– Не надо тебе ехать, Вайолет, – шептала мне Вики накануне вечером – мы обе в пижамах, наши кровати рядом, – когда я открыла ей наш с Троем план. – Не надо. Это я беглянка.

Я сбежала прямиком в непоправимое, и впоследствии Вики пришлось быть хорошей дочерью, той, которая сидела рядом с мамой в зале суда, той, которая должна была держать ее за чахнущие руки. Той, которая вышла за скучного парня с деньгами. Может быть, Вики не нравятся ее вещи, в которых она похожа на агента по недвижимости. Может быть, поэтому она положила в мою сумку розовое.

Я надеваю розовые вещи, потому что пришло время выходить и начинать дышать воздухом свободы. Вики Портленд не испугал бы – тут одностороннее движение, есть светофор, а мне вот страшно. Здесь магазины, рестораны, музеи и красивые, модно одетые люди на улицах, и это вам не Эбботт-Фоллз – тихий городишко, расположенный на реке, которому после сокращений на бумажной фабрике, кроме «Данкин Донатс» (там я познакомилась с Троем), церкви и спортивных секций в старшей школе, и похвастать-то нечем.

Итак, едва добравшись до конца квартала, я отступаю. Собственности у меня немного, но она позарез мне нужна, вот прямо немедленно, и я несусь назад, потом вверх по лестнице, отпираю дверь, тяжело дышу и принимаюсь касаться своих вещей. Стул, стол, куртка, вилка, полотенце, шампунь Paul Mitchell – мое, мое, мое. Потом хватаю мамино кольцо и сжимаю его в кулаке, крепко, еще крепче, и мамин бриллиант впивается в ладонь, словно шип утешения и вины.

Два дня спустя я предпринимаю еще одну попытку и крадучись спускаюсь мимо двух других квартир. Кажется, что там никогда никого нет, однако по вечерам с лестницы тянет запахом вареного лука. Не такой уж и ужасный запах. Выйдя на улицу, я какое-то время стою на крыльце, как будто это трамплин для прыжков в воду, а улица – бассейн с шестиметровой глубиной. Над дверными звонками наклейки: Амузу, Стюарт/Дрисколл, Слейтер, Ругаба, Тумбли/Харрис, Абди. Звонок «Три Б» без наклейки – это я.

Растущие вдоль улицы старые деревья пустили почки и уже начали покрываться весенней зеленью, от которой мне всегда почему-то грустно. Из-за широко раскинувшихся ветвей здания на улице выглядят не такими облезлыми. Книжная дама из Книжного клуба научила нас заклинанию, которое мы произносили хором: «Я читаю. Я мыслю. Я обсуждаю прочитанное».

Наконец я схожу на тротуар и иду. Два квартала, потом направо, здесь улица более оживленная, с интенсивным утренним движением и сердитым бибиканьем, но есть булыжная мостовая и торговый центр со скамейками и парапетом. На той стороне площади художественный музей, перед входом неказистая скульптура – приземистая ржавая семерка. Цифра семь. Видимо, знаменитая.

Когда мы с Троем ехали в Портленд, горланя песни так громко, что звенели стекла, впереди у нас была жизнь, где могло найтись место и этому музею. Мы бы пошли туда и были бы без ума, причем оба, от какой-нибудь особенно офигенной картины. Небольшой, с глянцевой поверхностью, но неизвестной. Мы были бы теми единственными, кто оценил ее величие. И картина потом навсегда стала бы «нашей» картиной, а художник – «нашим» художником.

Вот какие мысли меня тогда занимали.

Везде люди, ни одно лицо не кажется знакомым, некоторые подчеркнуто спешат, в портфелях и сумках у них очень важные бумаги. Встречаются и типы, претендующие на артистическую натуру: кольца в носу и навороченные татуировки. У Троя их было шесть, а я иголки терпеть не могла. Не было, а есть. У Троя, где бы он сейчас ни находился, шесть татуировок, но для меня он теперь в прошедшем времени.

Я двигаюсь в потоке людей, боясь, что кто-то из них выхватит у меня банковский чек, который я крепко сжимаю в руке, стараясь при этом запомнить дорогу, чтобы вернуться – а вдруг заблужусь? Оказывается, я живу в той части центра города, которая называется «полуостров». Считай, в историческом центре. Который, видимо, и расположен на полуострове. Здесь пахнет океаном. Я миную «Ренис», эту сеть магазинов по сниженным ценам я знаю по родному городу («Ренис: приключение Мэна»), и сердце у меня слегка подпрыгивает, когда я, резко развернувшись, вваливаюсь в магазин. Женщина за прилавком, вздрогнув от неожиданности, оглядывает меня с ног до головы и сбрасывает со счетов, решив, что я безвредна. Я рада, что внешне безвредна.

