– А ты как тут вообще?

– Да в целом неплохо для первого дня.

– Оказался в смысле…

– Воля судьбы, Вань, воля.

– Гладко стелешь.

– Так писатель ж.

– Кто? – шары его знатно округлились, – Ты?

– Да.

– Херасе. Впервые вижу живого писаку…

– Не говори-ка.

– Видать хреново пишешь, раз тут.

– Непризнанный гений, так сказать, опережающий свое время.

Нашу потрясающую беседу прервал свойский стук в железную дверь.

– Открывай, бля, медведь пришел! – гаркнул крепкий голос.

– Кто это? – испуганно спросил я.

– Да, свои! Лука это! – Ванька дернул щеколду и отворил врата в пивной рай, куда вошел крепкий поц с лысой башкой и разрисованными телесами, кричащими из-под майки-алкоголички о его связях с криминальным миром.

– Ты че еще за хер? – гаркнул он мне.

– Новенький, – осторожно ответил я ему.

– Знаю я, – заржал он, сверкнув неполным зубным составом, – Касса где, новенький?

– Вот, – я трясущимися руками протянул ему шелестящий целлофановый пакет, наполненный купюрами и мелочью.

– Вано, сгоняй щебень наменяй.

– Я пулей! – таксист схватил деньги и убежал.

– Резвый какой! – Лука высвободил содержимое своих носовых пазух, смачно шмыгнув, а затем харкнул вслед бегуну, поржал над размером своей сопли на земле и громыхнул дверью, – А с тобой побазлаем пока!

Наш мытарь усадил свою пятую точку на мою табуретку, я не возражал, ибо хотел уже покинуть это не прекрасное место.

– Как тебя там? – Лука смотрел куда-то вглубь меня, было неприятно.

– Виталя. Штольман.

– Жид что ль?

– Антисемитизм подъехал?

– Чего, бля? Ты меня в нацики сейчас записал? Я этих нациков…, – расписной изобразил руками удушение.

– Извольте.

– Дерзина бахнул с утремана?

– Да нет.

– Не нравишься ты мне уже. Не с того начал. Буду приглядывать за тобой, понял?

– Понял.

– И слушай сюда, Виталя. Мы с Виктором Павловичем не любим, – мой полубосс выдержал МХАТовскую паузу и люто посмотрел на меня, – знаешь кого?

– Кого?

– Крыс!

– А можно мне полторашку «Лакиснкого»? – в окошке показалось лицо какого-то бедолаги с трясущимися руками.

– У нас пересменка! – завопил расписной и щелкнул заслонкой прямо по носу потенциальному покупателю, затем снова переключился на меня суровым взглядом.

– Я понял-понял! – пиво в желудке предательски заурчало.

– Пивко наше попиваешь?

– Гастрит.

– От пивка?

– Пивом меня угостили.

– Угостили его. Если там чего-то не хватает, тебе пизда, понял?

– Понял! – дрожащим голосом ответил я, а в голове крутил мысль, – А как ты проверишь, если без понятия, сколько и чего продалось. Кассы нет. Учет в тетрадке. Пиши там, что хочешь. Правда, даже учитывая этот факт, воровать не хочется. Как ты вообще во все это вляпался, Виталя?

– Пивка мне налей!

– А как же учет?

– Хует!

– Ок. Какого?

– Темного, ясен хуй, светлое бабы пусть пьют.

– Какого темного? Выбор велик, милорд!

– Ты че снова дерзить мне вздумал? – Лука гаркнул на меня и встал с табуретки, я начал лить первое попавшееся пиво и молил, чтобы оно было не светлым.

Пока лилось пенное, лысый сбросил кому-то сообщение.

– Ваше пиво! – пытаясь найти правильную подобострастную интонацию, но все еще с дрожащими нотками, выдавил я из себя.

– Ну-ка! – Расписной лупанул полстакана, после чего рукой вытер пену с губ, – Да ты не ссы, мы теперь в одной компании работаем, не обижу! Пока не обижу. Если причин нет. А если будут, не обессудь! Спрошу, как следует.

Я громко сглотнул слюну.

– Чего ты менжуешься? Сказал же, что не трону, – он допил пиво и бахнул пластмассовым стаканом о стол, – Смотри, че прикалю!

Лука показал мне фотографию девушки, и я не поверил своим глазам. Это была Анка, моя давняя подруга-десантница, что снимала у меня комнату когда-то. Не робкого десятка барышня. С черными поясами в единоборствах и званиями. Это могу я сказать с полной уверенностью, ибо ее тяжелая нога не раз соприкасалась с моими тощими телесами. Потом мы наладили контакт и живем на доброй ноте, иногда даже созваниваемся, но все же такое не забыть. В тайне от мира я восхищался ей. Расписному о нашей дружбе лучше не говорить.

