В суете, душу не замечаешь. Кажется она даже мешает! И нет никакого желания, да и повода отделять ее от тела. Отделяться же она и сама не хочет даже, когда  сильные  переживания и испытания, даже когда тело изранено, все равно, держится родная крепко.  В такие моменты, бывает лучше не подходить, опасно, словно все 6000 вольт подвели, и идет борьба, не за жизнь, а за вечность.

            И конечно лучше не доводить, но это от нас не зависит, и без переживаний оно спокойней, и безопасней, но не факт что интересней. Мне вот как то показалось, что по настоящему любить могут только очень крепкие люди, просто атлеты, потому что нелегкая это задача так выкладываться. Не каждому по плечу! Да и чтоб получить надо сначала что то вложить. И вложить не хило, не по детски! А тоска и тревога быстро, почти реактивно заполняет пустоты! Природа не терпит никакой пустоты, кроме пожалуй вакуумной. Без переживаний легче конечно на первый взгляд, жить,  пить, есть, спать. Но все равно сразу крутит, и подначивает, что пресно и слабо. И уже по- другому, ждешь предъявы, что  как то все, без волнений, а это же само по себе волнение. Поэтому то если переживаний нет со стороны, то сам себе, их придумаю, выдумаю для профилактики. Сам не знаю как, а порой  и на ровном месте! Так, что, кажется присказка – Ничего не знаю, моя хата с краю – это не мое. А попадешь в не однозначную ситуацию, и получается вдруг мое, еще как мое, и думаешь уж лучше пусть с краю, как сейчас, чем в  эпицентре, совсем в пыль разотрут, а еще ничего и не видел. А это малодушие.

             А то, случается, душа,  словно атрофировалась  и докричаться сложно. Но  все равно можно,  как не крути, она есть, а все ж общепризнано, что  к тому ж Божественная консистенция. Кто то, усомнится, и скажет спорно. И я один из них, наверно пока рядом кто- то не проутюжит так что пар не выйдет, и все равно  большую часть времени, сам реально сомневаюсь, есть Бог на земле или  нет. Особенно когда где -то творится  зло и преступление, а преступникам никакого возмездия как не было так и нет. Потом глядишь, все хорошие которые протестовали умерли, а душегуб и тиран до сих пор здравствует как не бывало.  Отличный пример для того кто хочет стать антихристом и деспотом. Хоть малое зло, еще не вызывает таких глобальных сомнений в Божественном, но зарождает, и тихо, час за часом, сочится, застывает и снова мучительным скрипом режет стекло новостей, мембраны чуткого слуха. Нет Бога! Бога нет! Если б он был то такого бы не допустил!

           Вот когда много зла, то я уже, не в чем не уверен, и слова о промысле Божьем начинают иметь поверхностное значения, вроде отговорки, но даже тогда если необходимо, сделать выбор, то  стараюсь делать так, будто Он есть, и  я боюсь его гнева. Честно боюсь, по-настоящему, убеждая себя в сотый раз, что опять убедил и рад. С похмелья сразу не так жутко, когда у него прощения просишь.

          Словно активирую Бога хорошим поступком, чтоб радоваться, но когда случаются срывы и делаю заведомо плохо, то оживляю уже страхом перед ним. Понимая, что просто нет  другого выхода. И собственно не было никогда!  Такое поведение заложено и поэтому физически необходимо, чувствовать хорошим, добрым, хотя чувствую что если надо и свое зло, смогу объяснить  и уговорить, что совершил во имя добра. Вот как. Смогу ведь! С некоторыми постулатами морали  не согласен, потому что они не кажутся божественными, а  скорее придуманными, чтоб легче закабалять и управлять.

           Еще иногда,  кажется, что кто во что верит, тот за то и получает. Обращая  внимание, мы словно кликаем «мышкой», а на самом деле мыслью, движением, взглядом. И оно откликается! А как ответят это уже вопрос к глобальному, к Богу и есть. В этом и вера и магия и здравый смысл с нездравым вперемежку.

