…При разговоре по телефону он представлял себе женщину, по меньшей мере, средних лет, с серьезным жизненным опытом, по-бабьи растерянную от навалившегося горя, суматошную и беспомощную одновременно. А перед ним сидела совсем молодая, можно сказать, девушка, которая всего-то год назад вышла замуж и сменила свою девичью фамилию Копылова на мужнину – Васильева. Она и паспорт свой показала, будто боялась, что ей не поверят. Муж ее остался дома, с ребенком, который недавно у них родился, а вот вчера были крестины, а потом домашний праздник, с которого и уехали дорогие гости – Настя с мужем Виктором Альбертовичем и дочкой Настенькой, которую Порубов в свое время захотел назвать именно так – в честь горячо любимой жены.
Чувствовалось, что, несмотря на свой «нежный» еще возраст, именно Татьяна была «головой» в своей семье, а муж послушно выполнял ее поручения.
Но Турецкого больше всего интересовали не отношения в семье Татьяны, о чем она повествовала несколько бестолково, но громко и уверенно, будто боялась, что кто-то в самом деле покусится на ее самостоятельность. Она сказала еще, что гостей вчера было много, что все хорошо попраздновали, возвратившись из церкви, и что больше других, как ей показалось, был доволен Виктор Альбертович, который до последнего времени охотно помогал им с Петей, с мужем, ну Петром Семеновичем, так его полностью зовут там, где он работает. Однако Турецкому было неинтересно слушать, где и кем работает Петр Семенович – тоже совсем молодой, судя по всему, человек. И не вызывало сомнения известие о том, что Порубов помогал молодоженам, даже неплохой двухкомнатной квартирой их обеспечил в том районе, где они прежде проживали в коммуналке – это на Восточной улице, недалеко от ЗИЛа, где и трудится в инструментальном цехе Петя, то есть Петр Семенович – толковый рабочий парень, а с недавних пор – отец семейства. И в том, что сына своего родившегося они назвали Виктором, была не только благодарность за прошлую помощь, как понимал теперь Турецкий, но и отчасти прозрачный намек на родство. А то, что Виктор Альбертович был в свое время, еще при первом президенте, очень большим человеком, – ни для кого не секрет. Но, даже оставив свою прежнюю службу, он не стал от этого менее значительным, хотя по-прежнему помогал своей первой семье, родне новой жены, не дожидаясь просьб, и вел себя при этом совсем просто и доступно. Короче говоря, очень хороший был человек, которого ей, Татьяне, искренне жалко. Она и слова произнести сперва не могла, когда услышала по телевидению про убийство. А потом так разрыдалась, что муж едва смог успокоить. Он сегодня не на работе, по случаю рождения сына, поэтому оказался дома и тоже все слышал и видел. Но он совсем растерялся, когда не услышал ни слова о Настеньке, он даже на телевидение пытался позвонить и узнать, почему о ней не сказано ни слова? Это уже она, Татьяна, его вразумила, что надо обращаться в милицию, а не на какое-то телевидение, где никто ничего толком не знает, а болтают что хотят.
Вот, например, всем известно, что Настя с Виктором жили, как муж с женой, ровно шесть лет, так почему по телевизору сказали про десять? Кстати, здесь-то у Турецкого вопросов не было – кто-то из свидетелей наверняка сказал, что покойный генерал и его молодая жена прожили в этом доме с десяток лет, вот и понеслось. Это все как раз мелочи.
И вот они стали звонить повсюду – в милицию, в «скорую помощь», но нигде им ничего определенного ни про Настю, ни про ее дочь сказать не могли. Сказали только в «скорой», что в институт Склифосовского была доставлена раненая женщина, по паспорту Анастасия Андреевна Копылова, и находится в тяжелом состоянии, а больше ничего не сказали. Не знали они ничего и про девочку.
Тогда Петя выяснил, к какому отделению милиции относится Оранжевая улица, что в Юго-Западном округе столицы, нашел это отделение, оттуда его послали в УВД, а уже там дали телефон Турецкого, который якобы должен все знать. Таким вот образом и выяснили наконец. Но где же Настенька?
