– Но товарищи, граждане, это ошибка – вскочил ошарашенный Лев Борисович, – я всегда был за Советскую власть и сам готов перегрызть горло, так сказать врагам народа. У меня диссертация, мне ее сдавать скоро. Да что я говорю… Разберитесь пожалуйста, это ошибка, я уверяю вас!

– Ошибка говорите. Ладно, с этим мы разберемся… – растягивая слова, сказал старший, – Мы разберёмся, только если Вы будете сотрудничать, разумеется.

– Да, да, все что угодно, – с радостью пролепетал Левочка. Его сутулая фигура распрямилась.

– К нам просочились слухи, что среди ваших коллег, в частности, – он вынул из папки нужную бумажку, – младший научный сотрудник Шепитько, старший сотрудник Павлюченко участились случаи выражения недовольства линией партии по вопросам международной политики и лично товарищем Сталиным. Это так?

– Нееет… Нет, товарищи, это тоже ошибка. Они отличные ребята, комсомольцы, вообще золотые головы.

– Значит, Вы не хотите нам помочь.

– Таким образом не хочу, – твердо сказал Лев Борисович, снимая очки.

– А теперь слушай, сученок, и наматывай на ус, – к нему подошел младший, – если не подпишешь, вся семейка твоя по статье о Госизмене пойдет. Понял? – с этими словами он коротко замахнулся и ударил Левушку под ребро. Тот тихо сполз со стула, выронив на холодный пол очки.

– Ну! Не слышу?

– Понял, – задыхаясь, прохрипел тот. Потом, отхаркавшись, через минуту, – Но не подпишу…

…Дни в камере тянулись долго. Как-то после завтрака, дверь камеры открылась. Вошли те же двое, что допрашивали его первый раз.

– Переодевайтесь, времени у нас мало, – приказал блондин.

Вышли во двор. Глаза Левушки ослепли от выпавшего снега. Ехали они достаточно долго, пока не приехали на берег Днепра к красивому белому зданию с колоннами, упрятанному за высоким каменным забором в тиши загородной жизни. Его провели на второй этаж по широкой парадной лестнице с красными ковровыми дорожками, распахнулась могучая дверь и впереди, за широким столом его встретили двое.

– Здравствуйте, товарищ. Надеюсь, меня представлять Вам не надо, – произнес первый, глядя хитрым прищуром

– Здравствуйте, Ни… кита Сергеевич.

– Это Корнийец Леонид Романович, – кивнул он на другого. – У нас к Вам дело государственной важности. Сначала слушайте. Вопросы будут потом. Начну с того, что обстановка в мире сейчас непростая и мы на грани войны с фашистской Германией. Немцы подошли к нашим границам, Польша захвачена. Вы, как сознательный комсомолец, должны понимать, что мы не можем оставить без ответа этот вопиющий факт. Чтобы там немцы не готовили, мы должны их вот здесь держать, – он собрал в кулак растопыренные перед Львом Борисовичем толстые пальцы. – Не упускать из виду их агрессивные намерения. Вы комсомолец, впереди Вас ждет прекрасное будущее. И мы хотим Вам поручить важное комсомольское задание. А выполните его, я Вас лично рекомендую в Коммунистическую партию! Вопросы есть? Ах, да, инструкции получите. Уведите его, – кивнул он стоящим у двери конвоирам, и ошарашенного Льва Борисовича увели вниз.

Прошло полгода…

Дверь гостиной старого киевского дома дореволюционной постройки выходила на балкон. Занавески играли отсветами майского солнечного утра. В гостиной мельтешили люди. Пуская сигаретный дым, на диване примостился глава семейства – Борис Натанович Бауэр. Читая «Правду», он покручивал буденовские усы и с негодованием восклицал:

– Нет, вы посмотрите на этих немцев! Стоят у нас тут под боком, и мы даже не колышемся! И все у нас хорошо и все весело!

– Боренька, хватит дымить, на балкон иди. Левушка, Левушка, – полная полуседая женщина, в нарядном цветастом платье с фонариками по тогдашней довоенной моде бегала из кухни в гостиную, таская закуску, тарелки, блюда, – скоро гости придут, а у тебя еще галстук не завязан. Софушка, да завяжи ты ему галстук, наконец, а то перед людьми уже будет неприлично!

