Вскоре снова стало шумно: владелец решил сделать в квартире капитальный ремонт и увеличить арендную плату втрое – кошмар, да и только! И вот эта девчонка, в туфельках и с фоточками в «Инстаграме», явно не нуждается в деньгах, ведь она одна платит тройную аренду. Только не говорите, что услышали это от меня. Как я и сказала, я в чужие дела нос не сую. Я всего лишь знаю, что между ней и дезинфектором что-то есть.

Вы ведь помните, что раньше дезинфектор приходил каждую третью субботу месяца? Только слепой не заметит, какой он красавчик. И такой вежливый, постоянно говорит «Sí señora, permiso, señora»[32]. Я всегда предлагаю ему воду и кофе, ведь кто знает, сколько длится его рабочий день. А он всегда отказывается, быстренько опрыскивает ванную, потом кухню. И так во всех квартирах, по порядку, на каждом этаже. Мне слышно, как он идет в 3А, потом в 3В, потом ко мне в 3С, и так далее по коридору, а затем на следующий этаж. А когда он на верхнем этаже, я отчетливо слышу его шаги, потому что у него увесистые рабочие ботинки с жесткой резиновой подошвой. И размер ноги у него большой, очень хороший для мужчины. А еще у него тяжелая поступь, а перекрытия-то у нас тоньше бумаги. Поэтому я знаю, когда он опрыскивает ванную, потом кухню, для чего нужно пройти по длинному коридору. А дальше шаги замирают. Сначала я не обращала внимания, но потом заинтересовалась. Каждую третью субботу месяца, когда он приходил, происходило одно и то же. Я засекла, сколько минут он пробыл у меня, посчитала число квартир в здании и прикинула, сколько времени ему примерно требуется на обработку их всех, учитывая, что некоторых жильцов нет дома. И знаете что? Странным образом ему всегда требовалось дополнительное время. И где же он его проводит? Да с дамочкой, которая живет надо мной.

Поэтому в следующий раз, когда он пришел ко мне, я попыталась о нем разузнать. Женат ли он? Есть ли дети? А он быстренько делает свое дело, накачанные мышцы под футболкой так и бугрятся; непослушные длинные волосы собраны в хвостик, они густые, темные и блестящие, как у мужчин на обложках любовных романов. Он притворяется, будто не слышит моих вопросов, и торопится подняться наверх. И снова я слышу, как на четвертом этаже за ним закрывается дверь. Слышу шаги по потолку, топот вдоль длинного коридора, а потом – ни звука.

Труба отопления идет сквозь мой потолок в ее квартиру. И вы все должны знать, что если разговаривать рядом с трубой, то до меня дойдет каждое ваше слово, как будто вы прямо у меня на кухне, поэтому осторожнее с выражениями. Конечно, это не мое дело, но неизвестность не давала мне спать по ночам, и я прижала ухо к трубе. Иногда музыку включали громче, а затем тише, иногда я слышала, как она смеется. А примерно через полчаса он ушел, протопав по коридору так, что у меня потолок затрясся.

Честно говоря, трудно ее винить. Кому не хочется немного тепла? Последний раз я обнималась с сыном. Возможно, он приходит ко мне только тогда, когда ему что-то нужно, но уж если приходит, то его речи чистый мед, как и его объятия, – уж он-то знает, как нужно обниматься. А я принаряжаюсь для него, чтобы он сказал, как хорошо я выгляжу. Боже, как я по нему скучаю!

Достаточно всего лишь сказать, что у меня есть деньги в банке, и вы глазом моргнуть не успеете, как он забудет все свои разговоры про необходимость оберегать меня во время эпидемии и примчится сюда; будет сидеть у меня на кухне, есть мою стряпню и обнимать меня столько, сколько мне захочется. Именно так все и будет.

От мысли о том, насколько Флорида скучает по сыну, у меня перехватило горло. О господи! Когда я в последний раз обнимала отца? Еще до того, как свалилась с приступом астмы в прошлом месяце. Какого черта никто не берет трубку в этом «Тошнотно-зеленом замке»? А если я просто заявлюсь туда и потребую меня впустить? Придется разрешить мне пройти. Или, возможно, я могла бы пролезть через чей-нибудь двор. Если получится выбраться отсюда.

Хриплый голос Рэмбоза вернул меня к реальности.

