Моему дорогому Ирвину с пожеланием счастья…

Я сел за это письмо, чтобы поведать тем господам, держащим меня здесь уже который день взаперти, правдивую историю. Рассказать ее будет трудно, но написать окажется, наверное, еще труднее, но я не хочу больше молчать. Мне нет нужды что–либо скрывать, в моей жизни было много невзгод, но то, что произошло недавно, окончательно поменяло, перевернуло ее с ног на голову или, правильнее сказать, с головы на ноги. Я не хочу скрываться, молчать и бежать, куда глаза глядят. Мне это не нужно, я всего лишь хочу рассказать все то, что приключилось со мной, о моей жизни последние полтора года, о том, кто такой некий уважаемый господин Оливер О’Брайен. Кто такая Красотка Шерри…

Я не хочу врать или искажать хотя бы одно слово, сказанное мной или в мой адрес, поэтому клянусь оставшейся жизнью и честью памятью о сестре – я не буду врать, ни одним словом, звуком, действием, как бы тяжело, а порой и стыдно это ни было. Я хочу быть честным ради Шерри. Она изменила меня, мою жизнь, она привела меня сюда… И я спустя долгие годы этому рад.

Я поведаю и том, кто такие Гейл, Смельчак Нил, Неподражаемая Гортензия, Неразлучные Зевс и Ганимед, Глотальщик, Мистер–На–все–ответы–знайка, Мистер Без-костей, Лулу и Коко, Кэтлин, Лилавати с Бинойей, Змееуст, трио Мистер Не-высокий, Мистер Не-низкий и Чайная дама и, конечно, Миссис. Я не хочу и обижать их, и говорить о них, важных для меня людях, одним словом. Нет, этого не будет. Они замечательные, помогли мне тогда, и я хочу отплатить за их доброту, отчистить их имена.

Это будет долгий, мрачный и тяжелый рассказ, но я должен это сделать! Должен поведать многим правду! Должен рассказать, почему яркого купола шапито «Удивительного мира мистера Оливера» больше не стоит ждать ни в одном из городов…

Все это началось тогда, полтора года назад, поздневесенним вечером 1837 года…

Духота давила всевозможными запахами. Пот, дешевый алкоголь, неумелые подделки духов, вонючая еда, разносимая на подносах кривозубых официанток в коротеньких платьицах, которые едва скрывали колени и даже кружева рабочих красивых панталон. Клуб гудел, наперебой кричали то грубые голоса, то высокие, театрально напуганные вскрики, после мешаясь с бурным смехом со всех сторон. Ни нравов, ни морали, ни по этикету заученных фраз, – здесь не было ничего из этого.

Впрочем, я чувствовал лишь, как воняло кровью. Уж этот металлический аромат ни с чем не спутаешь, как и ароматы местных канализаций. Ни тот, ни другой, я, да и никто из всех присутствующих не хотел бы ощущать, но сейчас далеко не об этом. Запах крови лишь дразнил, раззадоривал, заставляя опускаться все ниже и ниже, на самое дно животных инстинктов, где забываешь, что такое человечность. А что это такое? Поди спроси у тех, кто уже давно не мог ровно сидеть за стойкой, да те тебе и ответят. Так ответят, что новых слов поднаберешься, да таких, что ух, сердце захватывало, а уши жгуче горели. Знал я это не понаслышке. Подшутили так завсегдатаи надо мной, когда я впервые перешагнул через прогнивший, в прямом и переносном значении, порог этого подпольного клуба.

Удар в челюсть быстро привел в чувства, впрочем, ничего нового. Действенный способ вернуться в реальность из далеких мыслей, ничего не сказать. Кожа горела от полученных побоев, а кровь залила почти все лицо, попадая в глаза, которые так неприятно жгло. Только вот прикроешь глаза на секунду, и тебя снова ждет хук слева или справа, там уже не так важно будет. Кровь металлом отдавалась на языке, но оно и понятно. Хотя бы зубы целы. Это снова открылась только–только зажившая порванная губа, в ее самом уголке после предыдущего боя, залила все зубы кровью, но такое ждало не только меня. Отвести взгляд в сторону значит проиграть, поэтому напротив светилась ровно такая же кровавая улыбка. Ха! Та, правда, все никак не исчезала, а с каждой секундой становилась все шире и шире. Нелицеприятное действо, конечно.

