– И как давно вы уже ищете этого убийцу? – с ядовитой иронией спросил он.

Рамон утешал себя тем, что ему поручили это в общем-то незначительное дело потому, что побег де Сада оскорбил полицию, и ему, Рамону, собственно, оказали честь, направив его в Лакост. И тем не менее всю дорогу в Прованс он мечтал о возвращении в Париж.

В пути их застал дождь. Проливной дождь. Он стучал по листьям деревьев. Канавы были полны воды, поля и дороги словно слились друг с другом. Рамон бранил кучера. Но в конце концов ему стало ясно, что продолжать путь – это попусту тратить время и силы. Они остановились в придорожном трактире. Всю ночь Рамон лежал и слушал, как в кронах деревьев шумит ливень.

В замке маркиза не оказалось. Однако в его кабинете они нашли гору рукописей. Романы. Рассказы. Пьесы. Статьи. Рамон велел двум слугам отнести все в карету. Сам же обошел замок и записал кое-какие наблюдения о легкомысленном убранстве зала и беспорядке на кухне, словно хотел запротоколировать тот факт, что в поисках маркиза он осмотрел все углы и закоулки.

В одной комнате он нашел распятие, и ему стало неприятно. Там же в шкафу лежали орудия пыток, плети, щипцы, манжеты, наручники. Рамон долго разглядывал эти орудия боли и даже забыл о своих заметках. Что привлекательного в боли? Что заставило такого человека, как де Сад, посвятить свою жизнь культу боли? Неожиданно Рамон подумал, что только любовь могла толкнуть человека на столь абсурдные действия. Он быстро покинул комнату, так и не сделав никаких записей, потом выбранил слуг и сказал, что они должны работать быстрее.

По возвращении в Париж он решил первым делом прочитать все сочинения маркиза. Ему хотелось поскорее покончить с этим и вернуться к разгадке таинственных убийств. Страница за страницей читал он длинные пассажи. Время от времени вставал из-за стола и бесцельно ходил по комнате, словно для того, чтобы стряхнуть с себя что-то нечистое, какую-то заразу. Садясь снова за стол, он заставлял себя думать, что лежащие перед ним записки – это испытание, посланное ему Богом. Если он не сможет продраться через эти сотни страниц, исписанных столь же витиеватым почерком, сколь витиеватой была и манера изложения, то не сможет раскрыть и дело. Рамон прикусил кончик пера. Встал и плюнул в окно.

«Прощай пристойность! Прощай честь! Руссо, Вольтер, вам есть чему у меня поучиться! Вы ошибаетесь, рассуждая о добродетели, рассуждая о разуме и возвышенных идеалах, а также утверждая, что доброта – это единственный путь к счастью. Вы должны были показать нам, что жестокость сильнее добродетели. Ибо только так можно возбудить в читателе интерес. Да-да, покажите нам женщину, которая насилует своего сына. Убивает его. Отправляет свою мать на виселицу и выходит замуж за собственного отца. Но так писать вы не смеете. Не можете. К сожалению, у вас недостает таланта увидеть, что природа – это жестокая машина. В ваших мелочных произведениях нет ничего по-настоящему ценного. Ваши сентиментальность и пристойность фальшивы. На вас уже легла тень таланта месье де Сада. Прощайте!»

Рамон неожиданно заметил, что не может пересказать небольшую историю, которую только что прочитал. Мысли его витали далеко, они привели его к совсем другой истории. Он читал слова, но, должно быть, в то же время сочинил нечто свое, ибо в рассказе де Сада не могло говориться о том, что Рамон только что прочел. Он отложил рукопись. Закрыл ненадолго глаза. Эта работа была испытанием, но скоро оно будет позади. Глупо терять рассудок из-за какого-то сочинителя. Рамон выпрямился в кресле и начал медленно листать страницы назад. Потом сосредоточился и снова принялся за чтение. Все повторилось. Он опять прочитал ту же историю и понял, что вовсе не был сбит с толку, напротив, перед ним лежал текст, который мог помочь ему разгадать таинственную личность убийцы. Рамон перечитал несколько абзацев:

"Я не получила ответа на свои многочисленные вопросы. Для этого удовольствие, испытываемое министром, было слишком сильно.