Александр Борисович успокоил Таню – он стал называть ее именно так, без отчества, мала еще, – сказал, что девочку сейчас приведут, и предупредил, что с ней надо быть сейчас очень осторожными, не нарушить детскую психику, а, напротив, показать, что все происшедшее – только неприятный случай, а мама скоро к ней вернется, она, мол, немного приболела. И еще он попросил у Тани разрешения в ее присутствии задать девочке пару вопросов – несложных, аккуратных, которые не вызвали бы у нее болезненной реакции. Таня кивнула – можно. Она, похоже, уже четко осознавала свою ответственность за Настеньку.
Девочка была умытой и причесанной. На лице ее не было и следов каких-то особых тревог, беспокойство – это да, было заметно. Увидев тетю Таню, она с радостным криком бросилась к ней, она явно любила свою тетю. И тут же стала жаловаться, что осталась одна, а папа с мамой куда-то уехали и ничего не сказали. А у тети Сони там – малышка небрежно махнула рукой себе за спину, возможно имея в виду воспитательницу детской комнаты, – много игрушек, но совсем не таких, как у нее дома. И пошли бесчисленные вопросы, главным из которых был – где мама?
Таня, для большей уверенности поглядывая на Александра Борисовича, объясняла девочке так, как они только что договорились. Но при этом на глазах у нее блестели слезы, и она локтем их вытирала – такой вот непосредственный жест.
Потом девочка вдруг сказала, что мама закричала и выскочила из машины, захлопнув дверь. Но сначала позвала собачку тети Тани – Рэмку.
Собачка? Рэмка? Турецкий вмиг насторожился.
Да, оказалось, есть у Тани собачка по имени Рэм, распространенное, между прочим, имя среди собачников, а этот – еще щенок ирландской породы, Настенька с ним, к слову, весь вечер, пока длился праздник, играла, потому что ей было скучно вместе со взрослыми за столом, это правда. А вот почему Настя позвала собаку, когда неизвестный убийца уже застрелил ее мужа и собирался выстрелить также и в нее, этого Таня объяснить не могла. По телевизору так ведь и сказали, что убийца, киллер, сначала разделался с генералом, прошив его очередью из автомата, а затем то же самое сделал и с его женой. Почему? За что? Абсурд какой-то…
А не случилось ли так, что Настя в последний момент вдруг узнала убийцу? И позвала вовсе не щенка тети Тани, а именно его, какого-то человека по имени Рэм? Или, может быть, девочке просто показалось? Александр Борисович осторожно задал наводящий вопрос и убедился, что не показалось – Настина мама сперва громко закричала: «Рэм!» – а уж потом выпрыгнула из машины.
В любом случае имя это следовало взять на заметку и разобраться с этим.
Затем, когда и девочка, и ее тетя немного успокоились, Турецкий разъяснил Тане, что будет сам, от имени Генеральной прокуратуры, заниматься этой трагедией. Он записал также Танин номер телефона, чтобы звонить, когда станет известно что-то новое о здоровье Анастасии Андреевны, а пока ее тревожить не надо – она находится еще в коме, то есть ничего не видит, не слышит и никого не узнает, и неизвестно, сколько времени продлится это ее состояние. Добавил, что, по словам следователя, который первым приехал на место происшествия, раненой Копыловой в настоящий момент занимаются опытные врачи из института Склифосовского, и лишний раз нервировать их тоже не стоит.
Таня заявила, что на время болезни сестры, да и вообще на столько, на сколько это необходимо, готова сама ухаживать за девочкой, у которой никакой другой родни нет и в помине. И вот тут Турецкий нашел возможным для себя задать вопрос, который интересовал его.
– Скажите, Таня, вам неизвестно, почему Анастасия Андреевна не взяла себе фамилию мужа?
Ответ оказался поразительно прост.
– Так они ж не были расписаны. А потом Настя вряд ли стала бы Порубовой. Одна ведь уже есть – Татьяна Григорьевна, которая терпеть не может новую, гражданскую жену своего мужа. Настя как-то говорила, будто та до сих пор не теряет надежды, что Виктор вернется в семью, где давно уже взрослые дети, где строгий уклад, где Порубова постоянно ждут. Такие вот слова говорила. Но Виктор, по ее же утверждению, не желал возврата к прошлому. Он любил Настю и всегда это подчеркивал. Кстати, при всех и абсолютно искренно, что даже иногда казалось немного нарочитым. Однако вместе с тем он не поднимал почему-то и речи о разводе, – кажется, Татьяна Григорьевна была категорически против этого шага.