– Именно прошлый управдом нашел разложившийся труп того жильца, – с явным удовольствием сообщил он. – Ну, или так мне говорили. Труп пролежал там не один день, в луже вытекших жидкостей, и приобрел жуткий багровый цвет.

Это правда, у Уилбура именно так и написано. Интересно, что еще жильцы могут рассказать про моего предшественника? Я наклонилась поближе, старательно делая вид, будто мне до лампочки.

Хелло-Китти выползла из своей пещеры, стискивая в руке поблескивающий вейп.

– Между прочим, у того жильца было имя. – Она сердито уставилась на Флориду.

Та невозмутимо ответила ей тем же.

– Он наверняка был замечательным человеком, – сказала Дама с кольцами примирительным тоном, – если вам не приходилось жить прямо под ним.

Хелло-Китти пропустила ее слова мимо ушей.

– Его звали Бернштайн. Не «штин», а «штайн». Он часто повторял: «Штин без штанин, а штайн полон тайн». Никто из вас не знал его, совсем никто! – Она махнула на нас рукой, словно отгоняя комаров. – Вы вообще ни черта не соображаете! Мистер Бернштайн очень разозлился бы на «шумного, вонючего старикашку». Знаете, почему он так шумел? Потому что почти ничего не слышал. И если бы был здесь сейчас, то рассказал бы историю про самую ужасную смерть – хуже той, что случилась с ним самим. Не хотите послушать?

Она словно бросала нам вызов, чтобы посмотреть, осмелимся ли мы отказаться. Все промолчали, и Хелло-Китти уселась обратно на свое место.

– Бывали другие пандемии, куда хуже ковида. Мистер Бернштайн знал, о чем говорил: одна из них его чуть не убила.

– Вы ведь в курсе, что рассуждения «коронавирус не опаснее гриппа» на самом деле вранье? – Евровидение, похоже, забеспокоился, когда нить разговора перешла в руки столь непредсказуемой девушки. – Вы слышали истории из больниц, где не хватает аппаратов вентиляции легких и люди задыхаются? Разве не жуткая смерть?

– Разумеется! – согласилась Хелло-Китти. – Но бывает и хуже.

Она отодвинула кресло назад, чтобы увеличить расстояние между собой и всеми остальными, явно наслаждаясь всеобщим вниманием, затем быстренько затянулась вейпом.

– Есть вещи похуже смерти.

– Эйбу исполнилось лишь восемь лет. Стояло лето пятьдесят второго, и он со своим братом-близнецом Джейкобом гостил у тети в городе Кантоне, штат Огайо. Они весело проводили время, ходили в Зал славы профессионального футбола, рыбачили и купались в озере рядом с домом тети, плавали на лодке с дядей.

Все шло прекрасно до того момента, когда однажды утром Джейкоб встал с кровати в мансарде, где оба брата спали, и упал на лестнице. Он ничего себе не сломал, но не мог ходить. Его срочно отвезли в детскую больницу в Акроне и позвонили родителям мальчиков, чтобы те быстрее возвращались из недельной поездки в Атлантик-Сити.

Единственное, что помнил Эйб, – это шепот. Взрослые постоянно шептались между собой и замолкали, когда замечали его рядом. И они всегда обнимали друг друга, но не притрагивались к нему. И он знал, просто знал, что они его боятся. Боятся, что он тоже заражен, как и Джейкоб, – заражен чумой под названием «полиомиелит».

А потом Джейкоб умер. Эйбу не позволили прийти на похороны, запретили спускаться вниз, когда в дом понаехали родственники из Питтсбурга, Цинциннати, Эри, Буффало и даже какого-то города Алтуны, про который он никогда не слышал.

Все это время он лежал в мансарде, размышляя, пришла ли его очередь умереть. Один-одинешенек, запертый в комнате, где стояла пустая кровать его брата-близнеца, он мог только читать, переживать и пытаться повторять слова, доносившиеся снизу, где читали кадиш, – и надеяться, что Господь услышит.

Но Господь не услышал. Через два дня после смерти Джейкоба Эйб не смог подняться с постели. Матери не позволили поехать с ним вместе на машине скорой помощи, железные дверцы захлопнулись, несмотря на ее вопли и слезы. Потом в него воткнули шприц, и он уснул, не зная, проснется ли вновь.