Все загалдели, что такого быть не может, что он заливает, и вообще, как Педру из своего такси мог там что-то рассмотреть? Но Педру не сдавался, призывал в свидетели других таксистов, вот, мол, и Гомеш, и Карлуш там были. Сам-то он и вправду далеко стоял, но Карлуш впереди колонны ехал, вот он точно видел, он подтвердит. «Да что видел-то, что?» – старики уже изнывают от любопытства. Но Педру себе цену знает, он не торопится.

– Ну и вот, значит. Да… Выезжает открытый такой автомобиль – белый, большой, «Бентли» вроде. И там стоит наш, значит, тоже вот в белом костюме, красавчик. И с микрофоном в руке. Вот он в микрофон говорит, а звук идет из громкоговорителя, на весь город слышно было точно.

– Да что говорит-то? Давай уже рожай, не томи! Что он сказал? – галдят со всех сторон.

Педру еще паузу подержал немного, закурил, дым выдохнул, нос почесал и наконец выдал:

– Он так сказал. Я, говорит, много говорить не буду. Я, говорит, поддерживаю ваши требования и разделяю ваши тревоги, как-то так. Но, говорит, мне только что сообщили, что полиции удалось задержать человека, которого подозревают в убийстве таксиста. Убийца таксиста арестован! А сейчас, говорит, можете продолжать свой марш! Во как! Стоило нам на улицы выйти, как у них там зачесалось, и они сразу забегали и поймали этого гада!

Ну, тут все подхватили: «Да, стоило только! Мы заставим их выполнять свой долг! Могут, если захотят!» Все кинулись в бар, стали угощать друг друга пивом и винишком – в общем, началось настоящее народное гулянье. Я тоже взял пару малюсеньких бутылочек, одну протянул Педру.

– Ну вот видишь, как все обернулось. А ты ругал меня, что я тебе машину поздно вернул.

На другой день было 31 декабря, и мы с Агнесс на ее яхте отправились в столицу смотреть новогодний салют. А до салюта был заявлен торжественный обед.

Подруга моя велела мне явиться на ее корабль одетым соответственно – если не фрак, то костюм обязателен, – а не то она бросит меня за борт на съедение косаткам. Ладно, думаю, будет тебе «соответственно», и вырядился в белый смокинг – да, есть у меня и такой прикид в шкафу, – а к смокингу – широкий бордовый пояс и такая же атласная бабочка на шее – принимай, королева, графа Монте-Кристо!

Я думал, Агнесс встретит меня в этаком навороченном вечернем платье в пол, на которое ушло метров тридцать-сорок бархата или органзы, но она была в брючном костюме, шелковом, явно очень дорогом, сливочного оттенка, жемчуг на шее и маленькие золотые сережки, в которых тоже жемчужины. Мой вид ее удовлетворил. Оглядев меня с ног до головы – еще бы повертеться заставила, – она сдержанно кивнула.

Пока суть да дело, до обеда еще было далеко, мы выпили по рюмочке сухой мадеры, и хозяйка устроила для меня экскурсию. Все, как полагается на дорогих яхтах, как на картинках в каталогах, но когда мы спустились на самую нижнюю палубу, я удивился. Там должно было быть две каюты, но Агнесс объединила все пространство и устроила – вот ни за что бы не догадался – фотостудию. С полным фаршем: четыре разные камеры на штативах, все эти штуки от бликов, зеленые занавесы для хромакея, софиты на треногах, комп с большим монитором для обработки фотографий и, конечно, всякая бутафория – табуреты, обычные и высокие, столики, вазы, кипа книг на полу в углу и другая всякая всячина. Белый кожаный диван – полукруглый, манерный – и пуфы в виде камней – круглые, черные. Короче, профессиональная студия.

– Кто у тебя тут фотографией балуется? Это ты себе фотосессии устраиваешь? Зачем тебе фотоателье?

– Это я, Руди, фотографией балуюсь. И скажу, у меня неплохо получается. Несколько снимков купил «Нэшнел джиогрэфик», кое-что глянец приобрел. Я даже выиграла пару конкурсов, честное слово. Правда, за выигранными призами не явилась – обойдусь без этих пылесборников сомнительной художественной ценности.

– Покажи.

