– Не удивительно, что собачка леди Уоррингтон лаяла на бочку.

 – У собак чуткие носы, – согласился Эллис. – Жаль, что свидетельских показаний собаки не дают… Так или иначе, виски не дал появиться запаху тления. А грязь, следы и расплескавшийся алкоголь Гибсон скрыл изящно – выбил у одной из маленьких бочек дно и отправил служанок убираться. Прячь подобное среди подобного, как говорится… От испачканных юбок он избавился позже, и комнату тоже убрал потом – у него ведь все ключи, да и живёт он в комнате при клубе, а значит, располагает временем. Казалось бы, месть свершилась, Каннинг мёртв, мёртв и граф Ллойд, хоть он был виноват лишь косвенно, в сокрытии злодейства… И всё же Гибсона терзало беспокойство. Та часть его сердца, что была ещё жива, болела. Как думаете, почему?

 Ответила я не сразу, хотя тотчас же поняла, что он имеет в виду.

 – Конни, – тихо произнесла я наконец.

 В мыслях у меня была полная сумятица.

 – Верно, – подтвердил Эллис. – Гибсон, конечно, действовал с потрясающим хладнокровием, но не мог выбросить из головы девушку на другом конце провода. И не мог забыть, что сообщил о ней людям весьма безжалостным. Кто она? Похожа ли она на его дочь, раз носит такое же имя? Есть ли у неё семья? Счастлива ли она? Вот такие вопросы мысленно повторял он вновь и вновь. На амбиции Алмании ему ведь на самом деле наплевать, своей жизнью он уже давно не дорожит… Я лишь немного намекнул ему накануне, что из-за его упрямства могут пострадать невинные люди, а затем показал ему мисс Белл. И он сделал выбор.

 – Значит, в нём оставалось что-то человеческое, – откликнулась я задумчиво. Представлять себя на месте Гибсона было страшно. Каково это – жить, потеряв смысл, потеряв самое дорогое? – Верней, осталось сострадание.

 Эллис вздёрнул брови:

 – А разве не сострадание делает нас людьми, Виржиния? О, и вот что ещё интересно, – и он интригующе наклонился, налегая локтями на столешницу. – Пребывание миссис Гибсон в доме призрения оплатил не её муж. Это был граф Ллойд. Помните, я говорил чуть ранее, что алманцы пытались его шантажировать, и он говорил об этом с Гибсоном? Вероятно, тогда в разговоре всплыл тот самый дом призрения… Граф Ллойд немедля отправил туда своего секретаря, чтоб тот сделал взнос; в приходную книгу по его просьбе внесли имя Гибсона. И знаете, в чём ирония? Когда Гибсон узнал, что его жене в ближайшие годы не угрожает бедность или голод, что о ней позаботятся… Он решил, что его больше ничего не держит здесь. И – согласился на предложение алманцев. Вот такая злая ирония: получается, что в некотором роде граф Ллойд оплатил собственную смерть.

 Он криво улыбнулся. А я вспомнила призрак Ллойда: то, как говорил, о чём говорил… и подумала о том, каким он был человеком при жизни.

 – Вряд ли он об этом жалел.

 – Что?.. – растерянно откликнулся Эллис, который как раз убирал документы с глаз долой. – Я не совсем понял.

 – Граф Ллойд вряд ли об этом пожалел, – повторила я, глядя в окно. Там было совсем темно, и клубился туман – точь-в-точь как рукав призрачного одеяния. Шум и голоса в зале казались далёкими, словно бы и не настоящими… Как сон. – Такие люди никогда не сожалеют, если поступают правильно и по совести. Даже если в итоге приходится заплатить дорогую цену.

 – Вам видней, – развёл Эллис руками. – Я-то человек простой, моё дело – преступников ловить и уничтожать ваши запасы кофе, кексов, паштета и пирогов. И, кстати, насчёт пирога…

 – За этим вам, пожалуй, стоит обратиться к мистеру Мирею – думаю, он рад будет вас угостить.

 – Нет уж, спасибо! – искренне откликнулся Эллис. И заговорщически шепнул, прикрываясь ладонью: – Вы знаете, Мирей, конечно, раньше меня раздражал. Эти шуточки, издёвки, стремление разжигать скандалы… Но когда он гостеприимен и вежлив – и вовсе оторопь берёт!

 Тем не менее, вторую порцию пирога он получил и, разделавшись с нею, спешно убежал по делам, которых у него всегда было невпроворот. Я же закрыла кофейню пораньше, пользуясь правом хозяйки, и вместе с Мэдди отправилась домой.

