Мир полон странноватых людей. И как я ни пытался оградиться от них, магнитом притягивались они неистово. Почему нельзя людей обвинять в колдовстве и сжигать на кострах? Жаль…очень жаль…

Абсурд нынче не в сказках, а на яву.

У французов есть такое выражение «piese de resistance», что значит «гвоздь программы», но на русский можно не переводить, так звучит лаконичнее. Урок просвещения окончен, приступим к основному блюду.

И так, дамы и господа, «piese de resistance»!

Ты идешь, никого не трогаешь, весь в своих мыслях о новой работе, мол, что там, да как, и вот твои уши улавливают мелодию из «Охотников за приведениями». И все! Мурашки. Нечто забытое из детства поднято наружу. Ностальгия жарит так, что будоражит все тело. Ты улыбаешься, как дурак, и все хорошо. Такие моменты всегда запоминаются. Они не пролетают бесследно, как бы не старался этот чернеющий мир.

К восьми вечера я обозначился на своем новом посту и сразу окунулся в нытье доходяжного Афони, что пустил слезу на тему моего не заблаговременного прибытия, из-за чего он, истинный трудяга, должен перерабатывать, а ему за это не платят.

– Слушай, Афонь, а сколько нам вообще платят?

– Ты про коммерческую тайну слыхал? – прошипела гадюка.

– То есть не скажешь?

– Нет конечно!

– Да ладно, хорош тебе!

– Нет, я сказал, и точка.

– Ну сколько?

– Хватает на жизнь.

– Шикарную?

– Не то, чтобы…

– Если ты видишь отражение лампы в тарелке супа, то не все так плохо, мой друг.

– Чего-о-о-о?

– Мда-а-а-а, мне метафоры объяснять?

– Что еще за метафоры?

– Забей.

– Слова у него какие-то забугорные, ты не шпион ли часом?

– Писатель, если вкратце.

– Вот-вот, такие чаще всего и шпионят за честным людом. Клятые диссиденты!

– Много ящик смотришь?

– А ты против?

– Личное дело каждого, чем травить душу. Философия масс зависит от того, кто платит дядьке, уверенно вещающему с вершины дерева. Маленькие люди почему-то доверяют ему, ибо оттуда видать всю округу. Тот, кто смотрит за холмы, априори не может врать.

– Ты можешь понятным языком разговаривать?

– Я ж по-русски.

– Может и по-русски, только загадки твои я гадать не собираюсь. Ты тут не в книжечках своих, а среди людей, так что будь добр.

– Как скажете, монсеньор!

– Виталя! – насупил брови Афоня.

– Все-все!

Идеалисты объявляют войну всему, что не соответствует их философии. Зачем? Мазохизм воплоти. Иногда лучше промолчать, чем получить по морде от человека, идущего по своим делам, потому я убрал тупорылую улыбку с лица. Не везде прокатывают такие прикольчики, но и этот доходяга в подтяжках на физическую агрессию скорее всего не способен, можно не переживать.

Я окинул его взглядом. В какой момент у мужика возникает мысль: «А не натянуть ли мне штаны до сисек и заправить в них рубашку?» Что вот должно произойти? Пиелонефрит?

– Чего ты на меня смотришь и ухмыляешься? – чуть не рыдая, шипел мой коллега.

– Да ничего-ничего, рассказывай давай, что тут у вас.

– У нас.

– Хорошо. У нас.

Мы пересчитали провиант, кассу и расписались в какой-то задрипезной тетрадке о приеме и сдаче поста.

– Афонь, а так точно должно быть?

– Тут все не как у людей, привыкай.

– И на том спасибо.

– Все, я ушел!

– Давай!

– А это…Виталь, в долг не будет?

Всегда поражался людям, которые с легкостью берут в долг, а еще позже решают, что ты не голодаешь, потому можешь подождать возврата еще. Окажись я на их месте, то сгорел бы от стыда. Им же было плевать, ибо театр работал до момента, как расстегнут кошелек, дальше актеры разъезжаются по отпускам, а для режиссера ты – теперь назойливая муха, жужжащая о каком-то там кредите.

– Не даю в долг, извиняй.

– В смысле?

– Ну, это «как даю», только наоборот.

– Не с того ты начинаешь, Виталя, не с того…

– В смысле?

– Ох, чую не сработаемся мы. Чую.

– Что это?

– Загадками он говорит. В долг не дает. Еще скажи, что и не пьешь?

– Прям. Пью. Правда поменьше сейчас. Желудок иногда барахлит.

