Она грустно улыбнулась и взмахнула рукой.

— Не нужно слов, Олив. Я давно научилась жить с этим, и теперь моя боль — это мой урок для других. Малышку вырвали из моих рук, рук девочки, которая не знала как жить дальше. Я долго искала ее. Мой муж, нет, не просто мой муж — мой мужчина, бросил на поиски все ресурсы. И мы нашли ее. Правда к тому времени уже взрослую, состоявшуюся женщину. Как думаешь, Олив, сколько еще таких историй скрывают те, кто находится здесь?

Я глубоко вдохнула, чувствуя, как на меня обрушивается тяжесть её истории. Это было больше, чем можно было выразить словами. История Зинаиды Дмитриевны была не просто рассказом о боли — это была живая рана, скрытая за внешней силой и спокойствием.

— Я думаю… много, — прошептала я, опуская глаза. — Эти люди умеют скрывать свою правду так же, как и всё остальное.

Павлова кивнула, будто подтверждая мои мысли.

— Света рассказала мне о вашем визите и о том, какое впечатление наш Центр произвел на вас, Олив. О ваших звонках с уточнением того, что необходимо для помощи. О том, как вы интересовались состоянием Лики и ее дочки Евочки. Как уговорили вашего директора помочь нам. Не на публику, не желая что-то взамен, а действительно помочь. Вам не нужен был этот вечер, этот фильм или этот разговор, чтобы уже начать помогать.

Я почувствовала, как кровь прилила к щекам. От слов Зинаиды Дмитриевны у меня внутри что-то перевернулось. Я не ожидала, что мои действия в Центре оставят такой след.

— Я просто… — начала я, но снова не смогла подобрать слов.

— Просто сделали то, что считали нужным, — мягко закончила за меня Павлова. — И это как раз то, что отличает вас от многих здесь. Вы действуете не ради выгоды или похвалы, а потому что вам действительно небезразлично. И это то, что я хотела бы видеть в каждом, кто пересекает порог моего Центра.

Она положила свою узкую, сухую ладонь на мою руку.

— Поэтому, Олив, вы здесь. Беседуете со мной, а ваш мужчина — с сенатором. Вы не искали с нами встречи, вы делали свое дело. Посмотрите, Олив, — она снова кивнула на зал. — Они все приехали на благотворительный вечер усыпанные брильянтами, мехами и черт знает чем еще дорогим и броским. Каждый из них счел своим долгом поймать моего супруга…

— Вообще-то… — врать этой женщине мне не хотелось, я закусила губу, — Олегу нужна была встреча с вашим мужем….

Внезапно Павлова от души рассмеялась. Ее смех был звонким и молодым, мелодичным.

— Видимо для того, — она лукаво посмотрела на меня, — чтобы рассказать мужу анекдот. Очень смешной, кстати.

— Что? — я не поняла ни слова.

— Не бери в голову, Олив, — ее глаза так и лучились смехом. — Просто знай — я рада нашему знакомству. — она потрепала меня по руке.

— Мы сейчас уезжаем, — после недолгого молчания снова заговорила она. — Думаю, вам стоит сделать тоже самое. Оставим гиен в их логове, пусть перемоют нам косточки, правда, Олив?

Я кивнула, осознав, что этот разговор оказался для меня гораздо важнее, чем я могла ожидать. Павлова встала из-за стола, её глаза всё ещё сверкали с лукавой теплотой.

— А теперь возвращайтесь к своему спутнику, моя дорогая, — сказала она, поднимаясь с кресла. — И не беспокойтесь, у него всё под контролем. Но вам не стоит быть далеко от него, думаю здесь есть хищники, для которых вы желанная добыча. Не он, Оливия, а вы.

И один из этих хищников сам Олег.

На долю секунды у меня мелькнула шальная мысль попросить Павлову о помощи, сбежать, скрыться от Олега и его демонов. Она смогла бы обеспечить мне защиту. Но что-то внутри меня, точно такое же темное и непознанное, как у самого Олега, останавливало от решающих слов.

Я простилась с женой сенатора и вышла в темный коридор. На этот раз провожатой по близости не оказалось, поэтому я самостоятельно пошла обратно, по уже знакомому пути.

17

Слова Павловой крепко засели у меня в голове. Да, среди блеска брильянтов и хрусталя разбивается не меньше, а возможно и больше жизней, чем в старых коммуналках и многоквартирных домах. Мне ли не знать, как власть, когда она не знает пределов, перерастает сначала в жёсткость, а потом в жестокость.

