Улыбаюсь своим мыслям и старушке, вспоминая ее наваристые щи. А что? Я голодный.

– Поговорю я с ней, баб Клава, – обещаю, понимая, что придется пообщаться с тварью, в которую превратилась моя бывшая. – Вы только скажите, нет ли у вас перекусить чего-нибудь? Я как вернулся, не ел еще.

И тут же старушка расплывается в улыбке, показывая мне обновку – белоснежные виниры.

Кстати, щи Клавдии Ильиничны с возрастом только вкуснее становятся. Заточил две порции, со сметанкой и мясным пирогом.

И музыка в соседнем доме наконец-то стихла. Теперь можно и поспать.

***

Вашу мать! Я сегодня посплю или нет? Убью того, кто долбится в дверь.

Breguet показывает половину второго дня. А я все еще не выспался. А может, наоборот, переспал уже? Когда долго дрыхнешь, голова ватная становится, как с похмелья.

Дыхание замирает, как только вижу на пороге Золотареву. Какого хера она приперлась? Злюсь сам на себя, потому что глаза самостоятельно проходятся по ее аккуратному телу. На ней простое голубое платье, открывающее тонкие ручки и стройные ножки. Лебединая шея напряжена, взгляд останавливается на пульсирующей жилке на шее, к которой я любил присасываться губами. Волосы убраны в небрежный веселый хвостик. Она словно из того времени, когда я просыпался рано утром и первым делом бежал к ней, так хотелось увидеть ее и поделиться снами, а после завтрака составить дуэт за роялем. Но затем я вижу ее лицо. Нет, это не лицо той девчонки. Губы обгрызаны, возможно, даже не ей самой, щеки впали, а под глазами пролегли синие круги. Да что с ней такое?

Хочется расспросить, что с ней случилось, и для чего она делает все это. Прижать к себе хрупкое тело. Вдохнуть знакомый с детства запах. Приласкать. Вернуть то, что она так просто выкинула. Слишком просто.

Член замирает в позиции «готов». А затем я заставляю себя вспомнить, что всего несколько часов назад, эти стройные ноги обвивали какого-то чмыря, и относиться к ней как к очередной, проходящей девке.

– Что тебе нужно?

– Баба Клава сказала, что ты вернулся, – на ее лице мелькает несмелая улыбка и тут же исчезает. – Я соскучилась… очень, – мнется в дверях, разглядывая меня. – Можно войти?

– Нет.

Хочу закрыть дверь, но Маша делает шаг, вписываясь в меня грудью. Запах алкоголя еще не выветрился, и я морщу нос. Обнимает.

– Пожалуйста, давай поговорим, – говорит тихо и хрипло, так, как будто ей тяжело.

– Маш, – оттаскиваю ее от себя, мне неприятны ее руки, и пахнет от нее не той девчонкой, каждое желание которой я готов был выполнить, – говорить нам не о чем. У тебя бурная ночь была, иди отдохни.

– Я не звала бы гостей, если бы знала, что ты приедешь. Я ждала тебя.

Хочется рассмеяться ей в лицо – гости, блин… Скорее уж клиенты, если не сказать пользователи.

– Напрасно. Ты не тот человек, который должен меня ждать.

Лицо Золотаревой омрачается еще больше. Немного жаль ее. Но… плевать. Я вычеркнул ее из своей жизни. Я больше не завишу от нее. Теперь она лишний человек для меня.

– А… есть сахар?

Что? Сахар? Какого…

– На кухне, – открываю дверь, впуская ее, – верхняя полка.

– А я знаю.

Машуня довольно улыбается и проходит в кухню, увлеченно виляя задом. Черт! Нафига я ее пустил? Никакой сахар ей не нужен. Из сладкого она ест только темный шоколад. Не больше двух долек в день. Я же знаю это! Я все о ней знаю!

– Леш! – кричит с кухни. – Помоги! Я дотянуться не могу!

Мать ее!

Девка вытянулась всем телом к шкафу, но дотянуться до полки не может. Зато ее платье приподнялось, полностью оголив задницу в белых кружевных трусиках. Вот же… Решила меня соблазнить? Вот только меня не надо заводить… я и так уже заведен. Я уже как пару месяцев заведен. У меня давно не было секса.

Из башки вылетает все, что она натворила. И все, что между нами было. Сейчас это просто девка, с которой я могу спустить пар. А потом я выставлю ее за дверь так, чтобы у нее не возникло больше желания прийти ко мне за сахаром.

