– Да, – я опустила горящее лицо. – Всего один раз. И это был мой жених.

– Оставил–таки свой след на земле, – выдохнул Петр.

– У меня будет ребенок? – я приложила руку к животу, не веря в происходящее.

– Вот почему она так долго в себя не приходила, – старуха с трудом распрямилась. – Как же я забыла спросить? Ведь тяжелым капли давать опасно.

– Я потеряю дитя?! – я еще не осознала, что ношу под сердцем ребенка, но уже страшилась лишиться последнего, что связывало меня с Игорем.

– Нет, – покачала головой Мирела. – Раз слышала детский плач, он родится, но…

– Но?

– Ведьмовская сила его тоже изменит.

– Как?

– Кто знает? Пока не вырастет, не поймем.

– Но были же случаи? – я схватила Мирелу за подол, не позволяя отойти от себя. – Скажите, что произошло с теми детьми?

– Кто обретал способность понимать звериный язык, кто сам умел превращаться в зверя, а иные были награждены колдовской силой.

– Но это же хорошо? Не во вред людям? – я жила надеждой, что дитя от Игоря станет его продолжением – добрым и красивым.

Старуха вздохнула.

– Зачем девочке печалиться о плохом? – не дал сказать ей дядька Петр. Поднялся сам и поднял меня. – Каким мамка воспитает, таким дитя и будет.

Я долго не могла уснуть. Ворочалась. Дядька Петр даже прикрикнул на меня.

– Чего тебе не спится?

Я прислушалась к лежащему между нами Егорке, но различила лишь ровное дыхание. Ему хоть в уши кричи, не шелохнется. Так набегается за день, что спит мертвым сном. А вот у дядьки Петра сон чуток.

– Я все дни после смерти родных сама словно мертвая была, – прошептала я в темноту. Знала, Петр услышит. – Но больше всего меня тревожило, что я поверила Игорю. Себя ему отдала, а он… Теперь же я твердо знаю, что мой жених не виноват. Сам от рук брата пострадал. Мне больно принять, что он погиб, но в то же время радостно, что я в нем не ошиблась. А ребеночка этого я хочу. Пусть хоть волчонком родиться, буду любить. В нем же половинка от моего Игоря.

– Да, – только и сказал Петр.

– Одного не пойму, – я повернулась на бок и положила ладони под щеку, – как у Горана рука поднялась на родных. Ладно князь Ратибор был ему чужим, но убить брата и мать…

– Много зверей в человеческом обличии по земле ходит. Сразу и не угадаешь, – Петр тяжко вздохнул.

– Но зачем? Разве ему плохо жилось? Я видела его. Сытый и довольный.

– Зависть. Игорь хоть и младший брат, после отца сделался бы хозяином крепости. А как иначе? Княжеский наследник. А Горан никакого титула не имел. Простолюдин. И мать его из простых. Пришлось бы со временем в подчинение попасть или крепость покинуть и собственными хлебами перебиваться. А уходить не хотелось. Тут еще свадьба близко, а значит, не пройдет и года, родится еще один законный наследник, который приберет к рукам не только крепость Ратиборов, но и славный город Беримиров. Ты же старшая в роду, а значит, тоже наследница.

– Но матушка была на сносях, мог родиться сын, – возразила я.

– Вот Горан разом все и порушил. И на левом берегу реки он один командир, и на правом – главный. И время–то как хорошо подобрал. Ваши пустили его в дом без опаски – как же, брат жениха! А до того он смекнул, что Ратиборовская дружина к новому хозяину еще не привыкла. Может, обижена была им? Урезал довольствие или ввел новые порядки. Кто теперь знает? Посулил Горан денег и добра, вот и примкнули к нему.

– Поэтому в моем видении крепость была цела, а вот деревня под ней – нет. Но зачем ее жечь?

– Для острастки. Там только факел кинь, все огнем займется. Дома липли друг к другу.

– Как мне дальше жить, дядька Петр? Я с дитя только обузой всем буду.

– Назову тебя своей дочерью. А малого – внучком. Или внучкой. Моего душевного тепла на всех хватит. Будем странствовать. А как придет зима, встанем на постой. Новые пляски–частушки придумаем. Ты к весне как раз родишь, и мы снова в путь тронемся. Заживем!

– А как же месть? Неужели спустим Горану с рук его преступление?

– Пока дитя не подрастет, о мести придется забыть. Сейчас для тебя главное – себя и душу в добром здравии сохранить.