– Ну хоть тут ты как все. А-то навеивались мысли, что ты из этих…

– Из каких-таких это этих?

– Ну этих…

– Не понимаю, о чем ты!

– Денег не дашь, то есть?

– В долг?

– В долг!

– Ладно, достал, сколько тебе надо?

– Рублей пять.

– Сколько? – Зенки мои чуть не выпали от такой дерзости.

– Рублей пять, – вообще не реагируя, ответил Афоня.

– Тебе тут не платят?

– Платят, но мало. А я свою Масечку хочу в ресторан хороший сводить. Она растает и вернется ко мне.

– А что ушла?

– Не важно. Ты денег мне дашь?

– В долг?

– В долг!

– Могу железный пятак только дать, гол, как сокол. На последние сигареты купил.

– А чего ты мне голову, тогда канифолишь?

– Так думал, может, трагедия у тебя какая и суетнуть чего…

– Вообще-то трагедия.

– С бабой поругаться – это не трагедия.

– Что ты вообще понимаешь в женщинах?

– То, что женщина частенько делает омлет из мозга мужика, а затем забористо поливает кетчупом и майонезом, берет в руки блестящие глянцем нож, да вилку и приступает к трапезе, смакуя всеми фибрами души.

– Чего-о-о-о? Какой еще омлет?

– Из мозга.

– Странный ты. О женщинах тут что-то мусолит, а у самого даже кольца нету на пальце?

– Было.

– Вот видишь?

– Что?

– Ничего!

– Неудачник ты, Виталя! – Афоня ушел в закат, оставив меня наедине с пивом, кальмарами, орешками и жаждущими.

– Прекрасно! – пролетело в моей голове. – Я еще и неудачник! Ну и народец пошел…

Осмеивание сакральных вещей для одних является смыслом жизни для других. Так и живем. Люди со взорванными пердаками бьют шибко умных. Когда-нибудь и мне за это достанется, чего побаиваюсь, но не настолько, чтобы бросить об этом писать. Я – обычный человек с теми же самыми потребностями, что и все остальные, правда есть одно «но» в виде чистого понимания дерьма, что нас окружает. Иногда кучу стоит обойти, а не вляпаться в нее всей ступней, как это делают иллюзорные мазохисты, верящие…да непонятно, во что они верящие. Фекальный идол, выданный за конфетку, вот культ масс, ссущих в уши самим себе. От этого грустно и одновременно весело. Только смех этот с мертвецким холодом косы старой бабки в мантии, что придет тогда, когда ее совсем не ждут.

Поначалу в «Барбаре» мне даже нравилось. Я представлял себя спасителем чьих-то заблудших душ, что изнемогают от жажды в пятницу вечером. Есть люди, достойные романов или легенд, эти же не заслуживали даже частушки, хотя изредка среди них кто-то тянул на очерк, единицы – на рассказ. Средние люди, ни дать, ни взять. Одни приходили, забирали пакеты с полторашками и брели в свои норы, другие же оставались на трех столах для стоячих, прикованных здоровенными цепями к торчащей из земли арматуре. Последние были невыносимы. Чем больше добавки требовала их душа, тем бредовее становились беседы.

Третий час они обсуждали российский автопром. Доводы были самыми вескими. Спросили и моего мнения, когда вышел покурить. Пытался отвертеться от беседы, но публика требовала.

– Русский автопром обычно вызывает каскад эмоций от насмешек до жалости, – начал я тихо, сцена – не мое, но завидев интерес питейцев к вылетевшим словам, немного осмелел и прибавил, – ибо он значительно устарел и проиграл конкурентам, – в этот момент одни одобрительно закивали, а их оппоненты что-то забурчали, – Но, когда дело доходит до «Нивы», все меняется с точностью наоборот, ведь этот сбитый крепыш, месящий любое говно под своими колесами – гордость и уважение. Как невзрачный Иван Дурак, встающий с печи и начинающий сечь нечисть, наш вездеход уничтожает конкурентов на бездорожье. Люди любят такие истории. Иногда и черепаха побеждает зайца.

Угодить всем не вышло, отчего начались споры еще жарче. Под шумок я скрылся в своей берлоге. Куда я вообще попал? Что за дурдом? Я трижды пожалел о сделанном выборе, но позже вспомнил нарисованные перстни Виктора Палыча, стало не по себе еще больше. Тьма была везде, потому, когда появлялся свет, его нельзя было не заметить. На недоливах часам к двум ночи я сэкономил уже двушку пива и приступил к ее дегустации. Лучшая работа в мире…