Культура – это мир, который мы создали и продолжаем наполнять новыми смыслами, мир, который исчезнет вместе с нами. Социальные общности не похожи на реки или скалы, они не существуют в физической вселенной, но вместе с тем они не менее реальны, чем наводнения или оползни. Так и должно быть, поскольку эти общности действуют в физическом мире: строят мосты, развязывают войны, изобретают автомобили, отправляют ракеты на Луну. Любой человек, входящий в такую общность, может выпасть из нее, но сама она продолжит существовать. Даже если всех людей в общности заменить на других, она не потеряет своей идентичности и целостности. Все американцы, жившие 150 лет назад, умерли и обратились в прах, но Америка остается влиятельной страной. Все мусульмане, жившие в 1900 г., умерли, однако вполне осязаемая исламская общность продолжает влиять на реальные события. Когда мы говорим об истории, мы имеем в виду события, происходящие в пространстве культуры, и в этом же пространстве действуют социальные общности – именно на них все и держится.
Сорок тысяч лет назад подобные социальные общности сложились из небольших групп людей, знакомых друг с другом лично, и они были теми, кем они себя видели. Но теперь мы уже не полсотни человек, укрывшихся в пещере; нас восемь миллиардов, и мы населяем весь мир. Никто не может окинуть взглядом все человечество. Каждый из нас входит в какой-то более узкий социум и ограничен перспективой собственного мира. Мы не видим одинаковые звезды, а если и видим, то не различаем в них одинаковые созвездия: то, что открывается нам наверху, связано с тем, кто мы здесь, внизу, а внизу мы вовсе не однородная целостная группа. История продолжается благодаря именно этому факту: мы не составляем собой единую общность.
Будучи школьником, я услышал где-то слово «дефенестрация». Мне пришлось искать его значение в словаре. Оказалось, что дефенестрация – это когда кого-то выкидывают из окна. Я был озадачен тем, что такое слово вообще существует. В конце концов, ведь нет же специального термина для обозначения выбрасывания кого-нибудь с балкона, вышвыривания за дверь, выталкивания из автомобиля на ходу – так зачем понадобилось слово «дефенестрация»?
Ответ следует искать (как я выяснил) в событиях, произошедших в Центральной Европе четыре века назад. В один прекрасный день 1618 г. в Прагу, где большинство жителей составляли лютеране, прибыла группа дворян-католиков. Католики доставили послание из Священной Римской империи: император объявил, что лютеране должны прекратить строить церкви на королевской земле. Лютеране выслушали послание, а затем выкинули двух посланников из окна. Встреча проходила на третьем этаже, так что высота падения была около 21 метра. Это знаменитое событие получило название «Пражская дефенестрация»[1].
Удивительно, но оба выброшенных дворянина остались живы. И тут открылось пространство для интерпретаций: какой смысл скрыт в их выживании? А это зависит о того, кто рассуждает. Католики сочли произошедшее чудом, свидетельствующим о том, что Бог на их стороне. Лютеране же обращали особое внимание на причину, по которой дворяне выжили: те упали в огромную кучу навоза. И католики, и лютеране – христиане, но когда они встречались, то не воспринимали друг друга как единоверцев и сограждан. Глядя на одно и то же событие, они видели разное. Даже находясь в одной комнате, они пребывали в разных мирах, а миры эти существовали только в рамках культуры.
Сказанное относится не только к католикам и лютеранам. В те времена Европа изобиловала разнообразными группами христиан, которые противопоставляли себя всем прочим европейским христианам и делили мир на «своих» и «чужих». И лютеране, и кальвинисты относились к протестантам, но протестанты тоже были неоднородны и состояли из множества несовместимых групп, каждая из которых имела свой взгляд на мир. В условиях напряженности между «своими» и «чужими», сложившейся в Европе XVII в., Пражская дефенестрация инициировала Тридцатилетнюю войну – ужасающий конфликт, в результате которого были убиты или погибли от голода около 8 млн человек, включая множество гражданских лиц. Соперниками в той войне выступали не отдельные люди; воевали друг с другом социальные общности.
