Так устроен мир – влечение к выживанию изначально заложено в разумных существах. Недаром назойливая муха, пристукнутая мухобойкой, отчаянно борется за свою жизнь, пытаясь уйти от недоброжелателя. Осознает ли она, нервно дергаясь в предсмертных конвульсиях, что биться-то ей, в сущности, не за что? Ее и так непродолжительное по времени бытие лишено всякого смысла. К чему она может стремиться? Чего способна достичь? Какой след после себя оставить? Стоит ли ее существование того, чтобы настолько рьяно за него цепляться?

Возможно, впрочем, что примитивная божья тварь не задается, да и не способна задаваться подобными экзистенциальными вопросами. Ее мышление изначально лишено дара «высоких» рассуждений. Муха действует, следуя банальному природному инстинкту. Однако может ли человек позволить себе поступать так же? Или он, как творение в высшей мере разумное, наделенное даром «зреть в корень», постигать глубины смысла, обязан использовать этот дар и, подобно герою Федора Михайловича, задаваться вопросом «тварь ли я дрожащая или право имею?».

Однако оставим на время вопрос открытым и вернемся к рассказу о судьбе простого смертного человека – того самого Добряка. Много лет назад он окончил актерский факультет ВГИКа. Именно там начинающий артист познакомился с молодым амбициозным студентом режиссерского факультета по имени Артем. За талант и умение подходить к любому делу творчески юношу уже на втором курсе перестали называть по имени и дали ему кличку Маэстро.

Обучение подходило к финалу. Молодому режиссеру предстояло сделать завершающий шаг – снять выпускную дипломную работу. Это был короткометражный фильм – криминальная драма в духе ранних картин Гая Ричи и Квентина Тарантино. Его сценарий был таким же абсурдистским, сумасшедшим и во всех смыслах «беспредельным».

Маэстро долго искал актера, который мог бы достойно передать все задумки режиссера и нюансы многослойного и крайне противоречивого характера главного героя.

Роль предполагала трансформацию персонажа, причем не только внешнюю, но и внутреннюю. Поначалу он представал эдаким злодеем, но постепенно выяснялось, что на самом деле он очень даже хороший и милый парень, а все его жестокие деяния – лишь акт правосудия. Как это часто бывает в кино, персонаж творил зло во имя добра, принося себя в жертву высшей справедливости.

В поисках исполнителя главной роли Маэстро пересмотрел сотни кандидатов.

Подобно Владимиру Чеботареву – режиссеру фильма «Человек-амфибия», который непременно желал видеть в глазах Гуттиэре солнце, а Ихтиандра – море, Маэстро искал актера, который был бы убедителен в амплуа как злодея, так и праведника.

Однако почти все просмотренные им актеры, как говорится, играли в одни ворота и были абсолютно неубедительны и неорганичны на противоположной стороне поля.

Но вот как-то раз на пробы пришел один симпатичный паренек.

– Добряк, – скромно представился он.

– Маэстро, – не скрывая волнения, ответил режиссер, увидев в парне колоритный типаж и яркую харизму.

Так они и познакомились, не подозревая, что их дружба затянется на долгие годы.

Добряк, обожающий перевоплощение, блестяще сыграл роль. Фильм получил множество наград и был тепло встречен зрителями. Особенно запоминалась всем финальная сцена. В ней главный герой в попытке уйти от преследования бандитов переходил с одного трехэтажного здания на другое по узкой дощечке, буквально балансируя на грани жизни и смерти. В самый неожиданный момент он оступался и, сорвавшись, чудом хватался за доску, беспомощно повисая на большой высоте. В этот момент на крыше второго здания появлялись полицейские. Так, по метафоричной задумке режиссера, судьба как бы зажимала беглеца в безжалостные тиски сурового выбора: попасть в руки бандитов и терпеть от них унижения или сдаться полиции и сесть в тюрьму лет эдак на десять.

Но, оказавшись между Сциллой и Харибдой, герой находил третье и единственно приемлемое для его характера решение. Он разжимал пальцы и летел вниз, скрываясь от ненавистных антагонистов и тюремных оков в волшебных лабиринтах смерти.

