Лихой выпалил самое важное для него, самое болезненное, самое жуткое, что пришлось испытать. Смотрел в глаза, давая понять, что это только начало…
Глава 5
– Кто вёл твоё дело? – слова раздирали горло, но рвались наружу.
– Кушаков, сука…
– И моё тоже, – закрыл глаза, откинулся на спинку кресла, готовясь вернуться ровно на семь лет назад. – Меня арестовали у дома, доставили в участок, где уже давно ждали. Провели опознание, свидетели дружно указали в мою сторону, откатали пальчики и только после этого рассказали грустную сказку про то, как хулиган Вороной вскрыл дом главного прокурора и обнёс его на несколько миллионов. Никого не волновало, откуда у нашего прокурора-батюшки столько раритета, как и то, как я в одну каску вынес огромную икону, сумку с золотом и семейным столовым сервизом…
Лиса пересела к мужу. Приткнулась под бочок, сжала его руку и с облегчением выдохнула, пока тот курил, не сводя с меня взгляда.
– Два месяца меня крутили. Уговаривали написать явку с повинной, пришивали всё новые и новые висяки, отчего срок становился непомерным. Но всем срать на меня было! Кто я такой? Сын преподавателей? Все знали, что брать с меня нечего, потому и сваливали в папку с моим делом все, что тяготило их статистику. И к концу второго месяца моё дело тянуло лет на двадцать, не меньше. Проще было убить Левина, один раз испачкавшись в его крови, чем выносить вот это все… А потом такое затишье странное. Неделя тишины и спокойствия. Когда Кушаков вошел в камеру, думал, что меня уже в суд направляют, но все было куда хуже. Он громыхнул ключами, снял наручники и вывел из здания. Напоследок сунул мне в руки записку от… – вот тут я запнулся, не в силах произнести ЕЁ имя вслух.
– Мы поняли, – прошептала Лиса, придя мне на помощь.
– Она бросила меня на обрывке какой-то картонки. Написала, что мы разные, что не пара друг другу. Пожелала счастья, короче. Я не мог поверить, что всё это правда. Ещё в камере почуял запах дерьма… Моя Мартышка не рвалась ко мне, не требовала свиданий, на звонки родителей не отвечала, а когда брат поехал к ней сам, чтобы поговорить, выяснилось, что они с родителями поспешно переехали, не оставив соседям нового адреса. Я умер тогда, Лихой… Отрубилось все человеческое внутри, сдохло и перегорело. Но больно стало, когда на обратной стороне картонки оказались дата и время росписи Левина Константина Михайловича и Голубевой Марины Александровны.
– Хм… Что, из всех бумажных носителей она выбрала именно приглашение? – хрюкнул Пашка и плеснул мне в стопку водки. – Пей.
– Я всё своими глазами видел. Своего лютого врага с довольной миной и мою невесту, вдруг ставшую чужой женой. Он отнял у меня всё… Понимаешь?
– Понимаю, брат, – Пашка вдруг рванул вперед, сел рядом и обнял. Крепко-крепко, как делал это всегда. Костоправ хренов! – Это он разделил нас, чтобы мы не мешали его плану. Но теперь-то ты здесь…
– Лихой, ты обдолбался, что ли? Семь лет прошло! Не верю я в помешательство длиной в семь лет. Не верю… Если она до сих пор его жена, значит, все и правда было к лучшему. Левин всегда был ровней, его фамилию произносили с трепещущей гордостью, вожделением, страхом. Знаешь, а ведь её отец мне тогда это прямо в лицо сказал. Мол, Вороной, рылом ты не вышел для нашей семьи…
– А Левин прям прЫнц, – усмехнулась Лиса и отвернулась. – Говнюк он. Мразью был, мразью и подохнет. Тём, ты прости меня, но он вас уделал, как мальчишек. Знал, что вы упёртые, как два барана, что никто не пойдёт на примирение первым. Ведь у каждого своя правда…
– Лис, если два корабля разошлись в одной узкой бухте и за семь лет ни разу не пересеклись, то виноват не диспетчер навигации, поверь, – я встал, потому что выносить это всё сил не было. – И про Марину мне не говори. Она счастлива, весь город гулял на их свадьбе, забыли, что ли? Так для чего эта встреча? У вас своя правильная жизнь, а у меня своя…
– Вороной! – заорал Пашка, вскочил и вдруг заломил мою руку так, чтобы я согнулся и не смел шевелиться. – Если нужно будет приковать тебя, я это сделаю, поверь! Но ты дослушаешь! Маринка, оказывается, второй месяц лежит в реанимации, а Левин продолжает постить её счастливые фотографии. Все думают, что она просто отходит от родов, просто решила спрятаться!