Удар, снова и снова. Плечо, правые ребра, левое колено. Тело горело, отказывалось слушаться и подчиняться, хотелось принять горизонтальное положение и просто отдышаться, но нет. Это бои. Только правил никаких не было, просто борьба. На деньги. Ну а что? Как еще развлекаться всем тем упившимся до свинячьего визга мужикам или бабам, которые умело таскали из их кошельков и без того еле заработанные гроши? Это лишь борьба на потеху публике, которая даже сейчас умудрялась поднимать ставки, шлепая пышногрудых красоток с подносами по попе, не чураясь никаких запретов хозяев клуба. Все это знали, видели и слышали. Ни раз и ни два. Десятки, несколько десятков, впрочем, я уже давно перестал вести счет. Как и перестал слышать все то, что сейчас истошно кричали те, кто поставил на меня все свои деньги.

– Уродец! Уродец! Уродец! Уродец! Уродец!

Так меня называли здесь, на ринге, в душных клубах, в сырых подвалах домов, – везде, что я и позабыл, какое же мое настоящее имя. Это продолжалось так долго… Сколько? Год? Два? Пять?

Новый удар привел сознание в чувства, но это никак не помогло восстановить уплывающую картинку перед глазами. Она вертелась, кружилась, но никак не становилась четче. Лишь кровавее. Вот же черт! Проморгаться бы, да только это верный проигрыш. Но я не я, если не выполню данный мне приказ.

«Выиграй», – одно слово, брошенное вместе с неопределенным легким взмахом руки, и вот я здесь.

Сознание ускользало. Медленно темнело, скрадывая тени все сильнее и сильнее. Да уж, сегодня явно не мой день. А какое сегодня число? Вот черт! Новый удар ровно в челюсть, и я видел, как противник резко упал. А нет, упал как раз–таки я. Проиграл…

Все еще звенящая тишина. Я не слышал того шума за пределом ринга, не слышал и объявления победителя этого боя, просто лежал, пытаясь отдышаться. Глаза слепил какой–то свет, который мешал потерять наконец–то сознание и ненадолго провалиться в темноту. Мне не нужно было слышать восторга победителей и хуления проигравших, чтобы знать все это. Не раз и не два такое было, поэтому просто снова думал, о чем–то таком далеком. А ведь закрадывалось такое впечатление, что сегодня все пойдет не так. И о тумбочку ударился, и рассеянно пролил воду на рубашку, на лестнице чуть не навернулся. Да, сегодня явно все шло наперекосяк.

– И долго собираешься лежать?

Темный силуэт в этой ярком свете наклонился ближе, закрывая собой луч и становясь форменной тенью с каким–то хорошо различимым ароматом. А, да, так пахли дорогие сигары, которые курил мистер Коллинз. Тень склонялась все ближе и ближе, а запах становился все ощутимее и ощутимее, отчего и без того не лучшее состояние… В горле поднимался комок, а во рту ко вкусу крови прибавлялся желчный привкус. Как бы меня здесь и не вывернуло…

Теперь силуэт стал более отчетливым, когда он полностью перекрыл весь свет и невольно взгляд сфокусировался на очертаниях лица. Этот мужчина с высокими скулами, аккуратно подрезанной темной бородой, курчавыми волосами улыбался. Вроде улыбался, только его темные лисьи глаза не улыбались, в них горело что–то, что тяжело описать одним словом.

– Отдыхаю, – прохрипел я,

Прикрыв глаза, незаметно для всех задержал дыхание, еще сильнее чувствуя бешено колотящееся сердце. Лучше уж задохнуться, чем показать себя с худшей стороны новому хозяину в первые секунды. Да, я прекрасно знал, что он мне сейчас скажет. Такое было уже далеко и не пять раз. Уже привык быть разменной монетой у аристократов. Над головой лишь раздался тихо смех. Довольный чем–то, совсем спокойный, но совсем не радостный.

– И долго будешь отдыхать?

– Пока стоящий у дверей придурок не выкинет меня за шкирку на улицу.

Мужчина зашевелился, его одежды зашуршали. Видимо, огляделся. Сегодня, впрочем, как и всегда, дежурил Большой Джо, так что он должен был увидеть у двери огромного бугая, на вид не особо умного. Впрочем, от него только и требовалось выполнять нетрудные приказы хозяина клуба и выкидывать особо пьяных посетителей за дверь.