Гостиная, где бегала мама Льва Борисовича, располагалась в квартире его родителей, на улице Кирова. Был жаркий май, но комнаты, выходящие на тенистый фасад и затененные вдобавок растущими напротив липами, дарили прохладу и душевный комфорт. Лева должен был к двум часам сесть на поезд. Он был одет во фланелевый пиджак, просторную белую рубаху с воротником и широкие парусиновые штаны. Из радио неслась песня про вольный ветер, который обшарил все на свете и жизнь казалась сладким медовым пряником. В перспективе, после экспедиции, ему было обещано хорошее место и повышение до старшего научного сотрудника. Подпевая радио, насвистывая знакомый мотив, он стоял перед зеркалом. Софья Борисовна, его сестра, затягивала узел на непослушном галстуке.

– Ну что, братик, завидую я тебе, страну нашу большую посмотришь. Писать часто будешь?

– Софочка, ну как мне писать часто? Я же не на курорт еду. У меня ответственная работа. Потом я не люблю сантиментов, все по существу люблю. Что толку в этих письмах, приеду, все расскажу. Кстати, муж твой когда явится? Уже почти одиннадцать.

Гости собрались через полчаса. Набралось немало: родственники, сотрудники с женами. Тост провозгласил профессор Онищенко:

– Друзья мои! Сегодня мы провожаем самого молодого из нас, самого талантливого! Пусть этот день, двадцать второго мая тысяча девятьсот сорокового года станет для этого молодого человека отправной точкой его, понимаете ли, пути в науку. Кто знает, с какими препятствиями и трудностями столкнется сей горячий юноша? Пожелаем ему оставаться всегда задорным, жизнерадостным, трудолюбивым и настойчивым в науке! Давайте поднимем тост за его молодой энтузиазм ученого, за то, чтобы он никогда не сбивался со своего пути! Ура, товарищи!

– Урааа!!! – грянуло со всех сторон.

У поезда собралось много провожающих. Гудел паровозный гудок, возвещающий о скором отправлении поезда. Духовой оркестр играл «Амурские волны». На небольшой, обшитой красным ситцем, сбитой из досок трибуне, стояло несколько представительных персон. Одна из них, низкий полноватый немолодой человек в белой широкой кепке, крякнув и откашлявшись, взялся за рупор. Музыка замолчала. Поднеся рупор ко рту, он пронзительно начал:

– Сегодня мы провожаем в далекую экспедицию наших сынов! Все они комсомольцы, партийные люди, цвет нашей интеллигенции и рабочего класса! Пожелаем им не уронить в далеких восточных землях честь нашей Родины, на совесть трудится в нелегких условиях, быть примером мужества и стойкости для граждан Востока! Пронести наше красное знамя с гордостью. Чтобы… – голос тонул в паровозных гудках, говора толпы, – Ура, товарищи! Слава коммунистической партии и товарищу Сталину! Ураааа!!!

Раздался пронзительный свист паровоза и гудок к отправлению. Снова заиграл оркестр. На этот раз «Прощание славянки».

– Левушка, пиши, родной, пиши, как сможешь! – София бежала за поездом, рядом с ней вприпрыжку бежал ее долговязый муж, Иван Федорович Мещеряков. – Если не будешь писать, я на тебя нажалуюсь в партийные органы, чтобы тебя вернули! Приезжай поскорей, родной! До свидания…яяя…!

Левушка махал букетом свежих роз, был по-хорошему счастлив и верил в торжество идей марксизма-ленинизма.

Пароход

Лето в этом году стояло умеренно жаркое, запах цветущих лип витал во влажном воздухе после пролившегося после обеда ливня. Раскидистые деревья парка в предвечерний час прятали толпы гуляющих и жаждущих побыть в тиши мегаполиса. Желающих с комфортом поваляться на жаре, на мокрых солнечных полянах, было немного. Круглов с Ириной взяли по бутылочке их любимого пива, уселись в тени верхней палубы и приготовились плыть на теплоходе, который уже с полчаса стоял на пристани в Коломенском. Круглов, невысокий спортивного вида человек с коротким тёмным ёжиком густых волос, был почти на голову ниже своей пассии, голубоглазой привлекательной блондинки.

– Вот смотри – есть пробка, – он грациозно провел ладонью перед бутылкой.

– И нет ее, – опередила его Ирина, – этому фокусу сто лет. Ты её заранее открыл.

– Все она знает, эта девушка, – вздохнул он, – Только не знает, что меня начальство пасет с какой-то командировкой в Штаты.