Взяв тележку, я с минуту медлю – дышу. Потом выбираю кошелек, две упаковки трусов, в каждой по шесть пар, с кружевной отделкой. Прощайте, провисшие старушечьи панталоны из хлопка. Добавляю упаковку из трех пар носков с кроликами, причем кролики в очках, и две футболки с длинным рукавом моего нового размера «скелет», одна зеленая, другая черная в тонкую фиолетовую полоску. После чего выбираю сумочку, маленькую и недорогую, надеясь, что она не выглядит уцененной. Нахожу на распродажном стеллаже юбку и пару туфель без каблука – вдруг попаду в приличное место. Там же есть блузка со сборками на рукавах, но она один к одному тюремного голубого цвета. Так что нет.

Подойдя с тележкой к кассе, я достаю из кармана наличные и протягиваю их кассиру левой рукой, потому что из правой ни за что не выпущу чек. Ни на одну наносекунду. Мне страшно тратить деньги. Я даже не знаю, сколько стоит аренда моей квартиры. Или возьмут ли меня на работу. В последнюю минуту добавляю бутыль средства для стирки, чтобы вручную постирать все, что купила. Прачечная самообслуживания в Эбботт-Фоллз стоила довольно дорого, и я даже представить себе не могу, во что это обойдется здесь.

В соседнем квартале мне попадается банк, где женщина с рядами тугих косичек и помадой цвета сливы помогает мне открыть два счета, текущий и сберегательный, на сумму банковского чека в моем конверте. Но сначала я должна объяснить свое положение.

– Всем нам приходится с чего-нибудь начинать, мисс Пауэлл, – говорит банковская служащая по имени Лиллиан.

Хотя я призналась, что совершила непреднамеренное убийство, она мне улыбается, и ее доброе лицо чуть ли не полностью меняет мое восприятие настоящего. У нее легкий акцент – видимо, она знает, как начинать с нуля.

– Сестра оставила меня здесь одну, – рассказываю я. – Я видела, как ее машина скрылась за поворотом.

У меня так сильно трясутся руки, что я не в состоянии открыть конверт.

– Давай помогу. – Лиллиан берет у меня конверт и вскрывает канцелярским ножом. – Вот видишь? Трудно будет не всегда.

Я говорю Лиллиан, что все, что у меня осталось от мамы, – кольцо не по размеру и этот чек, и спрашиваю, нельзя ли сделать копию чека, чтобы оригинал оставить себе.

– Ой, нет, – отвечает она, искренне расстроившись за меня. – Могу отдать тебе копию, но не оригинал. – Она разглаживает чек на чистом столе. – Вот как надо сделать, – говорит она, проводя пальцем по маминой подписи. – Теперь давай ты.

Я провожу пальцем по маминому имени, написанному замысловатым почерком, – Элеанор В. Пауэлл, – воображая, что ощущаю тепло ее руки.

– Вот так, – говорит Лиллиан. – Чувствуешь?

Я киваю, бесконечно благодарная этой доброй женщине, которая предупреждает меня, что пока не пройдет пять рабочих дней, я не смогу ни выписать чек, ни воспользоваться дебетовой картой. Они должны все перепроверить, и как их осудишь? Что касается ПИН-кода, она советует выбрать что-нибудь, что легко запомнить, и я беру последние четыре цифры своего личного номера осужденного. Но меня тут же поражает в самое сердце мысль, какой же это глупый ПИН-код.

– Все нормально, милая, – говорит Лиллиан, – его можно потом изменить.

Но я не в состоянии снова проходить через все действия, связанные с банковской картой, поэтому оставляю как есть.

Выходя из банка, я чуток плачу, и это странно, ведь Лиллиан была такой милой, а я выбрала дурацкий ПИН-код, и моя мама умерла от горя, и мой бойфренд-тире-жених-тире-будущее-тире-все не пришел на суд и ни разу не приехал ко мне, и если я умру прямо здесь, то ни один человек на целом свете об этом не узнает.

Мы с Троем тогда ехали в Портленд, город нашей мечты. Его мать была против: «Ах, нет, молодой человек, ты туда не поедешь, а поедешь обратно на север». То есть в колледж. Но он на север не поехал. Из-за меня. Вдобавок за нарушение по части алкоголя его вывели из состава футбольной команды. Это был еще один серьезный повод бить тревогу, но я была не из тех, кто эти сигналы замечал. Единственный повод, который видела я, был весь в бабочках. В синих птицах и ромашках.