Разница между богатыми и бедными в Германии значительно увеличилась в годы пика индустриализации. В 1854 году пятая часть общего дохода в Пруссии приходилась на самые богатые 5 процентов населения, в 1873 году – четвертая часть, а в 1913 году – третья часть. А доля доходов беднейших 25 процентов населения за тот же период снизилась с 8 до 7 процентов. Эти цифры отнюдь не являются исключительными в международном сравнении – в Британии 5 процентов самых богатых жителей держали почти половину общего дохода. Однако в Германии, прежде всего, привлекало внимание быстрое увеличение доходов высшего класса и неравенство в доходах16. То, что разница между богатыми и бедными, а значит и социальный разрыв в обществе, казалось, неумолимо увеличивается, было одной из самых серьезных проблем этих лет в Германии. Консерваторы и социалисты сходились в критике «резкого социального расслоения народа», вызванного современным капитализмом, хотя критиковали они его с совершенно разными целями.

До первой половины ХX века сельские социальные структуры все еще сильно отличались от тех, что складывались в городах. Несмотря на региональные различия, почти везде преобладало разделение на крупных землевладельцев, крестьян и сельскохозяйственных рабочих. Крупные имения, которые были особенно распространены в экономически отсталых районах северо-восточной Германии, частично возникли из бывших рыцарских поместий, то есть принадлежали дворянству. Правовые и социальные привилегии, традиционно связанные с этими сословиями, последовательно ликвидировались после прусских реформ XVIII века, но в некоторых областях они, несмотря на внедрение буржуазного принципа равенства всех граждан перед законом, еще сохранялись и в XX веке – в налогообложении, в правовых отношениях, в сельском самоуправлении и в том, как относились к поденщикам, горничным и батракам. Сельские регионы, особенно к востоку от Эльбы, оставались зоной помещичьей власти. Это не было синонимом власти дворянства: уже в 1860‑х годах большинство, а около 1880 года даже две трети рыцарских поместий уже находились в руках представителей буржуазии.

Начиная с 1870‑х годов тяжелые кризисы в сельском хозяйстве, обусловленные его переходом на капиталистический уклад, а также бесхозяйственность и непомерные расходы дворян-землевладельцев, стремившихся к роскошному образу жизни, привели к тому, что многие поместья приходилось продавать за долги. Покупателями их часто становились разбогатевшие буржуа. Чтобы избежать разорения, многие помещики, в том числе дворяне, теперь активнее приспосабливались к современному, капиталистическому принципу хозяйствования и превращались в сельскохозяйственных предпринимателей; однако это был очень длительный процесс. В то же время дворянский стиль жизни, который, кстати, также был частью привилегий «юнкеров», перенимали или имитировали новые землевладельцы из непривилегированных сословий. Многие из них пытались получить дворянский титул. Подобное можно было наблюдать во многих странах Западной Европы в это время. Германское дворянство отреагировало на эту тенденцию ужесточением социальной закрытости по отношению к выскочкам-нуворишам, поэтому число новых дворян здесь оставалось сравнительно небольшим.

Хотя общий экономический вес сельского хозяйства снизился, особое социальное положение дворянства сохранялось. В качестве землевладельцев дворяне продолжали играть главенствующую роль в сельской жизни – зачастую совместно с региональной государственной бюрократией, ландратами, чье влияние постоянно росло. Однако прежде всего дворяне были непропорционально представлены на вершине иерархий министерств, а также на дипломатической службе и в офицерском корпусе: генералитет состоял почти исключительно из дворян. В начале нового века социальный престиж и политическое влияние дворянства были, как это ни парадоксально, выше, чем в начале эпохи индустриализации17.

На рубеже XIX–ХX веков в Германии насчитывалось в общей сложности около 5,5 миллиона сельских хозяев – с семьями, вероятно, более 10 миллионов человек. Менее полупроцента из них считались крупными землевладельцами; все остальные были крестьянами. Однако зажиточных крестьян, имеющих от двадцати до ста гектаров земли, насчитывалось всего около 250 тысяч, в то время как число средних крестьян, имеющих хозяйства площадью до двадцати гектаров, оценивалось примерно в миллион. Эти две группы доминировали в социальной иерархии деревни и сильно отличались от более чем четырех миллионов мелких и беднейших крестьян («парцеллистов»), которые не могли или едва могли прокормиться урожаями со своих земельных владений и поэтому в большинстве своем обрабатывали их лишь ради вспомогательного источника дохода, а в основном зарабатывали деньги, батрача на помещиков и на крестьян, имевших больше земли, или уже работая в близлежащем городе18.

Ниже сельских хозяев и их семей стояли в этой иерархии сельскохозяйственные рабочие, которые вместе со своими семьями насчитывали около шести миллионов человек. Жили они в убогих, даже нищенских условиях. Некоторые из них в начале нового века все еще зависели от землевладельца, хотя этот «полусвободный» статус безземельного обитателя деревни – бобыля или хибарочника – встречался все реже даже в отдаленных районах к востоку от Эльбы. Большинство из них были поденщиками, то есть формально свободными наемными рабочими, хотя принцип рыночного наемного труда утвердился здесь лишь постепенно. Кроме того, существовала еще «челядь», то есть мужчины и женщины, которые, в отличие от поденщиков, были на постоянной основе наняты в качестве вспомогательных работников в поместьях и в крестьянских усадьбах. Зависимость от крестьянина или помещика, все больше воспринимавшаяся как гнет, а также плохие условия труда и жизни, делали миграцию в город и работу на промышленных предприятиях столь заманчивой перспективой для сельского пролетариата и беднейших крестьян.

Город и деревня теперь постепенно начали смыкаться – самыми важными факторами этого процесса были рыночные отношения, государственное управление, железные дороги, налоги, всеобщая воинская повинность и обязательное школьное образование. Тем не менее деревня и в ХX веке оставалась своеобразным миром, с четкой и почти непреодолимой социальной иерархией, небольшими возможностями для социальной мобильности, высокой степенью социального контроля и социальной культурой, сформированной традиционными нормами19.

Если мы посмотрим на социальную структуру вильгельмовской Германии в целом, то увидим разделенное общество: с одной стороны, быстро растущее капиталистическое классовое общество – городское, индустриальное, характеризующееся огромным ростом и высокой интенсивностью изменений во всех сферах жизни. С другой стороны, существовало аграрное общество, на которое также все больше влияла динамика индустриального общества, но для которого все еще были характерны устаревшие классовые структуры и господство традиционных норм, что также определяло восприятие нового. Таким образом, оба эти явления существовали одновременно и накладывались друг на друга: с одной стороны, жесткие классовые антагонизмы и социальное неравенство, характерные для индустриальных обществ, с другой – классовая дифференциация с ярко выраженными привилегиями для дворянства, военных, чиновников и землевладельцев.

Сравнение с другими странами показывает, что это не было специфически германской особенностью. Параллельное существование традиционных и модерных явлений было скорее нормой, чем исключением для этой длительной фазы перехода от преимущественно аграрного к преимущественно индустриальному обществу. Стилеобразующее доминирование аристократического образа жизни в буржуазных высших классах, сохранение сельских норм и традиций, устойчивая автономия сельского образа жизни – все это можно обнаружить и в других охваченных индустриализацией странах Европы, а также на Юге США.