– Мадемуазель! – воскликнул министр, мой любовник, и поманил меня к себе.

Он ласкал ягодицы епископа и в то же время хлестал кнутом старую женщину, подвешенную на ремнях к потолку. Епископ же направил свой член в анус юной Розарии. Министр протянул мне кнут:

– Начинайте, дорогая. И не жалейте сил. Подчиняйтесь только наслаждению, ибо нет ничего более святого, чем наслаждение.

Я хлестала его. Унижала и с улыбкой на губах причиняла ему боль. А потом уже позволила мужчинам делать со мной все, что они хотели, лишь бы они обращались со мной как с последней продажной девкой. Чем глубже я погружалась в грязь и позор, тем острее было испытываемое мною наслаждение и тем сильнее была радость.

На другое утро я шла через лес в чужой стране, позволяя ветру охлаждать мои ноющие члены. Выйдя на поляну, я увидела нечто потрясшее меня. Дорогой читатель, ты, конечно, уже понял, что мне не чужды жестокие извращения и что даже в самых гнусных действиях можно найти наслаждение. Однако открывшаяся мне случайно картина потрясла меня до глубины души.

Маленькая фигура в треуголке склонилась над человеком, распятым между четырьмя столбами. Язык жертвы был вырезан и валялся на земле рядом с ней. Несчастный издавал какие-то булькающие звуки. Невысокий палач держал в руке скальпель и невозмутимо трудился над тем, чтобы обезглавить свою жертву.

Жертва извивалась, она явно жаждала смерти. Эта жажда смерти отражалась и на лице палача. Меня словно пригвоздило к земле за низкими ветвями деревьев. Я не смела пошевелиться. Почти целый час палач не позволял своей жертве умереть. Но, даже охваченный злом, он не потерял спокойствия. Вид у него был довольный. Иногда он негромко вскрикивал. Он был целиком поглощен своим делом. Одержим этим жестоким удовольствием. Наконец изящным движением он перерезал жертве горло. Сделав надрез от уха до уха, он снял кожу с лица еще живого человека. После чего начал препарировать мозг...

Я пошла домой, потихоньку собрала свои вещи и покинула эту чужую страну и министра, понимая, что должна забыть все виденное и слышанное и вернуться на стезю добродетели".

Описание было слишком похоже на modus operandi убийцы, чтобы счесть это сходство случайным. Рамон рывком встал из-за стола. Он думал: если я не наделаю ошибок, то найду его, а уже тогда, поймав убийцу, смогу отдохнуть.

После месяца свободы маркиз был арестован в Лакосте. Рамон стоял в камере номер шесть Венсенской тюрьмы и ждал, когда стражники введут маркиза. Он любовался красивым видом, открывавшимся из окна, крепостными рвами и деревьями, что окружали белые стены замка. Маркиз сразу же стал браниться. Он выкрикивал богохульства и размахивал руками.

– Суд в Эксе оправдал меня. И тем не менее меня опять привозят сюда. Почему? На основе показаний этой сумасшедшей дуры. Мадам президентши. И таких же идиотских lettre de cachet. Об этой клике можно сказать то же, что Пирон [17] сказал о Французской Академии: «Вас тут сорок человек, а ума у вас только на четверых».

Маркиз фыркал, жестикулировал и гримасничал. Но Рамон не позволял себе раздражаться.

– Самое позорное, самое ужасное, инспектор, то, что я никогда не прощу тех, кто держит меня в заточении без всяких законных оснований и прав, мне даже не говорят, когда меня освободят и освободят ли вообще. Это негуманно и неразумно. Это жестоко. Чертовы палачи!

Рамон кивнул. Когда маркиз наконец успокоился и, тяжело дыша, сел к столу, Рамон расположился перед ним. Он достал из кармана фрака тот маленький рассказ и положил на стол:

– Вы знаете этот рассказ?

Маркиз глянул на рукопись. Потом с презрением посмотрел на Района:

– Разумеется, знаю. Я же его и написал. Вы украли у меня мое сочинение, месье, а теперь возвращаете его мне. Очень любезно с вашей стороны. Можете идти, и радуйтесь, что к преступлению, которое куда тяжелее моего, относятся вполне гуманно. Я не стану заявлять на вас. Прощайте.