Её слова звучали с болью и пониманием. Здесь не было быстрого решения, не было чуда. Лика, как и другие женщины, шла своим путём, в своём темпе, и никто не мог её торопить.

— Я заметила, — чуть откашлялась я, — что дети… они невероятно тихи у вас. Играют в комнате, не бегают по коридорам.

— Их матери сейчас в большинстве своем, на работе. А что касается их…. Поведения, — боль в глазах Катерины стала почти физической. — Эти дети… они привыкли к тому, что громкие звуки, крики или беготня приводят к наказаниям. Они научились быть незаметными, чтобы избежать гнева. Иногда им нужно время, чтобы понять, что здесь они могут быть детьми, что здесь их никто не тронет.

Катерина вздохнула.

— Поймите, Оливия, ребенок, видевший или…. переживший насилие…. Не важно в каком возрасте… Он никогда не станет как остальные. То, что узнали эти малыши навсегда поменяло их психологию. И вероятнее всего скажется на их будущем. Детская психика гораздо более сложная, чем взрослая. У детей нет понимания добра и зла, оно закладывается с воспитанием, с развитием. А у наших малышей… часто оно перевернуто, вывернуто наизнанку….

Катерина сделала паузу, и её лицо стало ещё более серьёзным.

— Многие из них видели, как близкие им люди совершали ужасные поступки, доставили им невыносимые страдания. И для них это становится нормой. Они привыкают к боли, к страху, к тому, что их безопасность зависит от их невидимости. Дети, выросшие в атмосфере насилия, часто не понимают, что такое здоровые отношения. Для них страх, недоверие, отчужденность, одиночество, маски, которые они надевают, пряча тьму, в которую их погрузили — это привычное состояние, а любовь и забота кажутся чем-то недосягаемым, чем-то таким, чего они не достойны, чем-то лживым, существующим лишь в сказках.

У меня резко закружилась голова.

— Как… как ведут себя взрослые, пережившие насилие в детстве?

Я почувствовала, как перед глазами поплыл мрачный образ. Слова Катерины пронзили меня, открыв ещё более тёмную сторону той реальности, о которой я старалась не думать.

— Они часто повторяют те же ошибки, что и их родители, — продолжила она. — Они могут неосознанно искать партнёров, которые будут повторять тот же цикл насилия, потому что это знакомо. Это — их зона комфорта, как бы страшно это ни звучало. Мы видим женщин, которые возвращаются в такие отношения снова и снова, не понимая, что есть другой путь. — Катерина по-своему расценила мой вопрос.

— А если…… если мужчина, будучи ребенком, пережил насилие? — уточнила я, внутренне холодея. Это была скорее догадка, шаг в слепую, но что-то заставило меня это сделать. — Что будет, когда он вырастет?

Катерина задумалась на мгновение, её лицо омрачилось ещё больше.

— Мужчины, пережившие насилие в детстве, — начала она, осторожно подбирая слова, — часто скрывают свою боль глубже, чем женщины. В нашем обществе мальчикам редко позволяют проявлять эмоции, учат быть сильными, не плакать, не показывать уязвимость. Поэтому, когда мальчик сталкивается с насилием, его переживания остаются внутри, превращаясь в незаживающую рану.

Она вздохнула, опустив глаза.

— Когда такие мальчики вырастают, они часто не знают, как справляться с этими эмоциями. Одни замыкаются в себе, становятся отчуждёнными, иногда даже жестокими. Другие идут по пути насилия, потому что не знают, как иначе взаимодействовать с миром. Насилие становится для них формой контроля — над собой, над другими. Они повторяют то, что видели и пережили в детстве, потому что это знакомо, это даёт иллюзию силы. Третьи становятся невероятными манипуляторами, играя, жонглируя окружающими так, чтобы добиться максимальной безопасности для себя. Они носят макси: одну, другую, третью, и лишь не многие могут разглядеть их суть.

Катерина подняла глаза на меня, её взгляд был тяжёлым.

— Но есть и те, кто, несмотря на это, стараются уйти от тени прошлого. Они борются с собой, со своими страхами и воспоминаниями. Но без поддержки и помощи, без понимания того, что с ними произошло, многим трудно справиться. Особенно, когда общество ожидает от мужчин силы, а не уязвимости. Иногда… — она сделала паузу, — они все-таки побеждают. Но тут встает главный вопрос: вопрос цены такой победы.