 Ночь предстояла трудная.

 Мы нашли пропавшие документы и разоблачили убийцу – пришла пора графу Ллойду исполнять свою часть договора. И, если всё получится так, как задумано, вскоре мне придётся схлестнуться с Валхом в прямом противостоянии…

 Только вот сейчас это меня не пугало.

 Наоборот. 

 Разумнее всего было бы выждать несколько дней и снова приехать в «Клуб дубовой бочки», чтобы поговорить с графом Ллойдом наяву. И я правда собралась так и поступить!

 Но затем передумала.

 Во-первых, ждать пришлось бы долго. Даже маркиз Рокпорт со своим влиянием не смог бы сейчас провести меня в клуб, не привлекая лишнего внимания, потому что тот был попросту закрыт. Вряд ли навсегда, конечно, однако его завсегдатаи ещё нескоро соберутся, чтобы выпить хорошего виски и обсудить судьбы Аксонии.

 Во-вторых… Конечно, я рисковала, отправляясь на встречу с мертвецом во сне, где Валх силён, более того, где он уже победил однажды. Но пока его взгляд был прикован ко мне, пока он строил козни и создавал ловушки для меня, другие оставались в безопасности.

 Лиам; мальчики Андервуд-Черри; Юджиния и Паола; Эллис, Мадлен и Клэр…

 Лайзо говорил, что Валх труслив и осторожен; а трус, тяжело пострадав в сражении, какое-то время будет выжидать.

 Потому тем же вечером я подожгла благовонные бхаратские палочки, подарок дяди Рэйвена, приоткрыла окно от духоты, легла в постель – и почти тотчас же уснула. Сейчас это казалось простым, почти как открыть дверь и шагнуть за порог… Наверное, потому что сон был не совсем сном.

 А путешествием.

 …теперь, когда я знаю всю историю целиком, то вижу графа Ллойда иначе.

 Нет, облик его остаётся прежним, но впечатление другое. То, что раньше казалось неуместным и нелепым, теперь обретает смысл. Он похож на рыцарский замок, старинный и ныне заброшенный, со славным прошлым, полным доблести и битв; дикие вьюны оплетают башню, и никто уже не живёт там, и удел его – забвение.

 Слепые бойницы; незрячие глаза, затянутые чёрным туманом.

 Но всё есть в нём то особое благородство, которое заставляет сердце сжаться, и тогда жалеешь, что нечто хорошее уходит, что время его миновало безвозвратно.

 – Граф Ллойд, – зову я, как и прежде.

 – Это я! – печально откликается он, поворачиваясь на месте снова и снова. – Да, да, граф Ллойд – это я.

 И нет комнаты, и самого «Клуба дубовой бочки» тоже нет. Мы стоим на холме – не знаю, право, существует ли он на самом деле; перед нами простирается Бромли – изменчивый город в низине, на дне «блюдца» с загнутыми краями, рассечённый Эйвоном, как трещиной. Здесь трава по колено, густая, но почти неосязаемая, как дым; над нами небо, где звёзды летят наперегонки с луной, а луна меняет фазы.

 – Договор исполнен, – говорю я.

 Слова не исчезают; они повисают вокруг нас в воздухе – неясное сияние, мерцающее движение. Я рассказываю об Альберте Гибсоне – о человеке, похожем на остывший пепел, едва ли сохранившем живую искру, и о его мести, которая не принесла облегчения. Рассказываю об обманутом секретаре, искренне винившем себя за то, что поддался обману и едва не утратил доверенные ему документы. Наконец о документах – о том, как аккуратно извлекли их из тайника и передали в Особую службу, туда, где знают им цену…

 Туда, где их не позволят обратить во вред Аксонии.

 Граф Ллойд слушает. Он недвижим, но весь его силуэт, зыбкий, как туман, словно бы становится чётче – и одновременно прозрачнее, светлее.

 Наверное, так уходит тревога.

 – Вот как, – говорит наконец граф, и голос его похож на голос живого человека, просто усталого. – Вот как оно обернулось… Скажите, леди, – он поднимает голову и смотрит в упор; взгляд ощущается как слабое тепло – так бывает, если поднести руку к свече, угасшей только что. – Я сильно виноват?

 Оценивать вину, взвешивать грехи на весах… На то воля Небес, а не человеческая. Однако граф ждёт от меня не суда, а утешения.