– Видал какая телка? Норм?

– Норм. Миленькая мордашка.

– Ясен хуй, норм. Вдуть ей хочу.

– Ах вот откуда у него этот «ясен хуй», – подумал я, – Анькина коронка. Ну-ну. Удачи. Вдуватель, – вслух же я сказал, – Раз дама хочет любви, то почему бы ее не вознаградить легким эротическим путешествием.

– Гладко стелешь, фраерок!

– Как же сложно с тупыми! – подумал я.

– А ты в натуре писака, да? Виктор Павлович говорил, что ты даже известный.

– В узких кругах, так сказать.

– Я тоже известен в узких кругах, – расхохотался расписной, – мы с тобой, считай, похожи. Только ты это губу не раскатывай. Если че, то ниче, понял?

– Агась.

– Ну-ка, давай сочини чего-нибудь, чтоб баба посыпалась! Мне уж очень надо.

– Хлесткость слова определяется сравнением реакции, вызванной им, – я поставил пред своим начальником новое пиво.

– Че, бля? – Лука отпил, – Это вот получше. Че за пиво?

– «Темное ремесленное».

– Вот его теперь мне лей.

– Как скажете.

– Поясни за базар.

– В смысле?

– Ну, хлесткость слова и чего-то там.

– А-а-а-а, говно или дерьмо?

– Че ты несешь, придурок? Тебя в землю утрамбовать?

– Говно или дерьмо? – не унимался я, – Надо выбрать.

– Ну дерьмо! Дальше че?

– Я знал. А почему? Едко. С вызовом. Со стилем. Буква «Д» звучит громко и дерзко. «Г» – более глухая. Возьмите слово «гандон». Всю краску снова делает «Д», а «Г» – лишь трамплин. Так везде и во всем.

– Че ты мне тут про говно лепишь. Давай, Фитиль, сочиняй, чтоб баба посыпалась. Мне должны дать, понял? Это в твоих интересах.

– Иногда настоящее настолько насыщенно, что совершенно неважно, что было и будет, ибо есть грандиозное сейчас. А мое сейчас – это ты. Дальше ее имя.

– Ты че, думаешь, я все это запомню? На, сам пиши, – лысый протянул мне мобилу, – Анькой ее звать.

Я вбил текст.

– Аня, Анечка, Аннушка, Аннэт? Как назвать-то?

– Анка!

– Грубо как.

– Пиши так, как я сказал, пес, и не зли меня!

Я поставил точку, отправил и вернул телефон законному обладателю.

– Ништяк, сейчас посыпется! – Лука заржал, – а ты, как тебя там?

– Виталя. Штольман.

– Виталя. Норм тип. Лады, не жид ты, признаю, писака. От души. Помог, – расписной с хорошего настроения в миг переключился на животно-агрессивное, – но ты смотри, если че, то все, понял?

– Понял.

Ситуацию спас Ванька, что ворвался с пачкой денег. Да-да, они текли рекой. Как пенное из бочки. Бизнес, построенный на людских пороках, процветает всегда. Во все времена. Людям не хватает оригинальности. А все почему? Экзистенциальный кризис. Принимая за смысл жизни банальщину, они ходят по кругу, как ослик за морковкой. Думать, что цель в ней – грандиозная ошибка, но они настолько привыкли к граблям, бьющим по лбу, что совсем перестали замечать их. Я, можно сказать, и не знал-то своих соседей толком, пока не открыл окно «Барбары». До того момента мы лишь изредка здоровались с некоторыми, но сейчас все изменилось. Звук, несущийся отовсюду, добавил ненависти к ним, ибо они просто сводили с ума. Поток ярчайшего говна. Как столько черни может быть в людях? Я глубоко вздыхал и выдыхал, вздыхал и выдыхал. Суета рождает бессмысленность действа. Зачем размениваться? Хаос – это порядок, который не понимаешь, но свой я чувствую. Стиль рождается именно так. Именно поэтому я продолжал продавать морковки одержимым осликам.

– Тут все? – грозно спросил Лука.

– Все! – Ванька, не раздумывая, ляпнул нужную фразу.

– Свезло тебе, – снова МХАТовская пауза, – Виталя!

– Иди уж на хер! – я осмелел настолько, что допустил сию мысль внутри своей головы, вслух промолчал с виноватым видом.