Голова закружилась, и я едва успела привалиться спиной к стене, чтобы не упасть. Воздух стал тяжёлым, а слова Катерины отозвались в голове эхом. Всё, что она рассказывала, вдруг приобрело личный, болезненно знакомый оттенок. Лишь отголосок, догадка на уровне интуиции, но догадка страшная.

Катерина мгновенно заметила моё состояние и подступила ближе.

— Оливия, вы в порядке? — её голос прозвучал мягко, но с нотками тревоги. Она положила руку мне на плечо, как будто хотела помочь восстановить равновесие.

Я кивнула, пытаясь взять себя в руки, но мысли путались. Образы, слова, воспоминания — всё это смешалось в голове, как в вихре, от которого мне было не убежать.

— Да, я… просто… дайте мне минуту, — прошептала я, закрывая глаза и делая глубокий вдох, пытаясь вернуться в реальность.

Катерина внимательно посмотрела на меня, не торопя, понимая, что разговор задел что-то глубинное.

— Может быть на сегодня вам…. достаточно впечатлений? — тихо спросила она без капли иронии.

— Возможно, — ответила я, стараясь дышать глубоко и ровно, — Да, думаю, что на сегодня этого достаточно.

Катерина кивнула и слегка сжала моё плечо, как бы давая понять, что она рядом и готова помочь, если понадобится.

— Иногда нужно время, чтобы всё осмыслить, — мягко добавила она. — Это место… его тяжесть не всегда видна сразу.

— Я хотела бы… обговорить со Светланой некоторые организационные вопросы, — возвращение к насущным делам дало мне краткую передышку. Хоть и с трудом, я пыталась восстановить хотя бы видимость спокойствия.

— Конечно, — сказала Катя, взглядом показывая, что готова провести меня обратно к Светлане. — Мы можем вернуться в её кабинет, если хотите.

Мы двинулись обратно по коридору. Шаги, эхом отдающиеся по пустым коридорам, давали мне время переварить всё, что я услышала и почувствовала. Но даже краткий отрезок пути не мог избавить меня от той тяжести, что накапливалась внутри. Да, Олег, ты не зря предупреждал меня. Не так ли?

Эти мысли снова и снова возвращались, обостряя внутренний конфликт. Почти подтвердившаяся догадка о прошлом Олега, вызывала у меня желание кричать, выть от бессилия.

Мы остановились у кабинета Светланы, и я на мгновение замешкалась, собираясь с силами, прежде чем войти.

В первые минуты светлый кабинет показался мне самым прекрасным местом в мире, особенно после того, что я только что пережила. Хозяйка не удивилась моему возвращению, только налила еще одну кружку чая и добавила несколько капель ликера.

— Возьмите, вам не повредит, — мягко сказала она, её глаза были полны заботы. — Вы очень бледны, Оливия.

Я взяла кружку и сделала глоток, чувствуя, как горячий напиток слегка расслабляет напряжённое тело. Чай был на удивление приятен, и ликёр только усиливал его согревающий эффект.

— Спасибо, — прошептала я, грея руки о кружку.

Светлана внимательно смотрела на меня, её доброжелательное, спокойное лицо было лишено осуждения или лишнего любопытства.

— У нас в Центре все проходят через это, — сказала она тихо, присаживаясь напротив меня. — Не важно, кто вы и зачем пришли. Важно, что после этого места что-то в вас меняется. Это неизбежно.

— Вы правы, — кивнула я, чувствуя, как мысли снова упорядочиваются в голове. — Светлана, можно задать несколько уточняющих вопросов?

— Конечно, Оливия. Мы работаем открыто, не закрываясь от общественного внимания, — пояснила она. — Чем больше люди будут знать о нас, о нашей деятельности, о наших принципах и методах работы, тем больше будет понимания важности проблемы.

Она подробно рассказывала о финансовых вопросах, о сложностях работы со СМИ и политиками, о постоянных препятствиях, с которыми им приходилось сталкиваться. Светлана делилась информацией так открыто, что я почти не верила, что передо мной действительно такой человек. В отличие от многих, с кем мне приходилось сталкиваться, она не имела второго дна. Она жила своей работой, верила в неё и делала всё возможное, чтобы помочь другим.