Интенсивность и динамика этих изменений ставили перед современниками необычайно трудные задачи. Политические, социальные и культурные движения последующих десятилетий, отличавшиеся большим радикализмом, следует понимать прежде всего как попытки отреагировать, ответить на эти вызовы. Изменения воспринимались, с одной стороны, как невиданный прогресс, но, с другой стороны, как глубокий, экзистенциальный кризис буржуазного общества. Поиск такой модели политического и социального устройства, которая отвечала бы этим стремительным изменениям и сулила бы одновременно безопасность и динамизм, равенство и рост, определил облик последующих десятилетий.
При этом либерально-капиталистическая модель в Германии в значительной мере утратила легитимность и убедительность после Первой мировой войны, инфляции и особенно после Великой депрессии. Она столкнулась с конкуренцией со стороны радикальных альтернатив и слева, и справа, противопоставивших множественности и разнообразию общественных форм принцип единства и дихотомичности, сформулированный в категориях класса или расы. Значительную часть истории Германии ХX века можно интерпретировать как историю этой конкуренции. В ней национал-социализм и коммунизм воплощали не «антимодернистские» общественные формации, а иные проекты установления порядка в модерном мире: такие, в которых либеральная триада – свободная экономика, открытое общество и ценностный универсализм – в каждом случае ломалась специфическим образом. Оба проекта следует рассматривать как сконцентрированные ответы на динамику изменений, нараставшую с начала века, радикализированные опытом Первой мировой войны и противостоянием с другими, конкурирующими проектами общественного устройства.
Благодаря победе и превосходящей военной и экономической мощи Запада, прежде всего США, принципы либерального, демократического капитализма были после Второй мировой войны восстановлены, и в Германии, как и во всей послевоенной Европе, они обрели такую притягательную силу, которой в 1930‑х годах и представить себе было нельзя. Но только когда свободная рыночная экономика и либеральная политическая система продемонстрировали в 1950‑х годах свою устойчивость и успешность, либеральный выбор фактически возобладал в Западной Германии. В обличье «социальной рыночной экономики» он явно конкурировал с концепцией советского социализма, реализовывавшейся в ГДР, и был интегрирован в глобальное противостояние холодной войны.
Так, в Западной Германии, подобно большинству западноевропейских обществ, постепенно сформировалась модель, которая объединяла капитализм и социальное государство, сочетала либеральные идеи со все более далеко идущими концепциями планирования и связывала ориентацию на национальное государство с участием в европейской интеграции. Она рассматривалась как история успеха, однозначности и последовательности и по-прежнему была ориентирована на вызовы индустриального общества, сложившегося в конце XIX века. Зенита своего развития классическое индустриальное общество достигло в 1960‑х годах, а затем стало все больше утрачивать свои позиции ведущей модели. Неоспоримое прежде главенство тяжелой промышленности и массового индустриального труда пошатнулось, и модель индустриального прогресса уперлась в свои границы – как в Западной Германии, где закрывались шахты, сталелитейные компании и верфи, так и в ГДР и других странах советской империи, которые в своем политическом и социальном устройстве были полностью ориентированы на тяжелую промышленность и массовый труд и которые тоже рухнули, когда разрушилось классическое индустриальное общество. Либеральный капитализм Запада оказался более гибким и с 1970‑х годов адаптировался к новым условиям эпохи, наступившей после окончания царства тяжелой индустрии. С тех пор в болезненном процессе трансформации стали обретать очертания зачатки новой модели, характеризующейся первенством сектора услуг, глобализацией экономики и возвращением радикально рыночных моделей. Исход этого процесса до сих пор во многом непредсказуем.
Эта вторая линия аргументации позволяет понять период между 1890 и 1990 годами, который мы называем «высоким модерном», при всех политических различиях и трансформациях, как историческое единство и связать друг с другом очень разные процессы в экономике и политике, обществе и культуре. Это позволяет разглядеть и понять связи между первой и второй половинами столетия, не игнорируя двух мировых войн, нацистской диктатуры, режима ГДР или триумфа социально обновленного, демократического капитализма.