Подхожу к ней близко, обхватывая за талию, и Маша замирает. Хочет повернуться, но я не даю. Не хочу видеть ее лицо. Прохожусь ладонью по впавшему животику, радуясь отсутствию наслаждения от этого движения. Член напрягается мгновенно, но сейчас я трахнул бы кого угодно. Воздержание – опасная штука.

Отодвигаю тонкую полоску кружева с ее задницы, освобождая себе место, и тут вспоминаю про контрацепцию. Член пульсирует, тяжесть в яйцах причиняет боль. Бежать в комнату на второй этаж за резинкой не хочется. Но я никогда не был так глуп, чтобы не предохраняться. Разворачиваю Золотареву к себе лицом, давя на ее плечи. Она понимающе опускается на колени. Развратный рот моей первой девушки принимает меня полностью. Не помню, чтобы она умела так раньше. Чувствую головкой ее сглатывающие движения и закрываю он наслаждения глаза. Нет, я не хочу смотреть на нее. Мне противно от того, что я делаю, словно я снял девку в дешевом борделе. Но физиология берет свое, и я хватаю ее голову, вбиваясь в горло. Лицо Маши краснеет от нехватки воздуха, даю ей немного свободы, после чего вдалбливаюсь снова. Кончаю в самое горло, смотря, как она проглатывает сперму. Даже не захлебнулась. Да, девочка, подарившая мне первый поцелуй поднаторела в плотских утехах. И от осознания этого кайф получается неполноценным, словно минет мне делает затасканная девка и происходит это в придорожных кустах.

Золотарева расслабляется, откидываясь спиной на дверцы шкафа, и стирает мои остатки с губ тканью платья. Натягиваю боксеры, достаю сахарницу с полки.

– Держи, хорошая работа, заслужила, – мне не хочется больше видеть ее в своем доме. – Дверь закрой за собой.

Покидаю кухню, надеясь, что девушка уйдет, но она бежит за мной. Буквально. Бежит, прося остановиться. Настигает меня посреди круглого холла, где стоит рояль, за которым проходили в детстве наши совместные уроки. Замираю, стараясь не чувствовать тепла ее ладоней.

– Прости меня, Лешенька. Все было так давно. Забудь, – шепчет голос, когда-то вводивший меня в состояние экстаза. – Давай просто жить дальше.

– Жить?

Разворачиваюсь, отталкивая от себя хрупкую фигурку.

– С тобой жить? Ты себя слышишь? – отвращение к ней побеждает неудовлетворенную похоть и воспоминания о моментах единения. – Да после тебя в венеричку бежать впору, а ты жить.., – злобно усмехаюсь, потому что мне безразлично, что я делаю ей больно, или должно быть безразлично. – Ты че с собой сделала? Дешевка из придорожного леса и та не так затаскана…

– Будто у тебя никого не было за это время? – орет девушка от обиды и кидается на меня с кулаками.

Ловлю кулачки с остро выпирающими костяшками пальцев, стараясь не рассмеяться ее жалкой попытке напасть на меня. Тащу к зеркалу у дальней стены комнаты сопротивляющееся невесомое тело.

– Посмотри! – тоже ору, злость на мечты, растоптанные ей, не позволяют мне разговаривать нормально. – Смотри на себя, тварь! – толкаю к зеркалу, и ее взгляд останавливается на собственном отражении. – Смотри, во что ты превратилась! Что это? – стискиваю тонкое предплечье, отмеченное чьей-то пятерней, – а это? – бешеным движением сдергиваю с нее тонкую ткань платья, кряхтящую от разрыва, обнажая грудь, с которой еще не успела сойти краснота от ее ночных приключений. – Нравится быть пьяной подстилкой, так будь.., – успокаиваюсь, увидев как из темноты ее карих глаз бежит тонкая соленая струйка. – Но мне такая не нужна.

– Что ж ты от минета не отказался? – пытается фыркнуть, но выходит жалко.

– Хотел узнать, чему ты научилась. Молодец, кстати, не каждая шалава так сможет.

Не понимаю, зачем говорю это. Мне казалось, я давно остыл к однокласснице. Не хочу срывать на ней злобу. Она не виновата, что не может долго держать ноги сдвинутыми. Может, просто натура такая?

Почему ладони тянутся к ней сами? Мне нужно успокоить ее. Не хочу, чтобы она ревела. Но заставляю себя сделать пару шагов прочь, оставляя ее позади.