Мои шаги эхом отражались от каменных стен, в голове нарастало ощущение тревоги. Каждое слово Павловой пронзало меня, заставляя осознать, насколько хрупок этот блестящий мир. Я ускорила шаг, чувствуя, как внутри растёт беспокойство. Олег мог быть опасен для меня не только как мужчина, но и как представитель этого мира, где правда и ложь переплетаются, а жестокость всегда поджидает за углом.

Внезапно, чья-то сильная и решительная рука ухватила меня за локоть и почти силой затащила в одну из полутемных комнат.

Я не успела даже вскрикнуть — всё произошло слишком быстро. В полумраке комнаты я почувствовала, как меня прижали к стене, и горячее дыхание коснулось моей шеи. Я сразу поняла, что это не кто-то случайный. Слишком хорошо знала и это тяжёлое дыхание, этот дорогой парфюм, эти умелые, но от этого не менее неприятные руки.

Жесткие губы впились в меня: грубо, нагло, торопливо. Руки сжали запястья с невероятной силой. От боли я вскрикнула, на глазах выступили слезы.

Мужчина до крови укусил меня в губу.

— Ты не закричишь, ты не сможешь убежать от меня в этот раз, — услышала я шёпот в самое ухо, — даже не пытайся, Оливка.

Я забилась в этих руках, как пойманный зверь в силках.

— Отпусти меня, Петр, — голос прозвучал тихо, сдавленно, я не могла кричать, не вызвав скандала и переполоха.

— Что ты сделаешь, Оливка? — издевательски спросил он, просовывая ногу между моих бедер, не давая свести их вместе. — Закричишь — будет скандал. Сенатор уехал несколько минут назад. Ты знаешь, никто не обвинит меня, я крупная рыба. А ты — всего лишь мелкая девка. Красивая — да, умная — да, но всего лишь девка, меняющая хозяев.

Я почувствовала как его член трется о мое белье. Застонала от боли, ужаса и паники. И от понимания того, что этот больной ублюдок прав. Он прижимал меня к стене, двигаясь расчетливо, методично.

От унижения слезы катились из глаз, я закрыв глаза, молилась, чтобы это скорее закончилось.

Знала, я ведь знала, что происходит, когда уезжает большое начальство. Обычно, правда, звери какое-то время еще выжидали, но этот ждать не стал.

Он вжимал меня в стену, несколько раз ударив о нее, чтобы я не дергалась.

— Сейчас, моя хорошая, — слышала его шепот, — сейчас все-таки узнаешь меня ближе. Жаль, кричать не сможешь, тогда убьешь все, что вы с этим ублюдком добились за вечер.

— Петр, пожалуйста, — простонала я, — давай хотя бы уйдем с этого вечера…. Не здесь….

— Нет, Оливка, ты сама выбрала этот путь, — он остановил свои движения о мои бедра и белье, и я поняла, что он натягивает презерватив. — Я спрашивал, чего ты хочешь, я предлагал тебе то, что никто предложить не мог. Но ты выбрала иной путь.

Я рванулась в последней попытке освободится, услышав, как затрещала тонкая ткань платья.

Моё сердце бешено стучало в груди, отчаяние охватило меня целиком. Я рванулась снова, из последних сил, понимая, что времени остается всё меньше. Пётр не собирался меня отпускать — это было видно по его холодной, жёсткой решимости. В ушах стоял гул от его слов, от ужасного осознания того, что случится дальше, если я не найду выхода.

— Петр, прошу, остановись… — выдавила я из себя, но мой голос дрожал, почти тонул в страхе. — Сенатор…

— Кто ему расскажет, Лив? Ты? Ты будешь молчать….

Самое страшное, он был прав, если случится то, что случится я действительно буду молчать: из страха, из гордости, из желания скрыть это унижение. Если кто-то узнает о моем позоре — мне придет конец, и как профессионалу и как простой женщине. Наш мир слабостей не прощает никому: ни мужчинам, ни женщинам. Он наконец-то справился с резинкой и прижал меня сильнее, сдергивая белье и сильнее раздвигая ноги, нажимая на шею, чтобы я не могла сопротивляться. Чем сильнее я вырывалась, тем сильнее он сдавливал горло, перекрывая мне дыхание.