Она опустилась в широкое белое кресло возле стола – тоже белого или, вернее, цвета слоновой кости, – включила комп, пощелкала мышкой, вывела на экран фотографии. Они и вправду оказались хороши. Улицы больших городов со старинными домами и такими же старинными трамваями, деревенские проулки с пылью и перекошенными заборами. Особенно удачными оказались морские виды – камни, прозрачная вода. Из воды высунулась голова тюленя, он смотрит прямо в камеру, то есть прямо на нас, и вроде улыбается. Или вот другой кадр: желтая полоска пляжа, девочка, маленькая совсем, лет трех, стоит к нам полубоком, раскинув руки, открыв рот, смотрит вверх, а в небе над ней совсем низко огромная чайка, и размах ее крыльев такой же, как размах рук девчонки. Здорово!

– Стоп! Эту картинку я видел.

На экране борт яхты или рыболовецкого суденышка, деталей нет, поэтому не разберешь. Явно север. По воде плывут льдины. У леера стоит человек без шапки, но в теплом красном комбинезоне. Он поднял руку. За бортом выпрыгнула косатка. Как по мановению человеческой руки. Это фото было в прошлогоднем номере «Нэшнел джиогрэфика». Фамилия фотографа вертелась где-то на окраине памяти. Хиро… Тико… Черт, не вспомнить, японское что-то. И это никак не Агнесс. Там была краткая справка о фотографе и даже, кажется, его маленький портретик.

– Агнесс, это фотка какого-то японца, Хико-что-то-там.

– Хико Ити. Это я. Ну, если точнее, одна из моих ипостасей.

– Но там был портрет. Ты совсем не похожа на того узкоглазого человечка.

– Ну, Руди, ты совсем позабыл наше ремесло…

Она нажала на кнопку, вмонтированную в стол возле монитора. Буквально сразу отворилась дверь, и вошел стюард, пожилой, в белой форме. Вообще на этом судне белый цвет превалировал.

– Пригласи сюда господина Итиро.

Через три минуты появился японец в одежде повара – белая куртка, колпак, черный фартук. Он слегка поклонился. Лет тридцати, худой, я бы сказал, костистый, высокие выступающие скулы, узкие глаза, модная короткая стрижка и ярко-сиреневый чуб, в левом ухе болтается крупная золотая серьга, как монета. Тот самый фотограф из журнала, память на лица у меня с возрастом не утратилась.

– Познакомься, Руди, это господин Итиро Абэ, мой повар и по совместительству лицо известного фотографа Хико Ити.

Повар еще раз коротко поклонился. Ну, Агнесс, что тут скажешь, я только руками развел.

Хотя нет, было что сказать.

– Послушай, что ж ты мне голову морочила с фотокамерой? Вон у тебя какое тут хозяйство, бери любую и вперед.

– Нет, Руди, та «Сони Альфа» была легкая, с ней ходить можно сколько хочешь, а попробуй потаскать на шее любую из этих, кило три-три с половиной. Мне это уже не по…

Она чуть зависла, может, хотела сказать «не по годам», «не по возрасту», но передумала.

– Не подходит, в общем. Эти за мной стюард носит. Ну, или здесь, в студии, снимаю на них. Вот, посмотри.

Она открыла другую папку, с фотографиями девушек. Классический глянец: макияж, вычурные позы, полуобнаженка, неясный смазанный фон боке. Или, наоборот, девицы по одной или парами в каких-то летних сарафанчиках, непринужденно смеющиеся на фоне луга или деревенского домика, антураж соответственный – бидоны, грабли деревянные, ящики с яблоками… Снимки хороши. Профессиональная работа.

– Когда ты этому успела выучиться?

– Это мой Якоб… Он всегда говорил: «Женщина не должна работать, но должна заниматься. Заниматься собой, живописью или бизнесом, чем-то обязательно, иначе она превратится в придаток к завтраку». Я решила заняться фотографией. Попалась мне книжка про Джулию Маргарет Камерон. Была такая мадам в Англии второй половины девятнадцатого века, под старость со скуки занялась фотографией. Представляешь, это тогда-то – выдержка камеры десять минут, мокрый коллоидный процесс, то есть надо сразу обрабатывать, а то пересохнет – в общем, возня. И она, не заморачиваясь какими-то там законами, постановкой света, перспективой и, патати-патата, стала известным мастером, ее снимки до сих пор актуальны. Ну а я-то чем хуже?