Меня трясло не меньше, чем его.

— Ты спросил меня, Олег, сколько у меня было мужчин до тебя? А теперь я спрошу, сколько у тебя было женщин? Женщин, Олег, а не шлюх, которых ты покупал?

Олег сжал фотографию так, что его костяшки побелели, кровь от удара об стол каплями стекала на пол. Я видела, как его дыхание стало неровным, и его взгляд, всё ещё устремлённый на снимок, начал затуманиваться от всплывших воспоминаний или, возможно, от боли, которую он пытался скрыть. В этот момент между нами не осталось ни власти, ни игры — только боль и ярость.

Он медленно поднял голову, и его глаза встретились с моими. В них было что-то совершенно новое — не гнев, не ярость, а что-то более глубокое, будто мои слова ударили в самую его сердцевину.

По моим щекам катились слезы. Которые я не могла, да и не хотела сдержать.

— Женщины были, Лив, — продолжил он, его голос стал тише, почти приглушённым. — Но они всегда оставляли меня. Уходили, когда я показывал, кто я на самом деле. Они не могли справиться с тем, что я не просто мужчина с деньгами или властью или не хотели. Никто из них не мог понять, что за этим стоит, потому что для них я был средством достижения целей.

— Это и называются шлюхи, Олег, — с болью сказала я. — И я, для тебя — одна из них. Меня ты тоже покупаешь. Да, давая многое, очень многое, но покупаешь! Так что мы квиты: у меня не было мужчин, а у тебя — женщин!

Олег замер, его лицо побледнело ещё больше, а в глазах отразилась смесь боли и шока от моих слов. Он явно не ожидал, что я скажу это вслух, и тем более с такой прямотой. Слёзы продолжали катиться по моим щекам, но я больше не могла сдерживаться. Слишком долго я держала это внутри.

Развернувшись, я почти выбежала из его кабинета и влетела в свой, хлопнув дверью так, что зазвенели окна.

Оказавшись в своем кабинете, я остановилась, тяжело дыша, словно только что пробежала марафон. Гнев, боль и отчаяние захлестнули одновременно. Я закрыла глаза, чувствуя, как слёзы продолжают катиться по щекам, и вслушивалась в тишину комнаты. Казалось, что эта тишина звенит, как будто она была наполнена всем тем, что я пыталась сдерживать.

Я медленно облокотилась на край стола, мои руки дрожали. Всё, что я так долго держала внутри, вырвалось наружу, и теперь я не знала, что делать дальше. Внутри оставалась пустота, боль от сказанных слов и осознание того, что за этим может последовать.

Гнев нарастал во мне, словно буря, готовая прорваться наружу. Все внутри кричало: я хотела разорвать эту боль, выплеснуть её. Мои руки сжимались в кулаки, и я стояла посреди кабинета, чувствуя, как всё внутри накаляется до предела. Ощущение было таким, будто если я не выпущу этот гнев, он просто сожжёт меня изнутри.

Я резко схватила со стола ближайшую папку и бросила её. Папка ударилась о стену, рассыпав бумаги по полу. Звук, казалось, был не достаточно громким, чтобы утолить бушующие эмоции. Я быстро оглядела комнату, и взгляд упал на стакан с водой. Не задумываясь, я схватила его и швырнула вслед за папкой. Стекло разбилось с оглушительным звоном, и в этот момент глухой звук и осколки казались единственным правильным завершением того, что происходило внутри меня.

Я тяжело дышала, глядя на разбитое стекло и воду, растекающуюся по полу. Но даже после этого напряжение не отпускало. Казалось, что всё, что я выплеснула, было лишь вершиной айсберга, и внутри всё ещё кипели невыраженные чувства.

Олег влетел в кабинет как ураган, почти вышибая двери, смел меня за талию и почти бросил на стол.

— Шлюха, говоришь, — прорычал он, опрокидывая на спину. — Делают со шлюхами вот так, Лив?

Он резко закинул мои ноги себе на плечи и разрывая тонкую ткань одежды и белья, приник ко мне.

От того огня, что охватило все мое тело я закричала, забилась у него в руках. Его язык, казалось, проник в самую суть и контролирует все мои желания, все мои мысли, все мои ощущения.

Я уперлась локтями в папки с бумагами, забывая обо всем на свете. Каждое его движение и касание заставляли стонать, кричать и извиваться, пытаться выскользнуть из рук и одновременно сделать так, чтоб он оказался глубже.

Потом он резко выпрямился.

