Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Да скажи хотя бы, что натворил тогда Стемид! – хлопнул себя по бокам обычно невозмутимый воевода. – Не из праздного любопытства спрашиваю. Как-никак, сын мне Стемка. Должен же я понять, от чего его предостеречь, когда один князь приказывает изгнать его, а другой так же твердо велит привезти в Смоленск. Как говорят у нас в Киеве – оказался парень между молотом и наковальней. Тревожно мне.

– И мне тревожно, – кивнула княгиня. Оглянулась на двор, где шла подготовка к пиру и где сейчас так требовался ее хозяйский глаз, но даже интереса прежнего не возникло. И, взяв Кудияра за широкий рукав рубахи, она потянула его за ближайшие строения, желая поговорить о тайном так, чтобы никто не отвлек.

За бревенчатой стеной ближайшего сруба княгиня опустилась на завалинку, поправила сползшее на плечи покрывало.

– Сам, небось, знаешь, каков у тебя Стемка. Дерзок, шустр, самолюбив. Ты рассказывал, что ни время, ни служба в дружине Игоря его не изменили. Но я-то понимаю, что не только боги таким норовом Стему наделили. В его нраве своевольном есть и наша с Эгилем вина. Да, некогда любили мы сына твоего, Кудияр, к роду своему приблизили, за один стол с собственными детьми сажали. Жилось ему в Смоленске вольготно и безбедно. А так как парень еще и пригожим уродился, то все его любили, а у баб и девок местных он особым вниманием пользовался. Помнится, ему только тринадцать годочков стукнуло, а я его, распутника, уже из девичьей по ночам выгоняла.

– Да не томи душу, Гордоксева! Каков собой Стема, я и без тебя знаю.

– Знаешь ли? А вот послушай меня. Светораде тогда одиннадцать годочков было, когда Стема твой запер ее в конюшне да хотел снасильничать.

Кудияр промолчал, только в глазах его мелькнул испуг. Не гнев, не возмущение выходкой сына, а именно испуг. Ибо он понял, от чего тогда спасла Стему Гордоксева, вырвав кнут из руки разъяренного Эгиля, а потом отправив воспитанника к отцу в Киев. С наказом никогда не возвращаться в Смоленск…

А Гордоксева продолжала негромко:

– Не подумал тогда о малолетстве княжны сын твой. Подмял под себя, разорвал на ней рубаху. Но Светорада такой крик подняла, что конюхи выломали дверь и успели поймать Стему, когда он уже в окошко выскакивал.

– Да не мог Стема такого бесчестья вам желать!.. – застонал Кудияр. – Ведь он и о тебе, и о князе Эгиле всегда только уважительно отзывался.

– Ну уж как хочешь, так и понимай. А я бы никогда напраслину на сына подруги не навела. Да и тогда я не сразу поверила, пока не увидела дитя свое, растерзанное, заплаканное, пока не выслушала признания дочери. Говорю тебе, у княжны тогда только первое женское появляться стало, а Стеме уже пятнадцать было, сильный, здоровый уродился. А Светорада… Она ведь души в Стеме не чаяла. Вот он, видимо, и решил, что и княжна Смоленская про него. А Светораде только одиннадцать тогда минуло…

В голосе Гордоксевы появились печальные нотки. Кудияр молчал. Что ж, любая мать затаила бы зло, а Гордоксева еще и спасла Стему. Но вряд ли забыла старую обиду, и тем более не мог забыть ее отец Светорады.

– Стема мой сын, – негромко проговорил Кудияр. – Я принял его, я успел сердцем к нему прикипеть. И я буду защищать его… Даже перед тобой и Эгилем!

Со стороны кухонь повеяло чем-то подгоревшим. Гордоксева оглянулась, словно только теперь вспомнив, где ей следует быть. Но перед уходом она спросила, где сейчас сын Кудияра.

– Я велел ему пока не сходить с корабля, ждать наказа от меня.

Гордоксева понимающе кивнула, поправила на голове складки покрывала.

– Вот и пусть пока в стороне держится. Ни мужу, ни дочери о его появлении я говорить не стану.

– Но Олег приказал ему вечером в терем явиться, – заметил Кудияр.

Гордоксева смотрела на него с непониманием, потом протяжно вздохнула.

– Мудрено разгадать помыслы Вещего. Что ж… Если он велел, пусть Стема приходит. Но учти, Кудияр, я его в самый дальний конец столов посажу, среди уных и детских[64]. Чести для твоего сына в том немного, да только, если Эгиль и дочь моя его там не заметят, может, и обойдется все.

