– А сам-то чего сказать можешь, дверг? – нарушил молчание Рёрик. – У нас любят, чтоб язык не хуже рук за человека ответить мог.

– Насколько я понимаю, – после недолгого молчания сказал Миха, оглядываясь на всех, – у меня есть два пути. Умереть или присоединиться к вам, – табак сделал свое дело, понизив давление и прогнав предательскую дрожь.

– Последнее непросто, – бросил в воздух Рёрик, – очень непросто…

– А что я теряю, если не смогу? – Миха почувствовал, что к нему возвращается его привычная манера неторопливо и уверенно излагать мысли. От северян это не укрылось и они обменялись снисходительными улыбками.

– Сам чего хочешь? – наконец задал самый непростой вопрос конунг, и глубоко затянулся, сверху вниз рассматривая кузнеца. – Мы ведь тут тоже сейчас выбираем…

Миха открыл рот, приготовившись ответить, но замер на полувздохе. Показалось сейчас, что должна пролететь перед глазами вся жизнь, тридцать с лишком годков, комнаты и коридоры родного Убежища, лица близких, друзей, стареньких родителей, времена детства, возмужания и уверенной взрослой жизни. Пролететь, чтоб выбрать возможность была, но перед глазами только стелился ровный сигаретный дым и ничего более. Прошлое, оставшееся за изгибом реки, словно освобождало его от себя. Он поднял глаза на Торбранда.

– Остаться хочу, – сказал он и тот не ответил.

Вместо этого посмотрел на ярлов и кивнул Атли.

– Отведи его на склады, подберите одежду и обувь. Рёрик, найди… ну, Харальда, что ли. С сегодняшнего дня он присматривает за двергом. Пусть покажет борг и объяснит основы наших законов. На это ему день до вечера, после пусть приводит в длинный дом.

И обернулся к подземнику, наклоняясь, будто к ребенку.

– Слушай меня еще, кузнец Миша. Беру тебя в борг свой отроком, хоть зимами ты и не пацан давно. Помни каждую секунду, что люди, что тебя сейчас окружают, равны тебе лишь по крови, но не по духу, в речах будь краток и осторожен, без спросу или нужды не делай ничего. Придет время и, если такова твоя судьба, постепенно ты узнаешь все, когда-нибудь став равным любому из нас. Не все мы тут в Раумсдале рождены, были и подобные тебе, пришлые, что сами доказывали свои права на наше родство, но как и с ними, остаться ли тебе, или навестить Хель, сейчас покажет только время… и собственное твое желание. Сроков не ставлю, но силу слова моего ты, наверное, уже узнал. Так я решил.

Миха кивнул, жадно запоминая каждое слово. И даже ни одного напоминания о наказании за побег… А такое вообще возможно? А такое вообще нужно? Кузнец почувствовал, что волна исходящей от конунга власти топит его без конца. На лицах стоящих рядом с Торбрандом ярлов отчетливо читались их мнения. Рёрик – в некотором замешательстве, но согласен. На лице Атли – смешанная с безразличием неприязнь.

Рубаха была сшита на руках и, разглядывая намеренно грубые стежки толстой шерстяной нитки, кузнец понял, что это сделано далеко не от отсутствия швейных машин. Просто так было надо.

Он еще раз осмотрел себя, улыбаясь новому виду – зеленая рубаха с широкой черной тесьмой по краю, одевающаяся, как и рубахи остальных, прямо через голову, стандартные армейские штаны черного цвета, кармашки, замочки разные. Кожаный пояс, на котором пока еще ничего не висело, и высокие армейские же ботинки на шнуровке. Тоже черные. Без узора.

Миха нахмурился, вспоминая, как фыркнул презрительно Атли, когда подземник поинтересовался, почему у него не такая же, как у всех в борге обувь. Нужно будет у кого-нибудь посговорчивее узнать… Вспомнил так же и ругань ярла, когда целые тюки белья летели на пол, а тот все лазил без продыху по полкам, пытаясь найти и подобрать нужный размер. Маленький рост, маленькая нога, ушитые в ростовку штаны, но ширина плеч… Миха выпрямился, чувствуя, как предупредительно натянулась на спине рубаха.

За поворотом послышались негромкие шаги и через мгновение в коридоре, посверкивая золотой серьгой, появился Харальд. Меч на поясе похлопывал его по бедру в такт ходьбы. Улыбнулся, разглядывая сидящего на скамье дверга, и подошел.