— Знаешь, что делают со шлюхами? — глаза его были полны тьмой.

Он одним движением перевернул меня на живот, прижал к столу, схватил за волосы и резким движением оказался между ног. Я чувствовал как пульсирует его желание, но он сдержался, не двигался дальше. Я сама дрожала от нетерпения, каждый миг промедления казался вечностью.

— Шлюх, Лив, берут так, как считают нужным, — прорычал он мне на ухо, с силой прижимая к столу и не давая пошевелиться. — Им не доставляют удовольствия, у них не спрашивают, чего они хотят. Их, Лив, просто трахают, поняла? — он толкнулся о меня бедрами, но не вошел. — У меня действительно были шлюхи, но даже их я никогда не брал силой, — рука, удерживающая меня в этой унизительной позе вдруг ослабла. Он отпустил меня и повернул к себе. Лицом к лицу.

— Ты не шлюха, Лив, и никогда ею не была, — теперь я сидела на столе, а он был прямо между моих бедер, готовый ко всему. — И я спрошу у тебя, Лив, мне остановиться или продолжать? Если ты скажешь стоп, я приведу себя в порядок и уйду. Слышишь, уйду.

В этот момент мир вокруг словно остановился. Его лоб касался моего, а его дыхание было горячим и сбивчивым, как у человека, который борется с собственными эмоциями. Я чувствовала, как в воздухе между нами пульсирует напряжение — смешение гнева, страсти, боли и того, что мы оба боялись признать. В этот момент я поняла, насколько различны они были, Олег и Пётр. Олег всегда оставлял выбор за мной. В его глазах не было той холодной уверенности, которая была у Петра, когда он не оставлял мне никакого пространства для отказа. Олег был другим. Он ждал моего ответа, готовый уважать любое моё решение, даже если это разрушит его. Он манипулировал, играл, добивался, но не переступал черту, проведенную одним коротким «нет».

Я ничего не могла сказать, задыхаясь и от своих чувств, и от его.

Наши губы встретились, и всё напряжение, все слова, которые не были сказаны, исчезли в этом поцелуе. Это было не просто касание — это был взрыв эмоций, накопленных за всё это время. Я чувствовала, как его руки крепко обхватили мои бёдра, притягивая ближе, словно он боялся, что я могу исчезнуть.

Все мои мысли, страхи, боль — всё это растворилось в этот момент. Оставалось только ощущение его рядом, его прикосновений, его дыхания, смешанного с моим. Этот поцелуй был как ответ на все нерешённые вопросы, на все недосказанности между нами.

Он заполнил меня до краев, я поймала его ритм, чувствуя этого мужчину каждой клеткой своего тела. Он двигался не отрывая себя от меня, то прикусывая губы, то вторгаясь в рот, то нежно скользя по шее. С каждым движением мне казалось я, наконец-то, освобождаюсь от оков.

— Не сдерживайся, Лив, — глухо велел он, и я отпустила себя, громко закричав и падая спиной на стол.

Он чуть остановился, давая мне возможность прийти в себя, а потом задвигался быстрее, сильнее, глубже. Я снова поймала ритм, двигаясь в одном танце с ним, помогая и ему, и себе. А потом уже он дрогнул и зарычал, вжимая меня в себя и стол. Падая на него вместе со мной.

— Олег… — тихо прошептала я, когда он пошевелился и приподнялся на локтях, руками зарываясь в густые черные волосы.

— Лив, — он подхватил меня за спину, помогая подняться и мне. Нашел губами мои губы.

Я ощущала, как его сильные руки поддерживают меня, и на мгновение мир вокруг перестал существовать. Олег медленно приподнял меня, и в этом движении было столько нежности и силы одновременно, что всё напряжение последних дней словно испарилось. Обвила руками его шею, не желая даже на краткий миг терять это потрясающее ощущение полного единения.

23

Я не знаю, сколько прошло времени, пока мы таким образом то ли стояли, то ли сидели, то ли лежали за моим столом. Ни он ни я не готовы были даже двигаться, боясь, что единственное слово, упавшее между нами, сломает то неуверенное, слабое понимание, что зародилось только что. Моё сердце билось неровно, а дыхание стало тихим, почти неуловимым. Я чувствовала тепло его тела рядом, но больше всего меня держала в этом моменте не физическая близость, а осознание того, что он сейчас был так же уязвим, как и я. Впервые за долгое время мы оказались не в позиции власти или контроля, а в чем-то настоящем, почти болезненном.