После секундного замешательства Аня поднялась со своего места и, проскользнув мимо остальных художников, все же вышла в коридор.

– Аня, ты чего трубку так долго не брала? Не может быть, что ты еще спишь! – раздался в трубке громкий голос мамы. – Как дела? Чем занимаешься?

«Лучше бы спала», – подумалось Ане. Она присела на низкую скамейку возле окна. Сказать правду? Сказать, что она не в настроении? Сказать, что очень соскучилась, то есть, снова соврать?

– Все хорошо, мам. А у тебя?

– Ну что с тобой опять? Вечно у тебя голос невеселый. Сама же просилась к тете на каникулы!

Одна рука держала телефон, из которого лились обвинения, другая рука вцепилась в скамью. Мамин голос звенел то ли от напряжения, то ли от негодования.

– Мам, я тут записалась в художественную студию. Вот сейчас рисуем с натуры…

Она заранее знала, что матери не понравится то, о чем она рассказывает. От этих разговоров у обеих неизменно портилось настроение, только у Ани от щемящего чувства, что она вновь сделала что-то не так, а у мамы – от осознания того, что еще немного, и дочь окончательно отобьется от цепких родительских рук.

На том конце провода повисла долгая пауза, потом раздался тяжелый вздох.

– Аня, ты бы лучше учебниками занялась, что ли. Кто-то экономическую теорию собирался подучить, не помнишь, кто это был?

Аня выразительно закатила глаза, радуясь, что мама этого не видит. Учеба в университете давалась ей с трудом. Она уставала, а лекции и семинары казались невыносимыми и давили тяжелым грузом на плечи. То, чем ей приходилось заниматься, напрягало и часто заставляло задумываться о несправедливости жизни. Каждый раз по дороге на учебу Аня убеждала себя, что поступает правильно, все еще посещая занятия, в конце концов, образование нужно получать. Так говорили в школе. Так говорили родители. И друзья родителей. Прогуливать не хотелось, но каждый раз Аня ждала того момента, когда можно будет наконец покинуть учебный корпус. Если шел дождь, она пряталась под прозрачным навесом остановки, а если погода позволяла, любила прогуляться вдоль запущенного городского сада, заключенного в высокую черную кованую ограду. Верхушки деревьев словно впивались в небо, где-то в ветвях пронзительно кричали птицы, то и дело слышался лай собак.

Ане все никак не удавалось отделаться от мысли, как же она все это допустила. Она смотрела на влажный после дождя грязно-серый асфальт, размытые огни офисных зданий на другой стороне улицы, низкое небо, грозившее упасть прямо на голову, если вовремя не спрятаться.

В один из таких пасмурных дней к ней пришла идея упросить родителей отпустить ее на лето в другой город к тете. Перспектива проводить долгие летние дни дома казалась Ане настолько удушающей, что все было решено в ту же минуту. Кто сказал, что тетя не поднимет ее на смех? Никто. Но прыгнуть в вагон поезда, пусть даже последний, было едва ли не единственным выходом.

И теперь, снова попав в эту бесконечную сеть упреков, Аня ощутила странный прилив бодрости. Ее ждал лист бумаги с незаконченным рисунком, Нелли, которой явно было больше некому рассказать пару легенд и несколько историй о новых не в меру громких соседях, и звуки музыки, к которым Аня успела привыкнуть. Все это было в ту секунду самым важным на свете, а ждать – подобно смерти. Она спокойно выслушала мамины стенания, к которым примешивались помехи на линии, и проговорила, чеканя каждое слово:

– Мам, прости, но мне пора, меня ждут. Я потом перезвоню.

Быстро, чтобы не передумать, она нажала на разъединение.

– Все, тут уже ничем не поможешь.

– А ты, я смотрю, оптимистка!

Аня беспомощно наблюдала за попытками Нелли починить молнию на ее рюкзаке, которая в самый неподходящий момент отказалась застегиваться. Надо сказать, что эти попытки не давали решительно никаких плодов.

Нелли нетерпеливым жестом откинула со лба темные кудри. Суетливая и недовольная, в эту минуту она напоминала взъерошенного воробья.

– Брось ты, Нелли! Тут уже ничего не попишешь! – безжизненным голосом просила Аня.