– Лихой, две минуты, и я все равно уйду… Ты решил рассказать, как тяжело прошли роды у той, которая променяла меня на моего заклятого врага? На того, кто изнасиловал мою сестру, а в итоге так и не ответил за содеянное? Мне порадоваться? Отправить цветы и шарики?
– Баран ты упертый! Да не помнит она никого! Он закрыл её в отдельном боксе, как прокаженную, ей даже диагноз толком поставить не могут! На, смотри, – Пашка достал из кармана сотовый, запустил какое-то видео, а после отпустил руку, зная, что никуда я уже не денусь.
Я осел на диван, закрыл глаза, вбирая некогда любимый голос.
– Артёш… Артёш, ты где? Артёёёём!
Картинки на дисплее не было, слышался шорох и отдаленные крики, смешивающиеся с рыданиями.
– Какого хера? – не мог понять, что происходит. Снова перемотал видео, вслушиваясь в суть, пытался абстрагироваться от страха, от панических нот в этом пробирающем душу крике. – Лихой, ты чего молчишь? Что это такое?
– Я две недели назад лежала в больнице, – Лиса, все это время раскачивающаяся в кресле, вдруг повернулась. Её глаза были полны горьких слез, с лица ушел весь румянец, открывая страх и неверие. Лиса встряхнула головой, забрала у мужа стопку, которую он уже давно согревал в руках, опустошила и начала рассказ: – Случайно услышала трёп медсестер на посту. Они шептались, что анестезиолог напортачил, и какую-то богатую сучку скрючило так, что реанимировать пришлось. Ребёнка достали, отдали отцу, а девка в кому впала. Я тогда пожалела бедняжку, но вскоре забыла. А перед выпиской меня отправили на МРТ в другое крыло клиники. Меня сопровождала бабулька, мы с ней сидели в коридоре, когда раздался крик. Такой истошный вой, что кровь застыла в жилах. Я было рыпнулась узнать, что происходит, а она меня остановила. Говорит, на этаже девочка лежит после тяжелых родов, а после комы вовсе кукушка поехала. Никого не признает. Ни родителей, ни мужа, орёт как ненормальная, Артёма какого-то зовёт…
Лиса остановилась, чтобы дать мне время на вдох. Один гребаный вдох, чтобы не отключиться. Сжимал подлокотники кресла, ощущая, как горят пальцы, как ноют суставы.
– Я спать не могла. Эта девушка просто не шла у меня из головы. Стало казаться, что голос знаком, но все никак не могла вспомнить. И я не выдержала. Тайком пробралась в другое крыло и стала бродить по палатам. И нашла, правда, чуть не отключилась прямо там же! Это была Марина. Она лежит привязанная, скрюченная, дергается, как эпилептик, и тихо подвывает. Я зарыдала от ужаса, благо меня услышала та бабулька, а не стервы из ординаторской. Женщина поняла, что мы знакомы, и пока вела меня обратно в корпус, рассказала, что запустили девку. Никто ей не занимается, муж забрал ребенка и пропал, а родители приходят только оплакать… А ещё она никого не узнает, продолжая звать только ей известного Артёма…
– В смысле – не занимаются? Дочь главного прокурора в больнице, и никто над ней пылинки не сдувает?
– Тём, у нас уже несколько лет другой прокурор. Кондрашова помнишь? – Пашка прищурился, наблюдая за тем, как я судорожно вспоминаю знакомую фамилию. – Ну, Кондра!
– Кондра?
– Да. А отца её сняли. Там скандал какой-то жуткий был, Левин всё сделал, чтобы замять по тихой, но тестю всё же пришлось уйти в беспамятье. Никто с ним из сослуживцев не общается, даже руки не жмет. Говорят, пьет он сильно.
– Тём, мы не можем просто делать вид, что ничего не происходит! Она там совсем одна!
Глава 6
Мой мир больше не будет прежним. Услышанное вчера словно разломило вселенную напополам. Тот арест ясно дал понять, что стоимость моей жизни – три копейки. Никто не вступился. А после освобождения от меня будто весь город отвернулся, потому как верили, что именно я обнёс дом Маринки. Друзья поверили этим ублюдкам, потому что так было безопасно. Как раньше – точно не будет. А теперь и вовсе всё в чёрный цвет обратилось…