– Но пока пузо на нос не лезет, я могу выходить к людям с Зорькой, чтобы заработать монеточку? Знаю же, что пеленки потребуются, – у меня шла голова кругом.

Поплакать бы, пожалеть себя, но слезы куда–то делись. И печаль камнем лежала на сердце. Вчера еще была невестой, а сегодня круглая сирота и невенчанная вдова. А к весне на руках появится орущий комочек. Не знала я, что жизнь умеет делать такие страшные повороты.

Со всеми этими переживаниями, совсем забыла, что я больше не я, а Ягори, рожденная в таборе рома. Посмотреть бы на себя новую в зеркало, но не хотелось дядьку Петра тревожить, спрашивать, не осталось ли от его дочери зеркала. И так полночи маялся, утешая меня разговорами.

Утром все же решилась попросить, и получила небольшое зеркальце на узорной ручке. Мне давно, еще в начале пути, был выданы Петром гребень и несколько простых лент для кос. Гребешок оказался парой этому зеркальцу. Сразу было заметно: одним мастером сделаны. Нитку жемчуга, что перевивала мою косу, пришлось спрятать. Я хотела продать дорогое украшение, но дядька Петр не позволил. Сказал, пусть на память о хороших временах останется.

«Повезло мне на добрых людей», – подумала я тогда, переплетая косу.

Я не сразу заглянула в зеркальце. Сначала перемыла плошки после завтрака, пытаясь не смотреть на свое кривое отражение в ручье, потом скатала и убрала постель. Дождалась, когда Петр и Егорка, все утро беспрестанно пялившийся на меня, уйдут в поле, чтобы привести лошадей. Пора было трогаться в путь.

Прежде чем разглядеть себя, я уняла бешенный стук сердца. И без зеркала было понятно, что изменилась: волосы от рождения были медного оттенка, а теперь сделались чуть ли не красными. Еще виться круто начали, словно я на самом деле родом из рома. Одно хорошо, голос стал более глубоким. Пропали писклявые ноты, словно я сделалась старше. Я даже попробовала петь и удивилась, как ладно получилось. Но вот остальное…

– Чего киснешь? Не понравилась самой себе? – спросил Петр, приведя наших лошадок. Заметил, как я закусила губу, вертя головой туда–сюда. – Красивая же, как и обещали.

– Красивая, – буркнула я, пряча зеркало. – Но совсем чужая.

– Ничего, привыкнешь. Даже Егорка признался, что так ты гораздо милее смотришься.

– Не узнаю я себя, отчего жутко становится, – я горестно вздохнула. – Нос вроде такой же, да не такой – более курносый, что ли. Губы сделались тоньше, а рот меньше.

– Зато глаза на пол–лица, – Петр улыбался.

– Но не карие, к каким я привыкла, а зеленые. Как вода в застоявшемся пруду. Брови широкие и темные, как у персиянки. И сиськи… – я отвела глаза, борясь с собой, чтобы не сказать «как вымя у коровы». – Откуда такие сиськи? Одежда трещит.

Дядька Петр рассмеялся.

– Зато теперь не надо прятаться. Дыши свободно, гуляй, где хочешь. Ни один, кто знал прежде, не опознает.

– Дядька Петр, скажи, почему за свободу надо платить такую высокую цену?

– Потому что она бесценна, – он вытащил из–за пояса кнут и передал его красному, точно рак, Егорке. Наверняка малец подслушивал нашу беседу.

К тому времени он уже запряг лошадей. Я забралась на облучок и пристроилась рядом с мальчишкой. Дядька Петр пошел к голове обоза. Теперь ему не надо все время находиться рядом со мной, боясь, что меня опознают.

– Ягори, подожди! – крикнул кто–то, как только мы только тронулись.

Егорка осадил лошадей и пихнул меня локтем.

– Тебя зовут, оглохла, что ли? – буркнул он. – Или забыла, что тебя Ягори звать?

Я цыкнула на мальчишку и оглянулась. Бежала Зорька.

– На, бабушка передала. Всю ночь юбку переделывала, – она сунула мне свернутую в узел красную ткань. – Сказала, чтобы сразу переоделась. Нельзя тебе в своем платье разгуливать. Вдруг заприметили его на княжне? Ткань дорогая, пуговки из кости сделаны. Кружево на верхней рубашке по цене коровы. Вот и прицепятся с расспросами, где взяла? Так как теперь ты рома, то сразу скажут, что украла. Еще плетей отхватишь.