            Вот сейчас кликну и вспомню детство. Вызову в себе. И пойму, что бывало по – разному, и так и сяк. Случалось, папу ждали с работы допоздна.  Мама переживала, что придет, выпивший, а он приходил трезвый как стеклышко, но уставший. С аврала или аварии. Лицо и руки  обветренные, грубые в ржавчине, пропахшие куревом. Мама кормила его картошкой с луком. А  когда готовила, вся квартира наполнялась запахом  жареного лука. И сама плакала, когда резала, и я любил эти слезы. Приходил со школы, и бывало, так взгрустнется без нее, что на середине забрасывал домашнее задание, запирал дверь и убегал к ней на работу, через овраг, по разобранным серым деревянным мосткам, через речку – срачку и дальше, взбираясь по полуразрушенной  скрипучей лестнице, к скотобойне.

            Сразу после подъема, резко усиливался  запах гниющих потрохов, доносящийся из под  деревянных заборов, куда их сваливали, к обрыву, и это уже ало- зеленые цвета распада. Часто, в жару там рыбаки набирали беленьких шебаршащихся апарышей.

           Высокие заборы бойни, увенчанные  рядами колючей проволоки, создавали ощущение каземата, концлагеря, коридора, в котором из прижавшихся, кузовов выглядывали, и мычали добрые коровы и хрюкали слеповатые свинки. За самим  забором стояла тишина и это смягчало мысли о их трагической участи. Кто-то говорил, что животных убивают током и это почему то казалось не так жутко как огромными острым прорезающими жилы ножом. И все это не мог сравнить с фашизмом. Пока шел мимо прислушивался, но ничего не слышал кроме ветра или гула заводских моторов, а от этого успокаивался. За забором царила смерть и ужас, но пока этого не видишь, кажется, что они, где то далеко, и намного дальше, чем кусок вареной говядины в тарелке щей. Мамина фабрика соседствовала с бойней. Позвонив с проходной в цех,  ждал ее,  облокотившись на железную вертушку.

          На проходную она выходила  почти всегда с гостинцем. Иногда если попадал  в обед, то под  ворчание пожилой вахтерши, мама вела меня, кушать в пропахшую пищей фабричную столовую. Она работала на вязальной фабрике и поэтому как говорила, мы с папой были обвязаны, да и с мясом проблем не было, бойня то рядом мужики несли. Папа часто выпивал и  также часто завязывал. Выпивший если его не задевать веселый и улыбчивый, часто шутил и что- то шептал маме, на что она только отмахивалась и говорила- Ребенок услышит! -

           Хотя мама давно семейная, ее изредка, когда кто то, из молодых болел, ставили во вторую, и поэтому  в такие дни она шла на работу вечером и  возвращалась затемно.

           Когда папа дома, мы ходили ее встречать, к оврагу. Когда же папа уезжал в командировку, то я не ложился и ждал ее  у окна. Однажды на маму в подъезде напал пьяный.  И она с ним так без шума, без крика боролась, таща до нашего этажа. Приставучий оказался. А когда, открыл  дверь, то увидел спину убегающего и на пороге всю растрепанную и бледную маму. По взъерошенному сырому воротнику стекала вода, шапка в руках, а из-за непрокрашенных волос словно только заметил пробивалась седина. Вот такая она, сильная и смелая, моя мама!

                4.

                В 12 лет мы с Богданом побратались. Как полагается по индейски. Сделали порезы на тыльной стороне руки и приложились, ранка к ранке, чтобы кровь Чингачгука, смешалась с кровью Виниту. Богдан перестарался и порезал  сильнее, от чего его через несколько лет за этот шрам и направили на обследование в психушку, на Июльские дни. Он сильно возмутился и наорал на военкоматовского психиатра, что послужило, еще большим основанием для проверки.