Однако и эта достаточно непростая в плане постановки сцена в креативной голове Маэстро виделась слишком банальной. Человек висит над землей и падает вниз, чтобы не достаться врагам. Во многих фильмах зрители уже видели нечто подобное. Нужна была изюминка. Режиссеру хотелось добавить в сцену абсурда, столкнуть лбами жизнь и смерть, да так сильно, чтобы был слышен хруст их лобных костей. Причем показать все это надо было не тривиально – в пространстве улицы, а через внутренний мир главного героя, то есть посредством его отношения к происходящему.

И тогда Маэстро придумал нестандартный ход. Перед прыжком камера наезжала на лицо героя. За миг до развязки на нем проступала леденящая душу улыбка, с которой персонаж и разжимал пальцы, прыгая в цепкие объятия смерти.

Но, как настаивал режиссер, улыбка эта не должна была сводиться к механическим сокращениям мимических мышц. Сие действие символизировало человека, смеющегося в лицо смерти. При этом, чтобы усилить драматургию сцены и гипертрофировать чувство опасности от падения с высоты, отчаянного смельчака предстояло снять на фоне земли. Таким образом, актеру предстояло реально висеть на дощечке, протянутой между зданиями.

Так как трюк был весьма опасен, к съемкам решено было привлечь каскадеров. Маэстро отобрал нескольких похожих на Добряка и принялся записывать с ними пробы. Как известно, перед игрой режиссер настраивает актера на нужное внутреннее состояние. Подобно хирургу, вторгающемуся в тело человека, он запускает слова вглубь актерской души. Практически вслепую талантливый режиссер нащупывает в ней нужные струны, подбирая прекрасную мелодию роли. Однако далеко не всегда этот процесс проходит безболезненно. Сюжет фильма – застывший во времени слепок жизни. Иногда он выражает не прекрасную гармонию нот, а громкий душераздирающий крик!

Чтобы получить нужный накал эмоций, приходится не бренчать на струнах, а буквально рвать их, вскрывая защитный слой психики, вынимать из актера целые куски его личных болезненных воспоминаний.

Еще великий Тарковский, проводя различие между игрой и проживанием роли, отмечал: в конечном счете актер после подготовки режиссером должен оказаться в таком психологическом состоянии, которое сыграть невозможно. Как ни парадоксально, но лучшие актерские работы – это те, которые не играются, а проживаются, не имитируются, а пропускаются через свой внутренний мир.

Именно таким радикальным образом, вспоминая слова великого мастера, Маэстро принялся готовить каскадеров к тому, чтобы они показали саркастическую улыбку самой госпоже смерти.

– Представь, что она – это громадный злой Цербер, сидящий на цепи. Ты подходишь к этому страшному существу как можно ближе и с дерзкой ухмылкой начинаешь дразнить его, словно перед тобой не монстр во плоти, а мелкий безобидный песик. Чудовище бросается в атаку. Но тебя это раззадоривает еще больше. Напрочь забыв про страх, ты подходишь все ближе и ближе. Вот уже ты ощущаешь жар его смрадного дыхания, слышишь, как огромные слюнявые клыки жадно цокают прямо возле твоего лица, лицезришь в кровавой пасти остатки плоти съеденных жертв. Но вся безудержная ярость этого людоеда только наполняет тебя новой порцией адреналина. Ты решаешь довести эмоции до предела: бьешь монстра руками по разъяренной морде и громко смеешься, глядя в его бешеные, налитые кровью глаза.

Именно такими словами режиссер хотел создать у претендентов на роль состояние, в котором они могли бы сыграть ту самую улыбку в лицо смерти.

Однако, как он ни старался, подвести каскадеров к Церберу на достаточно близкое расстояние, а тем более заставить их бить его по морде не удавалось. Соответствующие эмоции не считывались с их мужественных лиц. Они, скорее, выражали взгляд непоколебимых суперменов, которые, разжав пальцы, вовсе не разобьются об землю, а взлетят ввысь и удачно приземлятся где-нибудь на крыше. Ни страха, ни малой толики чувств обычного смертного, душу которого раздирает сильнейший внутренний конфликт, каскадеры показать не смогли.