На том и порешили.

Солнце еще клонилось к лесистым берегам за Днепром, а пир во дворе смоленского детинца уже шел полным ходом. На столы выставлялись большие подносы с зажаренными кабанами, гусями, дичью, ставили блюда, полные медвежатины, оленины, нежно золотившегося среди зелени мяса молочных поросят. По кругу ходили чаши и кубки, раздавались звуки музыки – мелодичное наигрывание рожков и сопилок, переливы гусельных струн, звон посеребренных бубенцов, удары бубнов.

Князья и самые знатные гости Эгиля восседали на галерее терема, глядя на тянувшиеся вдоль всего двора столы, слушали пение певца-гусляра.

Молодой князь Игорь, отодвинул от себя блюдо дичины, испеченной с яблоками. Он уже так насытился, что даже хмель не брал. Но время, когда положено напиваться, еще не пришло, пока все шло чинно: говорили здравницы за князей, поминали богов, восхваляли весь собравшийся честной люд. Все должны были понимать, что это не просто пир-братчина равных, а празднование уговора, заключенного между Киевом и Смоленском, объединения сил Днепровской Руси. Однако Игорь еще не видел невесту. Зато сидевший по правую руку от него княжич Ингельд указал молодому князю на тех женихов сестры, учтиво приглашенных на пир, хотя ранее им и было отказано в руке княжны.

– Видишь круглолицего хазарина, который глядит в свой кубок, словно желая увидеть там предсказание своей судьбы? Вот тот, с холеными усиками, как принято у хазар. Так вот, это и есть шад Овадия, сын самого кагана Муниша. На днях он уже отбудет, а пока зван на пир как дорогой гость. Я бы дал ему по шапке да прочь прогнал, отродье хазарское. Но нельзя. Отец даже дарами богатыми его одарил, чтобы не затаил обиды царевич и дальше поддерживал мир с подвластными Смоленску землями. А теперь, друже Игорь, взгляни на ромея в блестящей накидке со сверкающей брошью на груди. Этот ведь тоже в женихах числился.

– Да ведь он стар уже! – засмеялся Игорь. – У нас говорят: седина в бороду…

– Бес в ребро, – засмеялся Ингельд. – Однако где ты видел у него бороду, Игорь? Бреется ромей, как у них в Царьграде принято. Но слышал я от брата Асмунда: мол, не явись ты, может, и сосватали бы за него сестрицу мою. А теперь погляди на витязя, что сидит подле твоей Ольги. Это Гуннар Хмурый. И как по мне, не посватай ты Светораду, вот бы был для нее славный муж, как по мне!

Ингельд еще что-то говорил о варяге, но Игорь сейчас думал лишь о том, что Ольга подле варяга Гуннара не сводит с него взгляда. Да и он к ней склонился, слушает, что девица ему говорит. И это разозлило Игоря. Хотя что он мог? Да и о палянице своей ему теперь думать надо, а о невесте. Вот он и спросил, даже резче, чем сам хотел:

– Сестра-то твоя где, Ингельд? Ты мне женихов ее все показываешь, а сама она прячется, словно чья-то жена беспутная.

От его гневных слов брат княжны опешил, смотрел на Игоря, слова не мог сказать. Но его резкие слова услышал сидевших подле Ингельда Асмунд.

– Светорада от тебя, Игорь Киевский, никуда не денется, – молвил младший княжич. – Однако отмечу: ни один из достойных женихов Светорады не смел грубое о ней сказать, уважая ее честь и честь князя Эгиля.

– Знать, не столь и достойные они, раз всем от ворот поворот указан, – сверкнул зубами Игорь. – А мне вот перед Эгилем заискивать нет нужды. Я сам ему честь оказываю, решив с ним породниться.

Еще что-то обидное хотел бросить Игорь, но осекся, заметив внимательный взгляд Олега.

– Ты бы на хмельное меньше налегал, – заметил Вещий.

И вроде негромко сказал, но у Игоря даже мурашки пошли по спине. Олег всегда умел его ставить на место. И хотя сын Рюрика с детства привык повиноваться, иногда он князя просто побаивался. Ибо знал: Олег способен на что угодно.

Вот он и отвернулся, смотрел на потешавших гостей во дворе скоморохов.

вернуться

64

Уные – младшие дружинники; детские – осиротевшие дети воинов, воспитывающиеся в дружине.

24
{"b":"91962","o":1}