– Ну ага! Нет таких вершин, что взять нельзя!

Аня и Нелли расположились на одной из скамеек в парке недалеко от студии. Занятия закончились, и решение пойти прогуляться возникло как-то само собой. День складывался вполне неплохо, если бы не бесконечные звонки мамы, которые Аня раз за разом сбрасывала. Выключить телефон было бы более разумным решением, но ей это казалось чуть ли не предательством. Впрочем, намеренно не отвечать на звонки было не лучше…

– О чем опять задумалась? – проворчала Нелли. – Починим мы эту молнию, не переживай.

Тут Аня почувствовала себя смертельно усталой. Вернуться бы домой – можно ли так говорить? – и лечь поспать! Тетя Марина еще просила зайти в продуктовый по дороге, купить кое-что для ужина…

Нелли довольно усмехнулась, подвинула рюкзак в сторону Ани и по-дружески стукнула ее по плечу. Молния благополучно застегнулась и была готова, по всей видимости, служить дальше.

– Говорила же, не надо паниковать! – Нелли прищурилась на солнце и посмотрела куда-то вдаль, за озеро. Потом сказала, будто ни к кому не обращаясь: – Мне кажется, я вижу знакомые лица. Это, похоже, наши коллеги по цеху. Опять что-то придумали.

Солнечные лучи, отражающиеся от поверхности озера, били в глаза и застилали весь обзор. Подставив руку наподобие козырька, Аня попыталась получше рассмотреть тех, о ком говорила Нелли. Незнакомцы, похоже, рисовали у озера, изредка о чем-то переговариваясь. Один, темноволосый, сидел на большом камне, в руках у него был толстый альбом вроде Аниного, а второй, худощавый, слонялся из стороны в сторону, иногда заглядывая приятелю за плечо.

– Точно, это они, – наконец сказала Нелли. – И ведь не подойдут к нам, пока свои каракули не закончат, глянь на них!

– А это кто? – спросила Аня.

– Это наши местные художники. Они часто здесь бывают, а один из них, кстати, в нашу студию ходит, может, видела его? Антоном зовут.

Аня пыталась припомнить, кто такой Антон. Видимо, тот парень, который вечно торчит у кофемашины в перерывах между занятиями. Да, Нелли пару раз с ним разговаривала, точно. Сама Аня ни разу не говорила с Антоном и знала его лишь заочно. В студии она в основном была погружена в свои мысли и мало кого замечала вокруг помимо шумной Нелли, которая познакомилась с ней первой.

С остальными любителями искусства, посещавшими занятия в студии, Аня не была близко знакома. Стеснительная Оля, которая в основном любила рисовать акварелью, с первого взгляда произвела на нее хорошее впечатление. У нее было приятное круглое лицо, обрамленное короткими русыми волосами. Катя, которую все звали Катериной, была высокой худенькой девушкой и напоминала тростинку. Она словно оживала во время занятий: у нее вспыхивали глаза, рисовала она вдохновенно, с каким-то особенным рвением. Дима, коренастый парень с темными курчавыми волосами, пришел в студию, чтобы научиться рисовать комиксы, но так увлекся портретами, что о своем первоначальном стремлении, кажется, забыл. Каждый раз, засучив рукава клетчатой рубашки, он терпеливо работал, высунув от усердия язык. Еще было несколько парней, державшихся вместе, пара девчонок, которые чересчур громко хохотали над шутками Димы и еще несколько человек, имена которых Аня не запомнила.

Нелли вскочила и потянула Аню за руку:

– Пошли же! А то их вечность дожидаться.

Аня хотела было уточнить, надо ли их вообще ждать, но не успела: Нелли уже уверенно вела ее на другую сторону озера по каменистой тропинке, тянувшейся вдоль воды. Рядом росли кусты жасмина и шиповника, чуть дальше располагались заросли сирени, которая успела отцвести. За озером раскинулась большая поляна с еще совсем маленькими голубыми елочками и кустами земляники, а дальше, за парком, до самого горизонта простирались зеленые холмы. В противоположной стороне виднелись городские здания, но в этом тихом месте было так легко забыть, что город совсем рядом. Тишина по большей части нарушалась лишь криками птиц, плеском воды и приглушенным шумом, несущимся со стороны дороги, заполненной машинами.