тачку во двор к Матвею, облачился в грязноватый врачебный халат и был готов к осмотру пациента.

Борис Николаевич дрых без задних ног в грязевой луже посреди двора.

– Здоров клопа давить, – прокомментировал Матвей.

– Это нормально, – сказал Федор Михайлович. – Все свиньи много спят и проводят во сне чуть ли не две трети суток.

Они расположились на краю лужи. Матвей позвал:

– Эй, сосед.

Кабан приподнял уши, прислушиваясь, но не проснулся. Молчал и Магардон. Матвей отыскал под забором отвалившуюся планку штакетника, потыкал Бориса Николаевич в бок. Кабан что-то проворчал во сне, Магардон проснулся:

– Еще раз разбудишь, я тебе.

– Сосед, – прервал его Матвей, – тут человек приехал, хочет с тобой побеседовать.

– Какого беса ему надо?

– Помнишь, я тебя про пацанчика спрашивал? Это его парнишка потерялся…

Магардон захохотал.

– Пусть в брюхе у своей мамаши поищет. Здесь нет ни одного. Коли опять разбудите – головы поотрываю.

Магардон захрапел. Притворно, потому что через минуту храп затих, – бес в самом деле уснул. Матвей победно посмотрел на ветеринара.

– Ну?

– Не-ве-ро-ят-но, – прошептал Федор Михайлович.

– Дальше еще закидонистее, – пообещал Матвей.

Он склонился к кабаньему уху и позвал негромко:

– Елизарушка, просыпайся, засоня.

Молчание. Только Борис Николаевич, тихо похрюкивавший во сне, насторожил лохматые уши.

– Елизарка! – Матвей начал сердиться.

Кабан открыл глаза, повел рылом из стороны в сторону, словно пытаясь сообразить, на каком свете находится, затем перевалился на другой бок, повернувшись спиной к визитерам, и, судя по всему, вновь уснул.

– Елизар, вставай! – закричал Матвей, не опасаясь уже разбудить Магардона.

Кабан вскочил, будто ошпаренный, подбежал к Матвею и ветеринару, остановился. И вдруг принялся трястись и отряхиваться совершенно по-собачьи. Брызги липкой глины полетели во все стороны. Матвею-то что. Он завсегда в затрапезе – танки грязи не боятся. Вот ветеринару в его не первой свежести халате досталось. Он успел отвернуться машинально, так что замарался не только спереди, но и сзади.

Елизар радостно хохотал. Ясно: гопник, притворяясь спящим, нарочно ворочался с боку на бок, чтобы побольше изгваздаться.

– Ты что, сука, творишь?! – вознегодовал Матвей.

– А не буди, – насмешливо парировал бес.

На самом деле он, конечно, был рад, что его разбудили и дали возможность сыграть над лохами клевую шутку.

– Я тебе, падла, врача привел, а ты, – сердито начал Матвей.

– Врачей не ем, – отрезал Елизар. – Только курей и кроликов. Или тащи его в дохлом виде. Тогда, так и быть, схаваю.

Бес он и есть бес – с ним по-человечески не поговоришь. Но и Матвей не лыком шит, попытался направить разговор в нужную сторону.

– Дурак ты, Елизарка! Не боишься, что я твоему старшому настучу: совсем, мол, малец берега попутал?

Бес протяжно зевнул:

– Нет здесь никого: ни старшого, ни младшего. Один я. Спать хочу. Отвали и врача своего забери.

На этом демонстрация закончилась. Матвей выразительно посмотрел на ветеринара и повторил вопрос, в который упаковал постановку множества практических и теоретических проблем, решаемых только в долгой задушевной застольной беседе под хорошую закуску:

– Ну?

Состоянию Федора Михайловича подошло бы определение «когнитивный диссонанс», не будь этот термин заезжен до потери смысла. Специалист с большим опытом был полностью сбит с толку и не знал, что подумать, а тем более что сказать. После долгого молчания он наконец вымолвил:

– Боюсь, ваш кабан серьезно болен.

Матвей отозвался не без иронии:

– Спасибо, доктор, очень помогли. Разъяснили. Так что с ним?

После нового приступа молчания Федор Михайлович признался: