– Вы родственники что ли? – хохотнула она.

– Почему? – поинтересовался Мир и тоже полез за телефоном.

А я встала на то же место, где только что стоял он и повторила своё любимое приветствие, ровно как сделал парень до меня.

– Теперь понял почему. – улыбнулся он.

Сквозь круглый небольшой амфитеатр уже повалила знатная толпа людей, спешащих домой с работы и появлялись редкие туристы, которые просили их сфотографировать и снять на видео рядом с музыкантом. Мы присели на закруглённую ступень и наслаждались видом, людьми, звуками, памятником, который словно открыт для целого мира, и вкусным фисташковым мороженым.

– Ну что, готовы, зайцы? – громогласно задала вопрос Сежка и стала копаться в своей огромной сумке.

Она выгрузила три пачки детских белых колготок и штатив для телефона, чтобы впервые, наконец-то, заснять то, что мы собрались вытворять. До сегодняшнего дня, много лет, я просила её этого не делать, а просто развлекаться, как в старые добрые времена. Но теперь я сказочная единорожка, и надо подтверждать свой ник в сети, чтобы не разочаровать аудиторию.

Мир смотрел с удивлением на детские колготки и кажется, не сообразил, зачем они нам.

– Суть вот в чем, – начала объяснять я. – Один читает стих и тот, кто слушает не должен улыбаться или смеяться. Если засмеешься – тебе балл. Если засмеялся тот, кто читает – тому два балла. Кто больше всех набрал баллов, тот проиграл.

– Разве под серьезные стихи можно засмеяться? – поинтересовался Мир. – И колготки зачем?

– Я – первая! – сказала Сежка, хитро подмигнула ему, надела на голову колготки, расправив концы, как уши у зайца и парень громко расхохотался.

– Один бал тебе, спортсмен! – серьезно заявила она, встав возле Высоцкого, и парень ещё раз хихикнул.

– Ещё балл! – подтвердила я и поправила уши.

Мир смотрел на меня блестящими глазами, не моргая, и честно пытался не заржать, но у него ничего не вышло.

– Салага! – махнула рукой подруга и начала красиво и громогласно читать первый стих, привлекая внимание прохожих.

Сежка, в брюках с отглаженными стрелками и в изящных ботильонах, в белой рубашке, открывающей декольте с нежным ожерельем из серебряных геометрических форм на прозрачных лесках и в ярко-бирюзовом расстегнутом джемпере, смотрелась в колготках на голове нелепее всего, поэтому мы продули во время всех её выходов, хохотали до коликов и стекали со ступеней, задыхаясь от смеха, пока она с интонацией читала наизусть прекрасные стихи Бродского. Я читала современных авторов и даже одним вызвала у подруги слёзы.

Проходящие мимо люди шугались, крутили у виска, останавливались, чтобы посмотреть, послушать или записать и даже, может быть, выложить в сеть наше творческое безобразие, но мне впервые было абсолютно безразлично на их реакцию. Я больше не умирала со стыда, потому что собираюсь умереть по-настоящему и мне, вдруг, стало совершенно не стыдно привлекать излишнее внимание.

Нам с Миром даже пошли задорные уши, потому что мой вид вполне их дополнял, а парню, к белому худи, они добавили только шарма. Он отлично влился в нашу игру, активно снимал на камеру, делал отметки и отправлял в истории наши эпичные выступления и фотографии.

Когда он вышел первый раз читать стих, мы с подругой не засмеялись и сидели с каменными лицами, как настоящие профессионалы. Он в моменте, кажется, даже смутился, но выкрутился и спел песню Высоцкого про белого кролика, искажая голос на две роли.

Кстати, очень неплохо спел.

Не помню, как давно последний раз так много и громко смеялась. А ещё, кажется, соскучилась по большой компании друзей и с удовольствием бы собрала всех где-нибудь.

Когда первый врач сообщил мне диагноз, я ушла в отрицание. Ходила две недели на работу, как ни в чём не бывало, усердно работала, забирала проекты на дом, чтобы сдать их побыстрее.