– Меня зовут Харальд, и моим отцом был Асгейр, – чинно произнес он, внимательно осматривая одежду кузнеца с ног до головы, – значит, конунг все же решил оставить тебя в борге?..

– Меня зовут Ми…

– Тебя зовут – дверг, – резко, но без злобы в голосе перебил северянин, – твоего старого имени больше не существует, как и самого тебя. Пойдем, – приказал он, и подземник безропотно подчинился. Они направились по коридору, что по подсчетам Михаила пролегал на самом близком к поверхности этаже подземелья, – я покажу тебе наш борг и объясню некоторые основные вещи, что бы ты не был убит в первый же вечер. С чего хочешь начать?

– С кузни, – улыбнулся Миха, и Харальд дружелюбно улыбнулся в ответ.

– Я не ожидал другого ответа, – они вышли к широкой лестнице и покинули подземные этажи. Уверенно ориентируясь в железных лабиринтах крепости, викинг вел дверга вперед.

– Все это называется Ульвборг, Волчья Крепость и построена она приблизительно посередине всех земель, контролируемых раумсдальцами в округе…

– Это много?

– Приблизительно сорок на сорок километров, – Харальд, как проследил дверг, совершенно не напрягался, когда вопросы кузнеца перебивали его речь, – она была заложена очень давно, во времена Первого Хаоса, после Третьей Мировой, и с тех пор постоянно достраивается. Мы любим уют и чтобы все было под рукой, так что периодически появляются новые пристройки. Тут есть оранжереи, закрытые огороды, цеха, гаражи, а недавно мы пристроили небольшой рыбный бассейн…

– На этих… раумсдальских землях, еще кто-нибудь живет?

– Конечно! – Харальд пожал плечами. – И немало. Колхозы и поселения, попадающие под нашу защиту, во всех окрестных землях уже лет сто, как самые богатые и процветающие…

– Платят?

– Обязательно. Кроме нас тут нет и уже давно не было силы, способной удержать северных троллей, бродячие банды или альвов. Страндхуг, или налоги, если угодно, стали обязательной и неотъемлемой частью существования этих бондов.

– Вы часто сражаетесь?

Харальд хохотнул и даже на секунду остановился.

– Всю свою жизнь, – просто ответил он и Миха понял, что это правда, – за время, что стоит борг, тролли даже трижды брали его в осаду, пытаясь ворваться внутрь, но, конечно же, теперь все они у Хель…

– Почему ты так говоришь? – Миха остановился, отставая от рослого и длинноногого воина, и осознал, что даже немного запыхался. – Почему вы все тут так странно говорите? Вы русские, разговариваете по-русски, живете на русской земле, но ведете себя еще страннее, чем Миссионеры. Вы называете себя странными именами, используете странные обороты, вы меняете названия вещей! Кроме измененной крови вы умудрились изменить и сам русский дух! Почему? Почему я должен поступать так же?!

– Потому что мы викинги, – Харальд остановился и обернулся назад, – пойдем, тут за поворотом должны быть лавки, если наши по пьянке не утащили их в другое место. Такие вещи нельзя рассказывать на ходу.

Они свернули, попав в широкий холл, посередине которого прямо из жестяного пола росли посаженные в кадку кусты. Рядом с пятном зелени на фоне серого железа стояли две потертые деревянные лавки. Харальд сел, жестом приглашая и кузнеца.

– Это действительно долгая история, дверг, но если ты хочешь ее знать, я не могу молчать о своем прошлом. Люди часто меняют свой быт, среду жизни и образ мыслей, в попытке догнать нечто более ценное и… родное. То, к чему рвется душа, где бы и в какое время бы они не рождались. Когда-то давно, еще задолго до начала Третьей Мировой войны, в Новосибирске, один из многих подобных, существовал некий круг людей, совершенно не скрывающий от остальных собственных интересов, чьей судьбой были викинги, могучие воины древнего и все, что их окружало. В попытке хоть ненадолго убежать от своего серого мира они изучали жизнь далеких и далеко не своих предков, впитывали в себя их быт, взгляды на вещи, Богов, картину Вселенной и могучий, неспособный сломаться дух севера. Оставшиеся нам в наследство материалы говорят, что это были взрослые, сильные, веселые и уверенные в себе люди, вполне вписывающиеся в настоящую жизнь, не теряя при этом крупиц прошлого. Они работали, учились, рожали детей, строили дома, сажали деревья и писали книги…