Даже из этого краткого обзора становится ясно, что речь идет о транснациональных процессах; поэтому исключительный фокус на истории Германии, безусловно, требует оправдания. Еще несколько лет назад все было иначе, потому что интерес общественности и специалистов по современной истории в этой стране был, как нечто само собой разумеющееся, направлен на современную немецкую историю. Последовательность этапов – кайзеровская Германия, Первая мировая война, революция, Веймарская демократия, нацистская диктатура, Вторая мировая война, Холокост и, наконец, разделение и воссоединение Германии – содержала в себе такое количество великих и драматичных событий с такими далеко идущими последствиями (и непроясненными взаимосвязями), что под «историей XX века», как правило, понимали историю Германии. Несомненно, это европейское столетие невозможно понять без детального знания истории Германии. И даже если человек с большим подозрением относится ко всем историко-политическим конструкциям идентичности (тем более если они основаны на фикции естественных единств), все равно жизненный мир человека и его культура остаются связаны со страной, в которой он вырос и живет, и с ее историей.
Однако требование ориентироваться на национальную историю как на нечто само собой разумеющееся является анахронизмом, даже если многообразные попытки уйти от немецкой истории и от ее последствий путем утверждения европейской или универсальной идентичности признать попытками бегства. Уже одно только постоянное обращение к таким категориям, как «индустриальное общество», «урбанизация», «империализм», «миграция» или «холодная война», показывает, что историю этого века невозможно понять в рамках национальной парадигмы, и это особенно относится к Германии, при всей ее специфике.
Тем самым мы возвращаемся к проходящим через всю книгу двум линиям аргументации: они показывают, что не может быть какого-то одного-единственного тезиса, которым можно было бы обобщить опыт немецкого XX века. Такой обобщающий тезис не соответствовал бы разнообразию, противоположно направленным движениям, нечеткости и, прежде всего, случайности рассматриваемых здесь процессов. Но есть некоторые темы, которые прослеживаются на протяжении более или менее длительных периодов: это и уже упоминавшийся вопрос о взаимоотношениях между индустриальным обществом и политическим строем, и вопрос о подъеме и упадке немецкого радикального национализма; вопрос об отношении к модерной культуре и массовому обществу, вопрос о динамике насилия и войны; вопрос об отношениях между своим и чужим; вопрос о конвергенции развитых индустриальных обществ. В книге сделана попытка интегрировать друг с другом различные классические области исследования – политику, общество, экономику и культуру – и показать взаимосвязи между этими областями. Культура при этом понимается в широком смысле – как рефлексия и переработка общественных процессов в искусстве, науке, общественных дискуссиях и образе жизни.
Кстати, противоречивое разнообразие ХX века проявилось и в попытках выбрать броское название для этой книги. Все эти попытки не увенчались успехом, потому что нельзя свести к одной фразе весь XX век. Было, пожалуй, одно исключение: автор хотел бы назвать книгу «Годы, которые вам знакомы». Это аллюзия к книге Петера Румкорфа 1972 года, в которой тот объединил свои воспоминания о 1960‑х годах со стихами и всевозможными размышлениями. Но это заглавие защищено авторским правом, тем более что книга Румкорфа была переиздана в 2000 году, и в таком захвате названия, несомненно, было бы что-то неприличное. Так получилось, что эта книга теперь сухо называется «История Германии в ХX веке», и этим точно сказано, о чем она. Однако заглавие «Годы, которые вам знакомы» указывало бы на сложные отношения немцев со своим ХX веком – с той современной историей, которая никогда не проходит. Пусть год выхода этой книги отделяют от начала Второй мировой войны 75 лет2, но если вы посмотрите газеты и телевизионные программы, то не будет ни одного дня, когда не поднималась бы тема войны, послевоенных лет или нацистского режима. Первая мировая война началась 100 лет назад, а сегодня, в юбилейный год, она заполняет обложки журналов и ей посвящена, наверное, не одна сотня новых книг. И даже события, обозначаемые кодом «1968», вовсе не считаются ушедшими в прошлое: все, что в Западной Германии идет не так, по-прежнему надежно объясняется ссылкой на то, что происходило тогда. Даже те, кто не имеет почти никакого представления (или, во всяком случае, верного представления) об этой истории, имеют о ней мнение. Поэтому у истории Германии в XX веке очень специфический круг современников, который почти не зависит от возраста и на который необходимо обращать внимание, хотя бы критическое. Задача этой книги не в том, чтобы представить читателям нечто новое, сенсационное. Преимущество исторического взгляда заключается скорее в том, что благодаря расстоянию и множественности перспектив можно открыть новые взаимосвязи и обнаружить долговременные процессы и изменения в условиях жизни, политических ментальностях или культурных ориентациях, значение которых часто даже не осознавалось современниками.