Было легко не обсуждать это с Сеней. Я же заботилась о чувствах жениха, а такие новости сразу же пагубно повлияют на его производительность в командировке. Не рассказала Маю, который присылал фотографии из отпуска, и не признавалась родителям на редких созвонах, с наслаждением слушая их рассказы о деревне, поездках к морю и походам на местный рынок по воскресеньям.

В один из обеденных перерывов на работе, я схватила ноут и сбежала из любимого офиса в кафе – не вынесла устойчивой духоты наступившего лета в кабинете без кондиционера.

За соседним столиком очень шумно общались мама со взрослой дочерью, которая едва ли была старше меня. Она приподнесла за десертом новость о скором появлении в её семье ребёнка. Девушка только-только рассказала матери о беременности и рядом со мной случились все стадии счастья: слезы радости, шумные объятья, громкие восклицания, поздравления и пожелания здоровья.

Не сразу сообразила, почему экран на моем ноуте потемнел, но потом в голову стало приходить осознание, что во мне растёт смертельная болезнь и придется когда-то преподнести своей маме новость, обратную той, которую я сейчас наблюдала.

Мой первый врач внушал доверие. Он был деликатен, вовлечён и очень доходчиво переводил с профессионального на понятный мне язык, но я записалась к другому только ради мамы, чтобы быть уверенной, что разобью ей сердце не по ошибке врача, а убедившись в диагнозе.

К третьему я пошла уже со всеми справками, зная, что Сеня всё равно потащит меня туда для урегулирования статистики, которая уже и со вторым врачом была не обнадеживающая.

Сейчас, мне кажется, что я делала это всё не для них, а для себя, чтобы разобраться в своём отрицании и понять его причины. Но когда на руках у меня оказались целых три одинаковых заключения, я попала в какой-то параллельный мрачный мир. Жизнь вокруг кипела, мои коллеги улетали в отпуск, знакомые возвращались из поездок загорелые и счастливые. Офис гудел проектами, Сежка звонила с побережья с сыном, Май – с извинениями, что не заедет после отпуска, потому что запланировал ещё один.

На набережной рядом с домом гудела столица, люди катались на самокатах и велосипедах, ходили гулять под летними тёплыми лучами, наслаждались жизнью, общались и улыбались.

А я уже вычеркнула себя из этой жизни.

Гуглила ночами истории болезней, статистику своего диагноза и всё больше убеждалась в том, что проходить всё это лучше в одиночку, не подвергая близких тому, о чем пишут в блогах.

И я постепенно стирала в мыслях факт своего существования из своей же жизни.

А потом, потеряла сознание прямо на работе и снова попала к первому врачу.

Не знаю, сколько мы просидели в его кабинете, но этот прекрасный молодой специалист разговаривал со мной столько, сколько мне было необходимо в тот вечер для того, чтобы выйти, наконец, из стадии отрицания и составить план своей жизни, раз я решила отказаться от лечения. И именно он донес до меня мысль, что близкие рядом имеют право знать, что со мной происходит, подкрепив свои слова простыми примерами.

И я поняла тогда, что вычеркнула себя не из своей жизни или бурлящей столицы, а из жизни людей, которые меня окружают и любят. Из жизни родителей и брата.

И из жизни друзей, которых у меня не так уж и много.

Мы сдвинули два столика на веранде кафе в парке, которое для меня открыл Мир неделю назад и два улыбчивых официанта активно шуршали, сервируя стол на семь персон.

Май с Сежкой, как обычно, шутливо кокетничали и делали вид, что малознакомы, флиртуя и заигрывая друг с другом.

Всегда любила наблюдать за ними в этой игре. Он по-привычке, как со всеми девушками, раздевает её глазами, говорит комплименты и непристойности. Она возвращает его на землю холодными ответами, а потом показательно хлопает ресницами, будто ей трудно далась эта реакция.

Я вовсю веселилась их игривому настрою, когда услышала за спиной тяжёлое дыхание.

– Если ты хотела, чтобы я не пришёл, надо было в калужской области кафе выбирать. Всего-то час с лишним пешком от метро! – улыбаясь, иронично выдал Вадик еле дыша, и все дружно засмеялись.