Смогут ли когда-нибудь примириться группы людей, вовлеченные в столь жестокое противостояние? Смогут ли потомки этих людей прекратить видеть друг в друге чужаков? Наверное, 400 лет назад такое было невообразимо. И все же сегодня семья лютеран, выходцев из Германии, живет рядом с семьей пресвитериан из Шотландии в каком-нибудь маленьком городке в Миннесоте, даже не задумываясь о том, какую веру исповедуют соседи. Католики и протестанты легко могут быть членами одного книжного клуба, не боясь, что их подвергнут дефенестрации, и вести оживленные разговоры на темы, не связанные с религией.
И дело не в том, что разногласия между этими группами людей исчезли. Различия в догматах никуда не делись. Просто со временем и те и другие стали частями одной культуры – единой, бесформенной, огромной, поглотившей нас всех. Подобные примеры есть в любой цивилизации. Малые миры иногда сливаются в миры побольше или становятся отдельными частями единого большого целого, но как это происходит – загадка, ответ на которую кроется во вселенной культуры. Может быть, в какой-то момент две семьи, которые живут на одной улице и водят детей в один детский сад, решат, что ничего не хотят знать о том, кто их соседи – лютеране или мусульмане-ваххабиты.
А может, ничего такого и не произойдет – ведь несмотря на то, что связей между нами становится все больше, не стоит игнорировать способ, которым они устанавливаются: это происходит в результате непрерывного слияния социальных групп и общностей. Идеи и информация не просто дрейфуют по поверхности человеческого океана, они переходят из одной культуры в другую, и когда они пересекают границы, что-то меняется. Но что-то и остается прежним. А иногда, когда границы размыты, появляется нечто большее, объединяющее части сливающихся культур, и там, внутри, все еще живут и дышат призраки более ранних и мелких культурных общностей.
Рассмотрим один небольшой пример. В наши дни шахматы известны во всем мире, но в VI в. они были распространены только в Индии, где эта игра и была изобретена. В те времена, согласно легенде, жил один правитель, который страстно верил в свободу воли. Игральные кости раздражали его; он пожелал такую игру, где участники сами бы управляли своей судьбой. Ученый по имени Сисса принял вызов и изобрел игру, исход которой полностью определяло стратегическое мышление – то самое, что помогает выигрывать войны. Правитель был в восторге, он хотел одарить ученого золотом, однако скромный Сисса попросил расплатиться с ним обыкновенным зерном: пусть на первую клетку шахматной доски положат одно зернышко, на вторую – два, на третью – четыре и т. д. На доске всего 64 клетки, но, когда правитель попытался удовлетворить просьбу Сиссы, он обнаружил, что, если удваивать число зерен на каждой следующей клетке, в итоге их получится столько, сколько во всем государстве не выращивают за год (сам Сисса об этом прекрасно знал – он был математиком, а в то время математика процветала в Индии).
Изобретение Сиссы отражало современный ему культурный контекст и в большом, и в малом. Игра предназначалась для четырех игроков, каждый из которых получал восемь фигур. Одна фигура изображала правителя, еще одна – его высшего военачальника. Остальные фигуры символизировали четыре рода войск, типичные для индийской армии тех времен: колесницы, всадники, слоны и, конечно, пехотинцы. Игра называлась «чатуранга», что означает «четыре ветви», или «четыре руки». В политически раздробленной Индии игра в войну, где участвуют сразу четыре стороны, оказалась к месту.
Однако из Индии чатуранга попала в Персию – государство с монолитным обществом, связанное грандиозным противостоянием с почти настолько же монолитным Римом. В Персии было распространено мировоззрение, утверждавшее полярность как фундаментальный принцип реальности: свет против тьмы, ночь против дня, добро против зла, жизнь против смерти – персы говорили, что именно так устроен мир, и тот мир, который они подразумевали, существовал только в пространстве культуры, в этой социально сконструированной сфере.
